Идеал мудрости, определенный древними подобным образом, можно свести к одному слову: autarkeia, «автономия», то есть внутренняя свобода, благодаря которой наше счастье или наше горе больше не зависят от внешних обстоятельств. Именно автономия учит нас радоваться тому, что неизбежно наступит, приятному, равно как и неприятному. Но при этом мы должны осознавать, что чаще всего приятное, точно так же как и неприятное, есть не что иное, как простое восприятие. Мудрец же принимает все. Счастье, к которому он стремится, есть состояние, характеризуемое как глобальное и как можно более длительное, в отличие от скоротечного наслаждения. Мудрец знает, что подлинный источник счастья скрывается в нем самом. Прекрасной иллюстрацией этому служит история, тесно связанная с традицией суфизма:

«Однажды старик сидел у городских ворот. Чужеземец, приехавший издалека, подошел к нему и спросил: “Я ни разу не был в этом городе. Какие люди живут здесь?” Старик ответил ему вопросом: “А какие люди жили в том городе, из которого ты пришел?” – “Это были эгоистичные и злые люди. Поэтому я и ушел”, – ответил ему чужеземец. “Здесь ты встретишь точно таких же”, – ответил ему старик. Немного погодя к старику подошел другой чужестранец. “Я приехал издалека, – сказал он. – Скажи, какие люди живут здесь?” Старик ответил ему: “А какие люди жили в том городе, из которого ты пришел?” – “О, это были добрые и гостеприимные люди”, – ответил чужеземец. – У меня было много друзей. Мне было нелегко расставаться с ними.” Старик улыбнулся: “Ты найдешь таких же и здесь”. За этой сценой наблюдал продавец верблюдов. Он подошел к старику: “Как ты можешь говорить двум чужестранцем две совершенно противоположные вещи?” Старик ответил: “Потому что каждый носит свою вселенную в своем сердце. Взгляд, которым мы смотрим на мир, не есть сам мир, но мир, который мы воспринимаем. Неважно, откуда ушел счастливый человек. Он будет счастлив везде. И неважно, откуда ушел несчастный человек. Он везде будет несчастен”».

Подобная концепция счастья прямо противоположна концепции, которая в наши дни господствует в западном обществе: там постоянно восхваляют нарциссическое псевдосчастье, связанное с внешними условностями и успехом. Посредством рекламы нам продают «счастье», в действительности ограничивающееся непосредственным удовлетворением наших наиболее эгоистических потребностей. Нам говорят о «моментах счастья», в то время как, по мнению философов и мудрецов, счастье не может быть скоротечным. Это длительное состояние, конечный результат работы, воли, усилия. На самом деле мы путаем наслаждение со счастьем. Мы находимся в поисках скорее постоянно возобновляющегося наслаждения, чем глубокого и длительного счастья.

