— Скажи ему об этом, когда он хотя бы немного остынет, — посоветовал парень. — У нас говорили, Лулу так метит. Просто по живому режет — и смотрит, как рана затягивается и как подопытный реагирует.

Аллен задушено сглотнул, зажмурившись так сильно, что перед глазами поплыли синие и красные круги.

Лулу Белл.

Младшая сестра старших братьев Кэмпбелл.

Женщина, о которой папа всегда отзывался с потаённым страхом, неосознанно заламывая тонкие болезненные пальцы.

Женщина, которая была известна среди посвящённых во всё это как одна из самых жестоких учёных. Учитывая, что вся Семья славилась своей жестокостью и изощрённостью, больше похожей на страсть к пыткам.

И Тики оказался одним из… ценных экспериментов. Личным экспериментом Лулу.

И умудрился сбежать.

Тики искал свободы, как и все остальные члены экипажа, а Уолкер собственноручно эту свободу ему перекрыл!

Аллен затравленно взглянул на невозмутимо стоящего в проходе Мари и сокрушённо вздохнул.

— Ты вечно забываешь, капитан, что не все могут так легко плюнуть на своё прошлое, — заметил тот, вздохнув. — Твоё вечное спокойствие ради управления Ковчегом играет плохую роль при общении с людьми.

— Если он захочет уйти, — своего голоса Аллен не узнавал — сиплого, усталого, мертвого, — я… я… — он запнулся, — конечно же, отпущу его. Но он ведь…

— Хочет ли он уйти? — ухмылка Мари была мрачной и незнакомой. Он никогда так не улыбался Аллену, и юноша полагал, что ему еще долго придется терзаться этой виной. И поделом. — Ты это хотел узнать?

Аллен отрывисто кивнул, в волнении громко хрустя костяшками пальцев и не имея сил избавиться от противного комка чего-то липкого и тяжелого в горле.

— Я… просто… — он выдохнул, — просто хочу знать, если ли шанс, что он… простит меня…

Мари смотрел на него долго и пристально — как будто действительно видел его лицо и думал, стоит ли доверять снова такому безответственному идиоту, который еще и удивлялся манере речи Тики и его смазливой внешности.

А разве идеальные люди могут быть хоть сколько-нибудь иными?

— Не дергай его сегодня, — наконец произнес Нойз, — и иди спать, выглядишь ты на редкость паршиво, если хочешь знать мое мнение.

— Ты не ответил, — упрямо поджал губы Аллен, даже не трудясь задуматься, откуда слепой зоолог может знать что-то о его потрепанном внешнем виде — он давно привык к тому, что Мари всегда видит больше всех. — Он не простит, да?

— Да куда он денется, — вздохнул парень. — Просто доверять он тебе больше не будет, капитан Уолкер, — отрубил он, — и делай ты с этим что хочешь. Люди всегда очень сложно переживают равнодушие тех, кем восхищаются. Особенно такие дикие.

— Вос…хищаются? — не понял Аллен, потерянно приподняв нахмуренные брови.

Им кто-то восхищался?

…Тики?

Правда?

Но ведь… Микк же никак этого не показывал — игнорировал, даже боязливо сторонился, отмахивался и вообще вёл себя слишком сдержанно и закрыто. И если сейчас Аллен понимал, что это из-за того, что он просто не знал, как общаться с людьми, то раньше… ему казалось, что расшевелить такого интересного парня будет весело.

Идиот.

Разрушил всё то, что между ними начало появляться. Собственным безразличием и равнодушием разбил хрупкое доверие и зарождающуюся дружбу.

— Есть такое красивое слово — «искренность», капитан, — Мари задумчиво потер подбородок и быстро оглянулся себе за спину, словно проверял, не стоит ли там Тики. Но Аллен прекрасно видел, что там никого нет.

Даже если Тики и слышал их, он явно не хотел видеть Уолкера, как и иметь с ним вообще что-либо общее на данный момент. И это кололо больнее всего — собственная ошибка казалась по-настоящему фатальной. Хотя бы потому, что Аллен еще не успел определиться в том, что он именно чувствует по отношению к Тики. Ведь в обычное время, пока не появился парень, которого потребовалось расшевелить всеми доступными способами, он довольно редко прикасался даже к тому же Канде, не говоря уже о ком-то другом.

