Находясь под маминым сердцем, ещё не родившееся, маленькое создание всё чувствовало, понимало, радовалось и огорчалось вместе с ней. Крошке очень хотелось увидеть родителей и почувствовать на себе всю ту любовь и нежность, на которую они раньше были способны по отношению друг к другу. А потом всё стало меняться. Постепенно. Страх появился с тех самых пор, как она осознала, что от неё хотят избавиться, и этот страх уже не исчезал ни на минуту. Она мысленно умоляла мамочку оставить её в живых и напоминала о себе, стуча ножками и ручками в животик. В живых её оставили, но мама плакать продолжала, а однажды её рыдания были настолько сильны и так продолжительны, что крошка решила выйти из животика и сделать что-нибудь, чтобы маме стало легче. Приняв такое решение, она изо всех сил задвигала ножками, напряглась всем своим тельцем, и…, и её ослепил яркий свет. Малышка поняла, что ей это удалось, и это было счастьем: она скоро сможет увидеть и услышать свою мамочку, сможет сделать её счастливой и, самое главное, будет любить её.

В палату зашла медсестра, неся на руках новорождённую девочку.

– Кто из вас Ковальская?

– Я Ковальская.

– Я Вам доченьку Вашу принесла. Посмотрите, какая она чудесная.

– Что там на неё смотреть. Не иначе, как уродина родилась, – недовольно произнесла голубоглазая молодая женщина.

– Ну что Вы, мамочка! Девочка очень красивая, черноглазая, – ласково возразила медсестра, – слабенькая только. Врач всё Вам расскажет.

– Да что он может сказать!? Я и сама знаю, что уродку родила. Теперь, значит, ещё и слабую. Ох, горе моё луковое. Да разве что-то доброе могло родиться от этого изверга и развратника. Черноглазая, говорите? Значит, вся в отца. Мучайся теперь с ней, – произнесла Зоя.

– Мамочка, так нельзя говорить. Ребёнок всё понимает, – с осуждением сказала сестричка, пытаясь успокоить новорождённую, – Скажите, что любите её и что она красавица.

– Вот ещё! Даже не подумаю! Меня всю жизнь только работать и учили. На благо Родине, между прочим. А любить никто не учил. Можно подумать, меня кто-нибудь любил. Ничего, живу, как видите. И она проживёт без этой вашей любви.

Малышка сразу после этих слов заплакала, как будто поняла то, о чём сказала мать. Она плакала долго, горько и отчаянно: она не хотела быть уродиной, она хотела быть доброй и красивой девочкой. А будет ли любить её мама, если считает уродиной?

Зоя Васильевна, или Зоя, как все называли её в пошивочном ателье, боялась за дочь с того момента, как сестричка сказала, что девочка родилась слабенькой. А увидев у новорождённой родинку на мочке уха, решила, что её Риточка ещё и с физическими отклонениями. Слава Богу, не подтвердилось. Хватит с неё и тех несчастий, которые преследовали её всю жизнь, начиная с самого рождения. А всё отец виноват, Василий Егорович. Гулёна был ещё тот. Во время свадьбы с матерью, Евфросиньей Алексеевной, в дом, где полным ходом шло веселье, ворвалась молодая и красивая женщина и во всеуслышание прокляла и жениха с невестой, и весь их будущий род. Как выяснилось потом, Василий частенько захаживал к ней несколько лет, жениться обещал, да слово своё не сдержал.

Зоя, уже будучи юной девушкой, узнала от старшей сестры, Полины, что у матери первые четыре ребёнка, и все – девочки, умерли, не дожив и до года. Евфросинья Алексеевна часто плакала, называя себя самой несчастной женщиной в мире. Потом родились два сына, а за ними и две дочери. Жизнь стала налаживаться.

Зоя родилась за год до революции. Тогда-то Василий Егорович и разорился. Немецкие швейные машинки Зингер, которыми он торговал, стали никому не нужны. Перебивались как могли, и чем Бог послал. Зоя после школы пришла работать в пошивочную мастерскую. За три года до войны, у неё появился ухажёр, и все надеялись, что скоро поступит предложение руки и сердца. Однажды в мастерскую зашла цыганка и предложила погадать всем, кто не боится услышать своё будущее. Зоя, зная, что не сегодня-завтра станет невестой, рискнула, решив узнать дату своей свадьбы.

