– Оооох, Виргиния, это что… Это был пьяный сон, да?

– Ну, можно, наверное, и так сказать, ага… Ну, кому как, а я б такие сны почаще видела, пожалуй.

– Уйёооо… Господи… - Офелия постепенно трезвела, и осознание того, что она только что так весело-бессознательно творила, мягко наваливалось на неё, как душащая подушка на беспомощную жертву. Девушка закрыла лицо ладонями.

– Нет, я не поняла… Что-то плохо было, не так? Ну чего было не сказать, по ходу действия, что я не так делаю и как надо?

– Нет, я не об этом. Всё было чудесно. Даже слишком чудесно…

Виргиния села в постели, скрестив руки на груди.

– Аааа, вот оно что. Теперь себя поедом будем есть? Ты это бросай, дорогая. Я тебя, вроде, не насиловала, и демон в тебя не вселялся. Пять минут назад ты вон как пищала… Что это за политика такая – отрицать свои желания и стыдиться их? Ты, вообще говоря, взрослая женщина, захотела – сделала, и перед кем это ты собралась извиняться?

– Но это же… нехорошо, Виргиния… неправильно.

– Неправильно шубу в трусы заправлять – не влазит… Сколько детей в голодающих странах от этого умерло или атомных бомб взорвалось? Так что прекрати мне.

– Это же разврат… Они отберут у меня Элайю…

– Кто – Земля? А тут где-то их соглядатаи под подушкой прятались? Или кто – минбарцы? Им больше делать нечего? И вообще – посмотрела б я на того, кто решится отобрать Элайю, если у него на пути встанет Виргиния Ханниривер.

– Виргиния…

– Бедная ты моя девочка… Ну что ж ты пугливая такая? Понимаю теперь, чего Андо за тебя так волновался.

– Андо…

Столько всего сразу металось в мыслях Офелии – переживание полученного удовольствия, желание получить это удовольствие ещё хотя бы раз, и стыд за свою несдержанность, когда стонала и вскрикивала под жадными ласками Виргинии, и вина перед Андо – она ведь нормальная девушка, она жена и мать…

– Ну, вот это уже вообще глупости. Перед памятью Андо стыдиться давай! Тебе Андовских любовных приключений всё равно уже не переплюнуть, силы дури не хватит. Ну, считай, что… что один вот у тебя в жизни был мужчина, и другого не будет, но удовольствие же как-то надо получать, вот почему бы и не… В конце концов, ты от этого не забеременеешь…

После занятий, которые он вел у детей высшего уровня телепатии, Алион направился в дальний зал храма, где у статуи Валерии стоял его бывший наставник, фриди Энх. Пожилой, сгорбленный минбарец что-то шептал, то и дело подслеповато взирая на мраморную фигуру.

Фриди Энх был безумно стар, все его сокурсники и друзья детства ушли к Валену ещё много лет назад. На Минбаре вообще было не так много равных ему долгожителей, и большинство из них давно удалились для тихой отшельнической жизни в уединённые северные храмы. Он же только три года как окончательно перестал набирать учеников, сейчас оказывая помощь советами более молодым фриди и жрецам. Негромкие шаги юноши он услышал издалека, поэтому когда тот подошел, он обернулся, колыхнувшись в приветственном поклоне, как сухая тростинка. Его глаза, почти потерявшие цвет, заблестели, собралась сеточка морщин вокруг губ.

– Уж не врут ли мои старые глаза, действительно маленького Алиона я вижу перед собой?

– Простите меня, учитель, что так редко навещаю вас. Поверьте, это не от непочтительности, в моих мыслях вы каждый день… Но я не смею, зная вашу занятость, беспокоить вас…

– Когда ж мои любимые ученики доставляли мне беспокойство, Алион? Правильно сказать, не я, а ты занят. Да, уж я-то знаю, зря ты думаешь, что если я не выхожу со своих задворок, то не в курсе твоих дел. У тебя сейчас много учеников - сложных, сильных…

Они прошли на задний двор храма, где фриди Энх особенно любил предаваться полуденным размышлениям, подметая опавшую листву. Шёл он медленно, видно было, что ходить ему становилось всё тяжелее, однако он упорно отказывался даже от посоха, не говоря о том, чтоб к нему прикрепили поддерживающего под руку послушника, и опирался только если на свою метлу.

