– Да… специфические у вас взгляды. Но ты ведь… скучаешь по ним? Тем более зная, что Маркус-то ещё будет вас навещать, а Сьюзен вы, может быть, не увидите больше никогда?

– Конечно, скучаю. Они показали мне другой способ жизни – вместе с родителями, это было необычно и в чём-то неправильно, но это было и очень хорошо. Они ведь, к счастью, не какие-нибудь обычные люди, и они никогда не оставляли своих обязанностей ради семьи. Сьюзен, конечно, отказалась от поста анлашок-на, но теперь у неё новая, не менее важная миссия. Она будет нужна там, потому что она очень сильная, умная женщина, воин и организатор, у меня на родине такое ценилось. А Маркус сможет теперь отдать своей работе столько времени и сил, сколько потребуется, потому что заботу о Уильяме я возьму на себя. Ну, и матушка Лаиса, конечно – она тоже очень сильная женщина, уж вы-то это понимаете. Мы сумеем воспитать Уильяма в почтении к родителям и их делу. Вы беспокоитесь, не будет ли он в чём-то обделён? Не думаю. Я достаточно понимаю Уильяма – он ещё, правда, не говорит связных слов, но сёстры научили меня понимать его, и всё-таки я провёл с ним очень много времени – ему хорошо здесь.

– Своеобразный мальчуган, - усмехнулся Крисанто, занимая водительское место рядом с Франсуа, - даже дилгарскую идеологию как-то сумел приспособить под обстоятельства… Надо, в самом деле, быть Лаисой, чтоб не сойти с ума в этом межрасовом детском саду.

– Человечек, дилгарёнок и получеловек-полуцентаврианин… Ну да… А ты… уже видел этого мелкого, сына Лаисы? И… как он…

– Выглядит-то? Как младенец. Лысый, без зубов, орёт очень громко. А на кого больше похож, на него или на неё – понять пока сложно, сколько там той мордашки…

– Да не, я не об этом, - Франсуа старательно пялился на дорогу, усмехаясь в усы, - он… ну… больше центаврианин или человек? Ну, то есть, внешне, конечно, это очень похоже, но…

– Знаешь ли, гребень у них в любом случае позже отрастает, клычки тоже.

– А…

– А этого – три, если ты об этом, пошляк. Ну, один обычный, человеческий, и два отростка по бокам, над бёдрами. Врач беспокоится, не сказалось бы это потом какими-нибудь осложнениями, от чрезмерной нагрузки на кровеносную систему – сердце-то одно, как у землян… Правда, строения не совсем земного.

Франсуа был одним из тех рейнджеров, что остались на Лорке, для сопровождения лишившегося рассудка Дерека Вандермейера. Теперь, осознавая, что мимо него прошелестело, как причудливо распоряжается судьба жизнями людей, он старался как можно больше общаться с сослуживцами и прочими, вернувшимися с Бримы, и Крисанто для него, навещающего в госпитале Гарриетта, был лучшим попутчиком.

– Отчаянная она, конечно, женщина, что ни говори… Она ведь тебе нравится, Крисанто?

– Франсуа, с тобой что сегодня?

– Я просто видел, как ты на неё смотрел…

– И интерпретировал по-своему, разумеется. Тебе знакомо, вообще, понятие о восхищении женщиной, достойной дамой, женой твоего наставника, в конце концов? Восхищения чистого, без плотского желания? Или ты просто не ожидал подобного от центаврианина? Нет, я могу тебя понять в этом… Но Лаиса – нет, я ни в коем случае не хотел бы ею обладать. Это другое. Помогать ей, иметь возможность быть полезным… Большее, чего я мог бы желать – быть всегда рядом с нею и малышом, оберегать их, защищать… Знаешь, Лаиса… Я не знаю, поймёшь ли ты меня, но ты ведь землянин, ты должен понять… Мария.

– Что?