Цыганка внимательно посмотрела её левую руку и произнесла фразу, которая засела в душе леденящей болью, да так и осталась в ней навсегда.

– Ой, красавица, – тихо произнесла она, – нет у тебя судьбы счастливой, и не будет никогда. Не жди её.

С тех пор всё пошло кувырком. Жених, которого внезапно перевели в другую воинскую часть, а следовательно, и в другой город, так и не сделал ей предложения. То ли не успел, то ли передумал. Попрощался, да и был таков. Новые воздыхатели появлялись, но быстро исчезали, и у каждого находилась весомая причина. Не то чтобы её бросали, нет: обстоятельства так складывались. А потом началась война, на которую Зоя записалась добровольцем, окончив ускоренные курсы медсестёр.

До Берлина дошла, сколько бойцов с поля битвы вынесла на своих плечах, не счесть, а любовь так к ней и не пришла. Ухаживать пытались, да только недолго. Всех война забирала. Война войной, а любви хотелось. Рядом с ней были счастливые и девушки, и женщины. И замуж выходили, и детей рожали, и война их мужей в живых оставляла. Было счастье рядом, да только не у неё, у других. И постепенно, рядом с болью одиночества, стала появляться и расти ненависть ко всем счастливым женщинам, ненависть и зависть к тем, у кого есть муж, семья, счастье.

После войны вернулась в Москву, да только жить было негде. Дом разбомбили, сестра с мужем и с родителями ютилась в маленькой комнате в бараке. Один брат на войне погиб, второй – пропал без вести, да и у Полины сына убили за несколько дней до окончания войны. Одним словом, горе кругом. Горе и разруха. Тогда Зоя и решила уехать поближе к морю. Какая разница, где влачить одинокое существование да обшивать счастливых, замужних женщин. Уж лучше в тепле, чем в холодной промозглой Москве. За Ковальского, который был на 25 лет старше неё, вышла замуж от безысходности. И тут не сложилось.

В городе Таганроге есть удивительная улица. Когда-то, очень давно, она называлась «Греческой», а после революции её переименовали в улицу 3-его интернационала. Вряд ли сами греки имели к этому какое-либо отношение. Они благополучно продолжали жить на своей любимой улице и гордиться ею. А гордиться было чем.

Ну во-первых: на их улице произрастало дерево. И это было не просто обыкновенное дерево. Это была ШЕЛКОВИЦА!!! Да, обыкновенная шелковица. Но… Ходила легенда, что именно около неё Пушкин написал свой шедевр: «У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…»

Дело в том, что шелковица была необъятных размеров. И за дуб её принять великий поэт вполне мог, если, например, писал этот шедевр зимой. Если бы он приехал писать его летом, то, наверняка, попробовал бы сладких иссиня-чёрных плодов этого исторического чуда. Но, видимо, не случилось. И наша шелковица вошла в историю на веки вечные, как дуб с учёным котом.

Второй достопримечательностью улицы был царский дворец Александра I-го. Именно после посещения этого дворца, наш царь исчез в неизвестном направлении, и тайна его последующей жизни до сих пор не разгадана. Хотя историки предполагали, что именно после нашего жаркого Таганрога его потянуло в Сибирь, где он и закончил свою жизнь, стараясь не быть узнанным.

Рядом с царским дворцом, на этой же улице, были построены царские конюшни, понятно для каких целей. Правда, после переименования улицы с «Греческой» на «Улицу 3-го интернационала» в конюшнях надстроили вторые этажи, привели их в порядок и заселили туда людей.

Строительство, видимо, было спешным и не предусматривало проживания номенклатурных и партийных работников, поскольку забыли в этих бывших конюшнях построить необходимые для каждого человека места общего пользования. Ну, забыли и забыли. Взяли и построили в самом центре двора одно такое место, но для всех. И место есть, и никому не обидно. А ещё, видимо, конюшни в прошлом не обогревались. Но и для людей тоже забыли провести батареи, хотя рядом проходил водопровод. Вот дома эти и стали обогреваться печками, а печки топились углём.