Аллен боролся со своей неприязнью к прикосновениям всеми силами, но… Так за все эти последние шесть лет, как к Тики (пусть и в немного нетрезвом состоянии), он не лип еще ни к кому.

И это будоражило.

Уолкер хотел бы, чтобы Микк остался рядом — такой человек ему был необходим. С ним можно было интересно поговорить, а слушать его красивый приятный голос было одно удовольствие, и, что уж уговорить, даже шутить над ним было забавно.

Аллен уже так успел привыкнуть, что черноволосый парень рядом, что теперь даже не знал, как вернуться к прежнему образу жизни. К затворничеству, боясь прикоснуться к людям, но постоянно заставляя себя это делать.

Тики был первым, помимо Тима и других детишек, касаться кого было приятно.

— Я понял, Мари, — выдохнул он. — Спасибо и… — Аллен закусил губу, — прости.

— У меня-то за что просишь? — внезапно устало и как-то по-доброму усмехнулся Нойз, потрепав Уолкера по голове. — Иди давай, пока Тики не заметил тебя.

— Спасибо, — буркнул он и вздохнул. — Правда спасибо, Мари, ты мне очень помог, — пробормотал Аллен и, неловко помявшись на месте, улыбнулся. — Тогда я пошёл.

Мужчина кивнул в ответ, щёлкнул Уолкера по носу и скрылся за дверью, плотно прикрыв её.

Несколько минут в коридоре стояла тишина, прерываемая брачными криками то ли павлинов, то ли ещё кого-то, и Аллен, горько усмехнувшись, зашагал по направлению к заброшенным лабораториям.

Ему нужно было слегка расслабиться.

Совсем чуть-чуть.

Даже Ковчег был не против, поддержав его затею радостными переливали воды в трубах.

Через несколько дней снова придётся запереться в своей комнате — болезнь была уже совсем близко, она чувствовалась неприятными покалываниями в животе (больше надуманными), ударявшими в нос запахами самых противных продуктов с кухни, слабой негой в теле и излишней чувствительностью к вот таким внезапным ситуациям.

В таком состоянии Ковчегом управлять было нельзя, а потому приходилось пришвартовываться где-нибудь в безопасном месте и пережидать три-четыре дня, пока проклятая лихорадка не пройдёт.

Аллен скрылся в укромной комнате с музыкальными инструментами, которые очень долгое время собирал отец: здесь были и скрипки, и барабаны, и различные духовые, но больше всего мужчина любил белый рояль, во время игры на котором даже сам Ковчег, казалось, танцевал. Они тогда всей семьёй собирались в этой зале, пели песни и просто дурачились, а потом папа просил ему помочь, и Аллен брался за партитуру какого-нибудь вальса в четыре руки, и они играли, играли, играли…

Это было самое счастливое время.

А сейчас Уолкер приходил сюда, чтобы расслабиться, чтобы поговорить с Ковчегом наедине, без посторонних ушей и глаз.

Чтобы почувствовать себя с ним единым целым, разобраться в себе и принять правильное решение в сложившейся ситуации.

Спустя несколько часов Аллен понял: если Тики и вправду захочет покинуть Ковчег, он ему запрещать не будет. Но до этого он сделает всё, чтобы тот даже думать про такое забыл.

Например, продолжит лезть и просить прощения. Или шутить. Только как-нибудь помягче.

Потому что, к сожалению, по-другому попросту Аллен не умел.

========== VI ==========

Тики ужасно устал и совершенно не представлял, что ему делать. Последние несколько дней его существования — аккурат после разговора с капитаном — оказались просто адом, а после той безобразной сцены в кабине управления Линали постоянно с жалостью на него косилась, а Аллен Уолкер нипочем не желал оставить в покое.

Но самое страшное было в другом. Даже после этого совершенно оглушительного молчания, воцарившегося после вопроса Канды, Тики не мог перестать в мыслях называть капитана по имени.

А тот оказался фальшивкой — действительно фальшивкой, ибо все в нем было фальшивым, как видно, вплоть до последнего жеста, до последней улыбки — но даже при этом все равно не выходил у парня из головы ни на минуту.