– Франсуа, помнишь, я же говорил… У нас, на Центавре, бывает очень своеобразное отношение к предметам культов иных миров, и, соответственно, к самим культам. Наверняка, мы понимаем их как-то неправильно, через свою призму, но кого и когда это волновало? Во многих семьях, в частности, и в моей так было, очень большую ценность имел образ наиболее почитаемого на Земле божества – девы с младенцем, Марии, матери Христа. Ну, ничего удивительного – заправляют в доме, как правило, женщины, мужчина часто кочует от одного своего дома к другому, так что женщина и дитя – близкий образ… Но дело в чём – я обратил внимание, изучая тексты, что имя Мария встречается очень часто, и применительно не только именно к этому божеству. В текстах этого культа упоминаются ещё, кажется, три или четыре разные Марии. Мариями звали некоторых женщин, которые первыми узнали о воскресении Христа, Марией звали сестру человека, которого Христос воскресил из мёртвых, а ещё была Мария Магдалина – одна из ближайших учениц Христа, кстати, бывшая блудница… Ещё, уже многим позже, была Мария Египетская – тоже бывшая блудница, впоследствии святая… Понимаешь?

– Честно говоря, не очень.

– Странно… Я думаю, в этом есть какая-то глубокая символика. Что это не простое имя, а… Понимаешь, они все – Марии. Может быть, это… не то чтоб одна и та же женщина, но некое единое понятие о женщине, которой поклоняются? Ты ведь происходишь из христианских родов, ты должен знать – та, первая Мария, мать Христа, поклоняющиеся называют её Мадонной, что значит «моя госпожа», Царицей неба, воспевают её в гимнах, с благоговением рисуют её изображения… Это ли не вершина красоты в отношении к женщине? Наши матери знали, что выбирать из земной культуры.

– Но, строго говоря, эта Мария – она такая одна, тем, другим, она вовсе не равняется, они просто святые, хотя им, разумеется, тоже молятся, и…

– Подожди. Марию ведь, в самом начале, когда у неё родился Христос, обвиняли в том, что её сын – незаконнорожденный, что она, получается, тоже блудница… Ведь её муж был слишком стар, чтоб быть отцом. Не важно, вымышлен или нет этот догмат о непорочном зачатии, и правы или нет те менее популярные течения, которые утверждают, что другая Мария была возлюбленной или даже женой Христа. Важно…

– Ты хотел бы быть… вроде как… Иосифом-Обручником для Лаисы?

– Возможно. Хотя думаю, всё же это слишком нескромно.

Лаиса, представления не имеющая, что она новое рождение религиозного символа, осторожно, чтоб не разбудить сопящий свёрток, протиснулась на заднее сидение.

– Ох… Хорошо, домой наконец едем. Понятно, этим врачам дайся только - они б, наверное, до совершеннолетия там продержали, всё наблюдали, изучали, беспокоились… Я уж извелась вся, как там мои гномы.

– Гномы?

– А, один из ваших, когда заходил, ещё племянники Калин у нас были – назвал так. «Белоснежка и семь гномов». Их, правда, и тогда не семь было, но и я так себе Белоснежка.

– Зато Ганя – главный гном, иначе не скажешь… Уже придумали, как назовёте?

Лаиса, что-то нежно нашёптывавшая куда-то в белое пышное облако одеялка, подняла улыбающееся лицо.

– Вадим.

– Ва-дим… Необычное имя, красивое. Центаврианское?

– Что нет, то нет, - Лаиса посмотрела на Франсуа удивлённо, как и многие инопланетяне, она не сразу соображала, что Земля – не некий единый конгломерат, и не каждый землянин знает все земные имена, уж точно не имя, не относящееся к культуре местности, откуда он происходит, - оно земное. Знаете, разговор с Кэролин… той Кэролин, которая мать Виргинии… После этого разговора я поняла, что неправильно воспринимать Рикардо только как члена рода Алваресов. Другой его род, хоть он его почти не знал, тоже был важен для него. Их высочество – вот странно, что именно он нашёл больше всего информации об этой семье – рассказывал мне немного… Их мать звали… - центаврианка напряглась, стараясь выговорить имя правильно, - Йанна… Как-то так. Вроде, это имя очень по-разному произносят в разных местностях. А детей – Вадим и… Второе имя я всё время боюсь, что не смогу произнести правильно. Выбрала то, которое научилась выговаривать. Всё равно уже невозможно точно определить, кого из них как звали… Ну и ничего страшного, думаю. Имя ли это Рикардо или его брата – всё равно это будет и почётно, и правильно. Возможность воздать должное и этому роду… И храбрости этой мужественной женщины, их матери.

– Вадим Алварес… Ничего, славно звучит. Хоть для человека, хоть для центаврианина.