– Хо, забавно, вот совсем недавно же подобный разговор имел… Да с чего, с чего вы воспринимаете человека как… некий конечный, невосполнимый ресурс, в личном плане? Ну, даже и было б так… Наверное, конечно, это круто - отдать всё, что есть и внутри, и снаружи хорошего, одному человеку. Чтоб сразу и много. А если такого человека нет? Сколько его ждать - полжизни, всю жизнь? А если не дождёшься никогда? Ну, к примеру, твоя самая истинная и подходящая половинка умерла в раннем детстве? Ведь даже в наше время, при всех чудесах медицины, дети иногда умирают. А они тоже чьи-то половинки, разве нет? Или твоя половинка живёт там, куда ты никогда не доедешь, просто возможности нет. Тогда остаётся два пути - или раздать это тепло, возможно, неподходящим, не твоим людям, которые потом, вполне вероятно, уйдут, найдя свои настоящие половинки, но до тех пор успеют тебе тоже что-то дать, или пусть этот нерастраченный огонь сожжёт тебя изнутри?
– Ну, никто не говорил прямо об одной-единственной настоящей половинке, это слишком упрощенно, и… Я понимаю, о чём вы говорите, конечно, понимаю. Но… разве это не несколько… жестоко по отношению к человеку, не обман, подпитывание ложных надежд?
– Заниматься с ним сексом не по большой любви, а по интересу? Ну, это как посмотреть… По-моему, так лучше дать хотя бы что-то, чем гордо-благородно не дать вообще ничего. К тому же, как знать, на моей памяти нередко люди чуть ли не знакомились в постели, а потом были вместе до тех пор, пока смерть не разлучала их… Разлучала, правда, достаточно быстро… И вот поэтому – стоило ли терять время из каких-то надуманных соображений приличия, не в обиду никому здесь, конечно?
Высокая, сроду не знавшая стрижки трава у зарослей сирени, окружающих беседку, скрывала лежащих полностью. В это время года она уже отцветала, её тёплым, пряным запахом был пропитан воздух. Пальцы Винтари рассеянно скользили по погнутым стеблям, по опадающим светло-зелёным соцветьям – такими же ласковыми, невесомыми касаньями, как пальцы Дэвида на его груди, в его волосах.
– Если ты… думаешь о том, что это неправильно, и это должно закончиться – то прошу, не думай об этом, хотя бы какое-то время, потому что я хотел бы, чтобы это не заканчивалось никогда. Ты думаешь о том, что не знаешь, что принесёт завтрашний день… Но может быть, он не принесёт ничего плохого, может быть, наша жизнь может остаться такой же, какой была, мы ведь… достаточно малые частицы Вселенной, чтобы она не вынуждена была постоянно думать о том, как усложнить нам жизнь?
– Не знаю… Ты говорил не раз, что мой родной мир представляется тебе стеной мрака, встающей за моей спиной и жаждущей меня поглотить. Да, знаю, ты уже не думаешь так после того, как побывал там, точнее, не совсем так… Но всё же, хотя бы отчасти, и я чувствую его сейчас тенью, нависшей над нашей жизнью. Иногда мне кажется, что в нашем мире обитает некая незримая сила, которая, почувствовав, что какому-то жителю нашего мира вдруг стало очень хорошо, стремится во что бы то ни стало уничтожить его счастье, и побольнее… Потому что счастливые на этой земле не нужны, нужны те, кого боль, неустроенность будет толкать на любые дела, любые свершения, чтобы только забыть о том, чего пришлось лишиться.
– Но это вовсе не обязательно должно произойти и с нами. По крайней мере, не сейчас, только не сейчас. И только не как… какое-то наказание за то, что мы позволили себе делать не то, что нужно, а то, что хочется, если ты об этом.
– Дэвид, если бы я не знал, что тебя самого мучит это…
– Не выраженное, не высказанное, оно всё равно будет мучить меня, и намного больше. Помнишь, ты говорил о ценности момента, о том, как важно для центаврианина суметь не проронить ни капли из чаши наслаждения, которую подносит ему жизнь, пока эта чаша не вырвана из его рук? Так почему…
– Потому что ты мой брат, Дэвид, и я не могу думать сейчас только о своих желаниях.