– Ты-то понимаешь теперь, что первый, начальный период - самый сложный… Изучение, определение уровня силы, всех причудливых особенностей, которые природа вложила в каждое юное дарование. Наведение мостов… Не все из них останутся в твоих учениках, кого-то, и, возможно, многих тебе придётся передать под начало тех, кому лучше удастся раскрыть и развить их способности. Но ты не меньше будешь дорожить даже теми краткими историями ваших занятий… Погляди-ка, погляди, что покажу.

В глубоких трещинах побитого временем каменного карниза пробивались узкие белёсые стрелочки - первые проростки Валенова корня.

– Вишь, чего удумали, где вырасти! Каким же ветром занесло сюда их споры? И ведь не вынешь их отсюда. Вот, подсыпаю им землицы, а что делать? Починили бы карниз вовремя - конечно, не было б этого теперь. Вот так Вселенная воспитывает ленивых и невнимательных, Алион. Теперь все трещины опутаны грибницей, а они ведь глубокие. Но ты видишь, что Вселенная даже к ленивым и невнимательным добра - ведь растущий на скудной каменистой почве Валенов корень цветёт хоть мелким цветом, но необыкновенной красоты и изящества… Но ведь не о разрушающемся карнизе старого храма ты пришёл сюда говорить, ученик? Хотя и это было б похвальной и радующей целью для меня.

Юноша почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы - как ни редко видел теперь, но никогда не забывал он ласковой и хитрой улыбки любимого учителя, этих тонких, сухоньких рук, похожих на птичьи лапки, которые сейчас поливали свежепринесённую землю из маленькой лейки.

– Нет, фриди Энх. Скорее о разрушающемся храме моей жизни…

Энх, прищурив подслеповатые глаза, долго пристально вглядывался в юное, всегда такое светлое и строгое лицо ученика.

– Храм ли - жизнь? Великий Тайхал говорил, что жизнь - это дорога, трудная дорога через пустыню, где ты встречаешь и великие сокровища, и бездонные колодцы, полные сладчайшей воды, и прекрасные цветы, но ничего из этого не смеешь взять себе, ибо всё это предназначено другому, идущему следом за тобой… Великий Сакхин вторил ему, говоря, что жизнь - это мастерская каменщика, где ты в труде и темноте вытачиваешь искусной резьбы сосуды, из которых будут есть и пить те, кто придут к тебе, и видя, что череда их простирается до горизонта, ты не смеешь дать себе отдых, и не смеешь ничего из сделанного тобой взять себе… Тайхал и Сакхин были подвижниками-аскетами, их великие заслуги неоценимы, но мне, ты знаешь, ближе слова великого Датьела, говорившего, что жизнь - это чудесный сад, данный тебе для ежедневной радости. Сколько прекрасного и удивительного вижу я каждый день в этом маленьком старом дворе! Вот этот Валенов корень, или гнездо туюш - прямо под основанием статуи Семи Старцев, представляешь? А видел бы ты, что натворили наши гоки! Стащили занавес из восточного притвора, повесили на дерево у пруда и качаются на нём. Понимаешь ли ты, Алион? Пока мы молоды, когда мы только приходим юными послушниками в храм, мы полны рвения, нам хочется всё содержать в идеальном порядке. И мы злимся внутри себя, хоть и понимаем, что это непочтительно, на стариков, считая их неспешность и благодушие в хозяйственных делах святотатственной безалаберностью, хоть и оправданной возрастом, старческой немощью… Мы стремимся всё исправить, наладить, везде успеть, всё содержать в наилучшем виде. И не понимаем, почему старики смеются над нами. Лишь с возрастом мы многое понимаем… Наш ли это храм? Храм Майра? Или храм вот этого Валенова корня, и вьюна, опутавшего колонны северного притвора, и разнообразных насекомых, на которых охотятся туюш, на которых, в свою очередь, охотятся гоки… Эта милая, неразумная, озорная природа учит нас смирению. Учит пониманию - все наши усилия, по отвоёвыванию нашего рукотворного святилища, у травы, насекомых и животных - у храма нерукотворного, лишь временны. И мы смиренно просим - милые гоки, милый вьюн, позвольте нам сосуществовать с вами, рядом с вами молиться… как гости, а не хозяева. Если тебе кажется, что твоя жизнь рушится - возможно, Вселенная учит тебя смирению. Возможно, ты придаёшь слишком большое значение своему служению, его месту в божественном порядке вещей… Это объяснимо - ты способный юноша и много трудишься…