Но пусть на Фоккере летает в позднее время в Улисс Арсений Несмелов, если, однако, выдержит это путешествие его лирическое сердце; а субмарина ждет давно у подножья Безымянной батареи Н. В. Кока.

Мои герои через харбинскую вокзальную площадь пошли пешком, — драндулеты, фаэтоны извозчиков, купе такси и автобусов, все это осталось без внимания.

Их было двое: высокий и низенький, оба в коротких американских пальто и фетровых шляпах. Высокий нес в левой руке трэнк[2] коричневой кожи, внимательный глаз заметил бы серию цветных отельных наклеек, где особенно отчетливо читалась этикетка гостиницы «Ямото» — не однажды; а т. к. гостиница с этим названием имеется почти при каждой крупной станции корейских железных дорог, — то можно сделать вывод, что лицо, путешествовавшее с трэнком, когда-то медленно продвигалось по Корее…

На Вокзальном проспекте владивостокские путешественники зашли под ворота многоэтажного дома. В тесном дворе они продолжали шагать столь же уверенно, как и на улице: через узкий коридор между каменными флигелями они прошли к дверям японской фотографии и, отпахнув застекленную и занавешенную зеленой тафтой дверь, очутились в приемной фотографии. Там за столом сидел японец в синем керимоне и в роговых американских очках.

— Ибо-сан? — спросил высокий.

— Дозо, дозо[3], — закланялся японец и, вежливый чрезвычайно, шумно втянул воздух.

Приехавшие прошли четырехаршинную приемную и одинаковую площадью лабораторию, где у стены были устроены низенькие нары для спанья. За лабораторией была комната без окон, в ней горело электричество, на письменном столе лампа в низком зеленом абажуре. А от стола обернулся человек, блеснули стекла его очков.

— Добрый день! — говорил по-французски высокий и поставил трэнк к стене. — Вот и мы. Как ваши дела?

Сидевший помолчал, наблюдая, как разоблачаются от своих пальто приехавшие.

— Да, с вами всегда будут отличные дела, — заговорил он низким голосом, но быстро и шепеляво, как истый парижанин.

— В чем дело? — воскликнул высокий.

— А в том, что вы стоите за последнюю неделю две тысячи четыреста франков, дорогие друзья. И что сделано вами?.. И вы, конечно, привезли голову?

— Да, привезли, — ответил высокий, вынимая трубку и резиновый кисет.

— А почему, спрашивается? — встал француз из-за стола, седоватые его волосы вздрагивали от волнения. — Вы не желаете исполнить директив? Может, вы не желаете служить у нас?

— Позвольте… — поднял руку высокий.

— Позвольте мне, — вскрикнул стариковски жидко француз. — Извольте дать мне исчерпывающий рапорт… Вот: что за девушку убили вы?

— Пустяки. Кельнерша из маленького ресторанчика…

— И зачем?

— Она знала про голову…

Продолжилось томительное молчание.

— Господин Глеб! — заговорил француз. — До сих пор мы были хорошего мнения о ваших способностях. Вы молодой офицер генерального штаба или жандарм, что ли… Но теперь я убеждаюсь, теперь я решительно вижу, что вы просто — несостоятельный человек.

— Минуточку, — поднял руку названный Глебом. — Благодарю вас за комплименты. Разумеется, вашему штабу виднее. Разумеется, ваш план с этой головой, эта голова Ми…

— Нет! помимо глупости, вы еще и трус! Вы русский заяц, которому только деньги.

— Стоп!.. Я уверен, что вы ошиблись, употребляя последние слова? — спросил высокий дрожащим голосом.

Собеседники смотрели внимательно друг на друга. Очевидно, они поняли прочтенные мысли, — электричество разом потухло, грохотная вспышка выстрела уронила в темноте где-то тело, а когда опять засветилось под зеленым абажуром, стало видно, что упал высокий Глеб, а у спутника его лицо бледно и взгляд тосклив.

— Вот, — сказал француз, преодолевая одышку астмы. — Вот как расправляются с нигилистами… Ну, а вы что скажете?