– Хорошо, подумай и о моих тоже. Подумай как центаврианин. Ты говорил, что дружба, что совместно испытанное хорошее… общие приключения, общее удовольствие… это то, что становится сокровищем, стоящим… всего. А разве для меня было когда-нибудь что-нибудь большим счастьем, чем быть участником и в твоём труде, и в твоём удовольствии?
– Дэвид, ты представления не имеешь, чего хочешь.
– Это верно, не имею, точнее, весьма слабое… - рука Дэвида скользнула глубже под рубашку, - я имею представление о том, как это происходит у вас между мужчиной и женщиной, и немного, благодаря тем велида на Центавре, о том, как это происходит у вас между мужчинами… Но моя физиология, конечно, не позволяет… сделать для тебя то же, что ты сделал для меня… - он зачарованно смотрел, как гибкий орган вытягивается навстречу его прикосновению, обвивает его руку, - мне хочется прикасаться к тебе… Всему тебе… всем собой… Я даже не знаю, достижимо ли это, то, как представляется мне… где-то в глубине мыслей, даже не осознаваемо до конца… Когда я тебя поцеловал… Когда я целовал твоё лицо, твоё тело… Что-то такое было, я знаю, в моём сне, в одном из тех снов, или не в одном… Как всё-таки прекрасно, что поцелуй – это то, что объединяет многие миры, что это то, что мы все знаем. И я знаю, по крайней мере, что это у меня есть… как средство… выразить, выплеснуть…
Второй орган, выскользнув из-под рубашки, пополз по его плечу к лицу, он коснулся его губами.
– И я знаю, что мои губы не устанут… Совершенно точно не устанут.
– Дэвид… - Винтари закусил губу, пытаясь справиться с собой, обуздать разбушевавшуюся плоть – бесполезно, - зачем ты… это безумие…
Дэвид прильнул к нему, практически распростёршись на его теле, наслаждаясь тем, как все шесть гибких ростков, как живые лианы, обвивают его тело.
– Это то, что я, по крайней мере, точно могу… Это так мало, конечно… Не выше первого уровня за один раз… Но если подряд – это будет равняться шестому, или нет? Так, как в одном из моих снов… Ведь может быть так, чтобы что-то из этого сбылось? Ты знаешь, мне так хотелось бы всё же суметь как-то описать тебе, но я не найду слов… Это… это даже нельзя вполне называть «видеть», потому что речь не только и не столько о зрительных образах… Это зеркальный коридор ощущений. И я не знаю даже, чьих – Андо, или моих… Но там есть то, что вырастает из самого моего сердца, из самого нутра, вырастает и разворачивается, как светящиеся крылья, и мне не остановить их полёт…
Виргиния была несколько удивлена, увидев Офелию, нетерпеливо прохаживающуюся за оградой у взлётной полосы.
– Эй… Ты что здесь делаешь? А Элайя с кем?
– Слава богу, вернулась, живая, здоровая! – Офелия повисла у неё на шее, - Элайю пока оставили в больнице. Нет, ничего серьёзного, просто плановое обследование, знаешь же этих врачей, им только дайся… Ой, а это что? Тебя ранило? – пальчики Офелии боязливо коснулись здоровенной ссадины на лбу Виргинии.
– Да ерунда, о переборку долбанулась… Неожиданно тряхнуло просто один раз… Все остальные-то разы трясло уже ожидаемо, - Виргиния крепко обняла девушку, - ой, да что мне сделается, я с Бримы живой выбралась, оттуда бы, что ли, не выбралась? Как же я соскучилась по твоему щебету… Ну, рассказов теперь на неделю хватит, обещаю. Мы, в общем, нечаянно завоевали Праксис… Реально нечаянно, а нечего было туда отгонять захваченный у нас корабль… А тут ещё тракалланы случились, а у них как раз очередная смена политики со всем вытекающим желанием отмыться перед Альянсом… А у вас тут как, что нового?
Так, обнимаясь и разговаривая, они и дошли до резиденции – Виргинии, признаться, хотелось оттянуть отчёт перед руководством, всё-таки формальных санкций на масштабные военные действия не было, только на очистку сектора, тем более уж её приказ трём кораблям остаться на орбите Праксиса мог вызвать много возражений… Поэтому она вполне с энтузиазмом восприняла предложение Офелии прогуляться сначала на рынок, потом на сельскохозяйственную ярмарку, и домой они попали только к вечеру.
