Направляемый Андо, он скользнул рукой вниз, обхватил собственную, удивившую его жаром и твёрдостью плоть, скользнул ею по горячей ложбинке, по упругим, твёрдым шарикам, ткнулся в эту пульсирующую, готовую, жаждущую дырочку. Такое тесное, такое жгучее, так жадно затягивающее, как этот сон, как разгулявшийся внутри пожар… Андо стонал, его пальцы направляли бёдра Алана, впиваясь в ягодицу, он подсказывал, он вёл, его мысли, как влажные, тёплые ладони ласкали, возбуждали, дразнили, подгоняли…
Андо почувствовал, как сила вновь струится по его телу, видел, как сквозь мокрую от пота кожу проступает голубоватое свечение. Снова становилось легко, почти свободно. Возбужденный подросток над ним тяжело дышал, что-то кричал в мыслях, что-то настолько отражающее его состояние, что разобрать, вычленить слова было практически нереально.
«Алан…»
Такое новое звучание собственного имени, такое интимное, глубокое эхо…
Он не испугался, когда упали барьеры. Быть может, долгие годы балансирования над гранью бездны тьмы отучили его бояться, и падая в бездну света, он совсем не испытывал страха.
Множество голосов – отражения единственного голоса… Множество отражений – отражения отражений, глубокий, бесконечный радужный коридор. Жизнь Андо, сущность Андо, память Андо… Память Андо о себе самом, память об Андо, отражённая из мыслей тех, кто был рядом… И всё это в доли минут и секунд, шквал красок и эмоций, гигабайты информации, бешеным потоком хлынувшие в него…
Андо десять лет, серьёзный, мрачноватый ребёнок в нарнской одежде, за спиной его неясной бурой громадой встаёт стена нарнской военной школы. Он подвязывает длинные рыжие волосы, их золотит встающее над красно-коричневыми горами солнце, ледяная волна обнимает его ноги, жадно ласкает его бёдра – обнажённый, он входит в бурный поток, врезается в него поджарым, мускулистым телом, гребёт сильными, резкими злыми движеньями, тело синеет в слишком холодной воде, мышцы сводит судорогой, но Андо, закусив губу, стремительно плывёт против течения, и мысли его так же стремительны, прямы, как полёт стрелы. Он юный воин, он преодолевает и холод, и зной, и слабость собственного, слишком отличного от нарнского, тела, он держит удар, он ожесточённо врезается – телом в ледяную воду, кулаком в твердь тренировочного манекена, мыслью в теорию незнакомых языков… Это его начало, таким он начинался. Алан жадно вглядывается в это, он постигает Андо с глубин, с ростков, с первых шагов, он открывает для себя Андо – молодого солдата, Андо – нарна… Он думает о том, что нарнский был родным языком Андо, Г’Кван был первой книгой Андо, стать достойным имени своего великого отчима было первой целью Андо… Рядом с этим его собственное детство – он никогда не дрался, он не умел плавать, он не всегда слышал те книжки, которые читала ему мать в то время, когда тени Теней терзали его сознание, а он был слишком мал, чтобы рассказать об этом… Он поздно научился ходить, он мало радовался, когда наконец научился – вместо него жила его болезнь, теперь долгими ночами водившая его по пустым, белоснежным коридорам. Тонкая игла входит в его бледно-синюю кожу, врач что-то успокаивающе говорит, гладя его по волосам, голос тонет за пеленой безразличия и усталости. Его никогда не обижали в школе – ни у кого не поднялась бы рука ударить слишком худого, бледного подростка, часто падавшего в обморок… Он мало мечтал – все его мечты ночью съедала чёрная тень, повторяющая, что сама жизнь – ошибка…
Андо… Андо и жгучий свет в его снах, его жгучая тяга… Он – и ледяной холод, где нет родных лиц, нет вообще ни одного лица…
Андо – и дикий, безудержный восторг при прикосновении к «Белой звезде», при одном только отзвуке того, что искал он, сбивая ноги и руки в кровь, чему молился, чего вожделел всем юным горячим существом, не знавшим стыда и запрета… Он – и кто-то из врачей, путано, сбивчиво – не напугать бы ребёнка – объясняющий, кто такие Тени…
Андо и тот человек, благородная, представительная фигура которого тонет в нестерпимом свете, свет Андо – полный любви, ликования, восторга, свет, выжигающий в нём всё, кроме… Он – и тьма, выжигающая в нём всё – мысли о жизни, о любви матери, о будущей встрече с отцом, о новой школе, в которую он пойдёт на новом месте, в Женеве…