— Я в вашем распоряжении, полковник, — ответил уцелевший негромко.

— Ну, посмотрим. Поезжайте сейчас к Зеленому. Голову оставьте здесь. У вас есть на расходы?

— Да.

— Возьмите и у него, господин Андрей…

И, взяв бумажник у мертвого из пиджака, господин Андрей откланялся и, как побитый, выбрался из ночной комнаты. Он отказался от японского чая и вышел под открытое небо. Лицо его было в испарине.

На этом я окончу пока.

И припишу пару строк pro domo sua: в одной из глав нашего романа я был выведен как persona dramatis[4]. Эта дружеская популяризация имени Бориса Беты, возможно, что повлияла невыгодно на читательский интерес. Поэтому заверяю читателя:

1) Что я в романе не участвовал, а участвовал, так на паритетных условиях с Арсением Несмеловым. И еще:

2) Что хотя наш редактор С. П. Наумов назвал меня вчерашний день гением (сравнительно с поэтом Трофимом Тимшиным-Шоринским), я, памятуя слова одного чеховского диакона, что «на свете все приблизительно, относительно и сравнительно», — все же должен заявить, что я не гений и живу я на Седанке.

Борис Бета

Пора пролить некоторый свет на происходившие во Владивостоке события. Как ни запутывались факты, как ни нагромождались убийства, однако люди, вдумывавшиеся в происходившее, уже тогда поняли, что город стал ареной борьбы двух групп или двух шаек.

Так в чем же дело?

Во-первых, что это за мертвая голова? Зачем ее прячут в подполье, зачем убивают из-за нее кельнершу, зачем, наконец, голова «эвакуируется» в Харбин и там становится причиной нового убийства?

Самое главное:

— Чья, наконец, эта голова? Кому она принадлежала?

Ответим прямо. Около двух лет тому назад во Владивостоке упорно говорили о том, что чехи привезли в город препарированную формалином голову умершего от сыпного тифа великого князя. Князь жил инкогнито в Уфе. Говорили, что это — Михаил Александрович.

Чехи эвакуировались. О голове великого князя поговорили, поговорили и забыли. Но некая группа людей, имеющая связь с одной из иностранных миссий, секретно пребывающей на Дальнем Востоке, купила, будто бы, голову у ее обладателя, чешского унтер-офицера Яна Чжечки, за сравнительно небольшую сумму — 830 иен. Участником сделки был Глеб, яростно торговавшийся (он на этом хорошо заработал).

Далее предполагалось великокняжескую голову отправить в Европу и там продать… Кому?.. Покупатели уже находились, вдовствующая императрица, которой было написано о голове, — за последние останки своего сына готова была дать огромную сумму.

Но кому доверить голову? Шайка, обладавшая ею, боялась отправить в Европу одного посланца. Он получил бы деньги и… скрылся бы с ними. Во всяком случае, он мог бы сделать это.

И вот вся шайка, состоявшая из шести человек, решила отправиться in corpore[5] в Данию, где пребывала Мария Федоровна.

Но для этого нужны были деньги. Это-то и послужило причиной того, что Глеб со своими подчиненными оказался во власти неких иностранцев. Те обещали дать денег в количестве, достаточном для путешествия всех шестерых, но потребовали от Глеба «работы».

И вот вся шайка, фактически, оказалась во власти иностранцев, избравших Харбин и Владивосток местом своих кровавых авантюр.

Конечно, остается еще много неясного. Во-первых, непонятна роль Локутовой. Как будто бы она была членом глебовской шайки и в то же время члены же шайки пытались ее убить.

В чем дело?

Это сейчас несколько объяснится.

Прежде всего, кто этот голодающий молодой человек, так неожиданно попавший в меркуловский застенок? Одна из глав романа указала на его связь со спасшейся чудом от смерти Локутовой?

Здесь позвольте мне вернуться опять несколько назад. Молодого человека, попавшего в лапы меркуловских контрразведчиков, звали Василием Ивановичем Зыбовым.