Помимо наслаждения и счастья существует третье состояние, о котором говорят гораздо реже. Тем не менее в жизни оно является источником безграничной удовлетворенности: мы имеем в виду радость. Радость – это эмоция, или чувство, которое два французских психиатра, Франсуа Лелорд и Кристоф Андре, описывают как «интенсивный психический и одновременно физический опыт, возникающий как реакция на какое-либо событие и имеющий ограниченную продолжительность».[7] Особенность радости состоит в том, что она всегда носит интенсивный характер и целиком охватывает человека: тело, разум, сердце, воображение. Радость – это своего рода усиленное наслаждение, более интенсивное, более глобальное, более глубокое. В большинстве случаев радость, как и наслаждение, является ответной реакцией на внешний стимул. «Как с неба свалилась» – так мы обычно говорим. Мы с успехом сдали экзамен, мы радуемся. Мы выиграли соревнования, мы упиваемся радостью. Мы нашли решение сложной проблемы, мы преисполнены радости. Я встретил друга, с которым давно потерял связь, меня охватывает радость. Язык жестов наслаждения очень часто бывает скупым, медленным: мы довольно улыбаемся, свободно дышим, потягиваемся от удовольствия, как сытая кошка, лежащая около сильного огня. Радость же чаще всего носит взрывной характер. Интенсивная, буйная, она потрясает нас, вызывает у нас бурю восторга, овладевает нашим телом, устанавливая над ним свой контроль. Мы вскидываем руки к небу, пускаемся в пляс, подпрыгиваем, поем. Что касается меня лично, то я фанат футбола. Я одновременно игрок и болельщик. Когда команда, за которую я болею, забивает решающий гол за несколько минут до финального свистка, я не могу усидеть на месте: я прыгаю от радости! Моему телу требуется выразить этот жизненный импульс, зарождающийся во мне, пусть даже по такой тривиальной причине, как победа в футбольном матче. Разве можно забыть эту коллективную радость, охватившую весь народ в тот вечер, когда наша команда одержала победу в финальном матче на кубок мира по футболу в 1998 году! Я до сих пор нахожусь под впечатлением от машин, которые резко останавливались посредине дороги, от автомобилистов, выходивших из них, но не для того, чтобы осыпать друг друга взаимными оскорблениями, как это обычно бывает, а чтобы обняться и расцеловаться. В этом заключается одна из особенностей радости: она коммуникативная. Это вовсе не маленькое наслаждение, испытываемое в одиночестве. Когда нас охватывает радость, мы чувствуем потребность разделить ее, передать ее другим… даже совершенно незнакомым нам людям!

Однако радость, как и наслаждение, скоропреходящее чувство. (Хотя в дальнейшем мы увидим, что это не всегда верно.) Когда нас охватывает радость, мы предчувствуем, что это состояние не продлится долго. И вовсе не случайно, что одна из самых волнующих кантат Баха была навеяна композитору этим универсальным желанием: «Иисус, ты всегдашняя моя радость». В то же время радость, это чувство эйфории, придает силы, которые упрочивают нашу волю к жизни. Радость делает нас жизнеспособными. Если человек не знает, что такое радость, он неизбежно впадает в глубокую депрессию, возникающую, например, после смерти близкого нам человека, которая погружает нас в невыносимый траур. Такая депрессия способна в зародыше убить все наши жизненные силы.

Возможно ли проанализировать, понять, объяснить опыт радости, имеющий столько различных граней? И даже культивировать его? Наши поиски мы начнем с того, что расспросим учения немногочисленных философов, которые интересовались этим прекрасным и полным чувством, о наиболее общих проявлениях радости, а также об ее высших формах, в том числе о высшем желаемом.

Философы Античности охотно анализировали наслаждение и счастье, однако не уделяли пристального внимания вопросу радости, что, несомненно, было связано с ее на первый взгляд иррациональным характером, неподвластным какому-либо контролю. Наслаждение можно запрограммировать: я собираюсь смотреть любимый сериал, обедать в дорогом ресторане с друзьями, идти в массажный салон – я знаю, что все это доставит мне удовольствие. Счастье можно создать: оно является результатом работы над собой, смысла, придаваемого жизни, и вытекающих отсюда обязательств. Радости же присущ бескорыстный, непредсказуемый аспект. Именно такими бывают самые распространенные чувственные радости. Я не могу заранее знать, что, слушая тот или иной фрагмент музыкального произведения, меня пронзит физический импульс, характерный для радости. Я знаю, что, если моя любимая футбольная команда выиграет решающий матч, я буду радоваться. Но ничто не убеждает меня, что моя команда выиграет и что победа, одержанная в тот день, наполнит меня радостью. Доля неуловимого, излишнего, присутствующая в радости, может испугать философа, даже если он признает ее позитивный характер, как это в Древней Греции признавали Платон, Аристотель и Эпикур. Эти философы не осуждали радость, вовсе нет. Но они предпочитали размышлять о счастье.