Андо и анфилады ледяного дворца, где горит огонь, где бесчисленное количество тянущихся рук – с лаской, с принятием, с любовью к тому, что долго ждали… Он – и расширившиеся от ужаса глаза, и долгий, протяжный крик молоденькой медсестры, задремавшей рядом с его кроватью. Она бьётся в истерике, её пытаются успокоить, она отползает в угол палаты, заслоняясь от чего-то невидимого…
Андо и губы, сливающиеся в долгом, жадном поцелуе. Он и случайно пойманные мысли матери – об отце, о тех минутах страсти, что подарили ему жизнь…
Андо и последняя цитадель тьмы, Андо и его ярость, его режущий, разящий огонь, его безудержное, долгожданное наслаждение – ради этого момента он жил, когда искалеченное тело дракха затихло у его ног… Он и ночи с пустотой – без снов, без ощущений, и была б радость, но радости от пустоты не бывает… Андо и билет на Землю – к тому миру, что дал и отнял жизнь у его родителей, к тому миру, что он почти ненавидел, но теперь решил узнать… Он – и мать, говорящая, что они отправляются в этот новый мир, отправляются хотя бы попроситься в него, может быть, им разрешат жить там где-нибудь на отшибе, мир ведь большой, может быть, этот мир, где, говорят, сбываются мечты, излечит его наконец… И потом, когда он узнал, что хотел сделать Виктор, он не смог возненавидеть его больше, чем себя – не ведая того, он мог сделать куда худшее. Он мог призвать в этот мир, воплощающий мысли, Теней…
Андо – светящейся рукой ласково стирающий тень Теней.
«Тебе нечего бояться… Этот мир ждёт и тебя…».
«Я нашёл лучшее, я нашёл бездну света… Твоя душа прекрасна… Ты самое прекрасное…».
Андо… Прекрасный… Жаркий… Совершенный… Принимающий… Алан видел его всего, и это было так много, так сладко, так упоительно, он парил в этой пронизанной светом и красками бездне, он терялся в этом бескрайнем просторе, становился малой песчинкой и мчался сквозь этот свет, сквозь память Андо, сквозь чувства Андо, сквозь тело Андо, он растворялся в Андо, как сахар в горячей воде, он таял в нём, как лёд в огне. Он раскидывал маленькие, слабые руки, чтобы обнять всё, что ему давалось – маленький Андо, делающий первые шаги при поддержке рук нарнской женщины, десятилетний Андо, его сильное, тренированное тело на турнике – кровь стучит в ушах, стучит именами, которых он хочет быть достоин, и падая в изнеможении на песок, он продолжает шептать их… Шестнадцатилетний Андо – и море новых лиц, новых мыслей, и среди них – мысль о том, что он может быть привлекателен, что его могут желать… Словно случайно принесённый ветром цветок, Андо поймал её – чтобы теперь её касались дрожащие пальцы Алана. Андо – и объятья этих людей среди льда, прекрасных, грешных, святых людей…
Они узнают его, узнают в нём то, что они потеряли когда-то, что вернулось к ним… Они принимают его – как дар, как причастие… Это их религия, если угодно, это – нет границ, нет запретов, нет запертых дверей… В бездне Андо он читал и их мысли. Это – свечи, отражающие огонь Андо, благодатный огонь, который не обжигает верующего, преданного…
Вместе с Андо он задыхался от того, первого наслаждения, ввысь, к бездонному небу, наслаждения отдающегося, парящего, вверившегося, с образами из снов, со светом из мечты, с теми, кто обещал всегда ждать… От того, другого наслаждения – стремительно вниз, в кроваво-огненную бездну, в яростное, злое опьянение, в счастье воина, сразившего врага… Он видел ангела божьего с мечом, Георгия, поражающего Змея, и это было не менее возбуждающим, чем тело Андо, бережно передаваемое от тела к телу. Он видел то, что видел Андо, чувствовал то, что чувствовал Андо – и с ним пил это неистовое, жгучее ликование…
Он видел Андо и того человека, чья фигура по-прежнему тонула в свете, но свет этот теперь пронизал всё тело, всё существо Андо – а значит, и его тоже, он чувствовал эти слёзы, эти жарко горящие губы, эти взметнувшиеся в молитвенном объятье руки, эти приглашающе раздвинутые ноги – как маленькая искорка света, перебегающая по кончикам пальцев, как малая молекула в бисеринке пота… Он сливался с Андо, со всем, что было испытано Андо, он пил, стараясь не пролить ни капли.
