5

Впрочем, тот факт, что решительно ничто новое не может быть внесено в нас ниоткуда извне, но всегда самостоятельно воссоздается именно нами, отнюдь не означает собой того, что любой из нас в состоянии в любой момент легко воспроизвести все откровения всечеловеческого духа не отрываясь от собственного дивана. Напротив, все новое дается нам лишь строгой постепенностью и тяжелым трудом; и только постоянное совершенствование в нем позволяет формировать какие-то устойчивые навыки и приемы, со временем позволяющие минимизировать напряжение.

Это и понятно, ведь мы входим в мир неким подобием tabula rasa, на которой без исключения все, впервые встречаемое нами, запечатлевает какие-то свои письмена; и язык именно этих письмен начинает с какого-то момента определять весь строй нашей духовной жизни. Именно то, что уже в самые первые мгновения после появления на свет начинает определять собою конкретный способ нашего бытия в этом мире, и оказывается тем исходным фундаментом, на котором впоследствии будет надстраиваться все, относимое к человеческой культуре. Но вот вопрос: что здесь более весомо - естественно-природное окружение или мир искусственно создаваемых вещей?

Да, это так: все климатические, геофизические, биохимические "et cetera, et cetera..." особенности того региона, в котором мы появляемся на свет, накладывают свою - пожизненную - печать на каждого. Но ведь все это нисколько не отличает нас от животных: именно этим факторам, вероятно, главным образом подчиняется и их онтогенез, по-русски говоря, их индивидуальное развитие. Поэтому отличительную особенность человека необходимо видеть в первую очередь в том, что принципиально недоступно им, а вовсе не там, где обнаруживается глубокое наше родство с ними. Между тем недоступным для них предстает не что иное, как искусственно создаваемый человеком вещный мир. Мир продуктов нашего труда, материализованная плоть цивилизации.

В первом томе составившего целую эпоху в развитии человеческой мысли "Капитала" К. Маркс убедительно показал, что с развитием общественного разделения труда и в особенности под влиянием промышленной революции сложный труд ремесленника вырождается. Изначально содержащий в себе высокую долю творческой составляющей, со временем он последовательно сводится к элементарным, поддающимся строгой алгоритмизации, производственным операциям. В конечном счете именно это обстоятельство и делает возможным передачу той функции, которую выполняет рука человека (технологической функции) - машине. Напомним, что по Марксу основным назначением машины, в отличие от всех до нее искусственно создаваемых инструментов, является переятие у человека именно технологической функции. Именно машина впервые берет на себя осуществление тонкой моторики человеческой руки, тем самым не только многократно увеличивая ее производительность, но и (в исторической перспективе) освобождая человека для выполнения каких-то более сложных - творческих задач. Выше мы уже говорили об этом. Но все же первым итогом становления всеобщего машинного производства оказывается вовсе не освобождение, но, напротив, закабаление работника: сам человек,- и об этом тоже пишет К.Маркс,- постепенно становится простым придатком машины.

Процесс разделения труда в условиях всеобщего машинного производства достигает своего апогея и точно также своего апогея достигает процесс последовательного подчинения человека машине и тем условиям, в которых она функционирует, или, другими словами, его отчуждение, сущность которого впервые была вскрыта и проанализирована им же еще в работах 1844 года. То есть задолго до создания так неоднозначно оцениваемого сегодня многими первого тома "Капитала".

Но ведь подчиненность человека искусственно созданному им вещному миру не замыкается одним только производством. Строго говоря, не только машина, но и вообще любая материальная вещь, производимая человеком, способна внести сюда свой вклад.

Широта всего спектра доступных индивиду материальных результатов человеческой деятельности ныне определяет полноту содержания его жизни. Поэтому в определенной степени справедливо положение о том, что чем шире доступный человеку искусственно созданный им мир вещей, тем богаче и многогранней его собственная жизнь; и до каких-то пределов сохраняется прямо пропорциональная зависимость между развитием и совершенствованием вещного мира и развитием самого человека.

Но в то же время чем более развитым и универсальным становится этот мир вещей, тем в большей мере все мы оказываемся зависимыми от него. Без него теперь уже оказывается невозможным не только осуществление чисто метаболических процессов, но и того более сложного обмена, в результате которого каждый из нас становится носителем всех этнических и социально культурных ценностей. Поэтому любые потрясения, способные повлечь за собой деформацию привычного способа функционирования вещного мира, встающего между человеком, окружающей его природой и другими людьми (как, впрочем, и созидаемым ими миром культуры), ставят под угрозу существование всего нашего общества. Отдельно взятый индивид оказывается принципиально нежизнеспособным вне созданной им искусственной предметной действительности.

Таким образом, чисто количественное развитие вещного мира по самой своей сути глубоко противоречиво: до некоторых пор способствуя определенному развитию человека, оно в то же время может служить и причиной того, что как самостоятельная сущность он теряет способность к существованию. Поэтому, переступая какие-то количественные пределы, неуправляемая "гонка потребления" в состоянии стать и глубоко враждебной самой человеческой природе.

Человек, по словам К. Маркса, становится простым придатком машины главным образом потому, что последняя начинает выполнять то, что ранее было доступно только его руке. Но дело не только в том, что из суверенного субъекта труда, каким был средневековый ремесленник, он превращается в простого оператора, зачастую даже не знающего существа тех технологических процессов, которые выполняются обслуживаемой им машиной. Человек оказывается вынужденным развивать какие-то специфические, ранее вообще не свойственные ему, способности "в угоду" машине: формирование особенностей анатомического развития, мускулатуры, способности свободно ориентироваться в искусственных знаковых системах, то есть умение различать какие-то специфические раздражители и (в соответствии с определенными, диктуемыми условиями производства, нормативами) адекватно реагировать на них и так далее - все это в известной мере становится подчиненным ее собственным физическим параметрам.

Простой пример может пояснить существо сказанного. Советские танки (особенно новых конструкций) по своим техническим характеристикам были значительно лучше немецких. К тому же их было во много раз больше. Но рядовой тракторист, пересев за рычаги танка, не становится от этого танкистом. Несмотря на сходство управления, требуются месяцы и месяцы напряженных учений и тренировок для овладения военной техникой. Лето 1941 года со всей убедительностью показало, что ни количественного, ни даже качественного превосходства техники недостаточно для победы. (Впрочем, и классный танкист не сразу становится пахарем, пересаживаясь на трактор.) Профессиональный водитель, большую часть своей жизни проведший "за баранкой" пассажирского автобуса на улицах многомиллионного города, словом, человек, постигший, как кажется все тонкости шоферской профессии, далеко не сразу впишется в ритмику работу тяжелогрузного самосвала, перевозящего породу из карьера в отвал по замкнутым технологическим трассам, куда запрещается въезжать любым другим видам транспорта. Иными словами, по дорогам, об интенсивности движения на которых не может и мечтать никакой водитель автобуса.

Но подчинение заходит гораздо глубже. Известно, что в расчет конструкции серийно выпускаемых машин принимаются - в лучшем случае - лишь какие-то усредненные антропометрические данные, и теперь уже именно этим стандартным антропометрическим им характеристикам должно подчиняться развитие самого работника. Поэтому с становлением всеобщего машинного производства сама природа человека начинает подвергаться определенной деформации.