— Ромини, ваше мнение для нас очень важно, но извольте говорить по-французски, — негромко и немного язвительно проговорил офицер. — Иначе все ваши чрезвычайно дельные предложения останутся для нас загадкой, и мы не сможем оценить их действенность.

Данте, которого прервали на полуслове, с неудовольствием посмотрел на офицера, слова которого вызвали легкую, но весьма однозначно понимаемую, улыбку у большинства присутствующих.

— Я сказал о том, что подобный показательный марш обернется для нашей армии куда большим позором, — со вздохом повторил он, бросая короткий взгляд в сторону маршала, который продолжал безучастно наблюдать за спором. — Собственно, это все, что я желал сказать по этому поводу. Решение в любом случае за господином маршалом и я буду следовать его приказам, какими бы они ни были.

— Решение я уже принял, — спокойно ответил де Сент-Арно, пододвигая к себе папку, обтянутую тонкой кожей и приоткрыв ее, мельком взглянул на лежавший сверху документ. — Impresa senza senso, как изволил выразиться полковник, состоится, и приготовления к нему начнутся немедленно.

Всем, в том числе и Ромини, так яростно отстаивавшему свою точку зрения, было очевидно, что решение маршалом было задолго до того, как он созвал совещание. Слишком уже велик был соблазн покрасоваться лишний раз перед союзниками, доказав, что французская армия не уступает ни одной другой. Де Сент-Арно закрыл папку и, внимательно оглядев её снаружи, добавил все тем же спокойным и невыразительным голосом:

— Подготовку я поручаю вам, капитан. Ничего сложного в этом нет, полагаю, вы справитесь.

Пара десятков насмешливых взглядов устремились в сторону Эдмона и герцог Дюран, уже не в первый раз, пожалел о том, что сейчас он находится там, где должно соблюдать строгую субординацию. Шагнув к столу маршала, Эдмон забрал папку и коротко кивнул, выражая готовность действовать.

— Благодарю за доверие, — это было единственное, что он мог себе позволить, да и то, сделав свой голос как можно более почтительным. В конце концов, рейд к Дунаю, если там и в самом деле находился русский отряд, был не плохой перспективой, хотя Эдмону начинало казаться, что даже смерть от холеры не такой уж плохой вариант, особенно если других случаев умереть ему так и не представится.

— Займитесь этим немедленно, отряд должен быть готов выступать завтра же, — де Сент-Арно нетерпеливо махнул рукой, так, словно желал отогнать назойливую муху. Эдмон снова кивнул и, напоследок окинув взглядом всех прочих офицеров, быстрым шагом покинул ставку маршала. Уже на улице, оглядывая занимавший долину лагерь, он подумал о том, что, возможно, возлагал на эту войну слишком много надежд, которым было не суждено оправдаться. Некстати всплывали в памяти красочные воспоминания отца на пожелтевших страницах записной книжки, один угол которой был залит кровью, которые лишь укрепляли мысль о том, что люди разучились воевать.

Открыв папку, Эдмон быстро просмотрел лежавшие внутри документы. Карты, приказы, распоряжения, списки офицеров, которым предстояло участвовать в предстоящем рейде. Быстро пробегая взглядом список, Дюран зацепился взглядом за фамилию Блана и невольно вздохнул: общество капитана было ему приятно менее всего. Анхель Блан вел себя безукоризненно, соблюдая все предписанные ему в отношениях с адъютантом маршала правила поведения, но в каждом его жесте, слове и взгляде чувствовалась обжигающая ненависть. Эдмон понимал его, так как он, собственно, занял место, на которое не без оснований рассчитывал Блан, но проводить с этим человеком бок о бок несколько недель все же не желал. Главным образом, потому что безукоризненность поведения Блана выглядела издевательской, и служила для того, чтобы лишний раз подчеркнуть непросвещённость герцога во многих вопросах, касавшихся армейской жизни. В какой-то степени их тихая вражда началась не без помощи Ларже, но, Дюран не заметил в какой именно момент, его роль в их конфликте стала совершенно незначительной и на первое место встала внезапно вспыхнувшая личная неприязнь.

— Разве не об этом вы мечтали? — Эдмон вздрогнул и, повернув голову, увидел Ромини, который неслышно подошел и теперь стоял рядом, тоже глядя на раскинувшийся перед ними лагерь.

— Об этом, но мое мнение по поводу предстоящего impresa senza senso совпадает с вашим, — Эдмон захлопнул папку и, снова глянув на лагерь, направился быстрым шагом по ведшей к нему дороге. — Сейчас не то время, чтобы демонстрировать нашу силу. Главным образом, потому что у нас нет силы.

— Я сделаю вид, что не слышал этого, Дюран, — улыбнулся Ромини, — так как вам не подобает осуждать уже принятые решения маршала. А те, исполнение которых возложено на ваши плечи, тем более.

— Меня интересует не чины и звания, а смерть, — коротко ответил Эдмон. — Мне казалось, что я могу позволить себе некоторые вольности.

Ромини снова улыбнулся и, как это часто было, его внезапно сделалось серьезным и задумчивым.

— Я все время забывал спросить у вас вещь, которая тут многих интересовала, — произнес он, внимательно глядя на своего спутника. — Почему вы, человек предпочитающий удовольствия всему прочему, изъявили желание оказаться здесь.

— Я уверен, есть уже не один десяток версий, — холодно отозвался Эдмон, ничуть не сбавляя шаг. — Можете выбрать ту, которая вам больше по душе.

— Лично мне нравится та, которая говорит о том, что ваш дядя, якобы, настоял на вашей отправке сюда, чтобы вы mente e l’esperienza spennato (набрались ума и опыта), — с несколько наигранной грустью проговорил Ромини, — но дело в том, что я знаю, что это не так.

— Вы сами сказали, что человек предпочитающий удовольствия, — Эдмон сосредоточенно смотрел под ноги, — так почему же я не могу искать удовольствия в смерти?

— Видимо, я не зря сравнил вас с де Лондором, — усмехнулся Данте. — Дело в женщине?

— Ромини, помилуйте, какая женщина? — рассмеялся Эдмон, собираясь добавить, что он далек от романтического само заклания на алтаре неразделенной любви, но Ромини, хитро прищурившись, опередил его.

— Uno il cui ritratto si mantengono le ore coperchio (Та, портрет которой вы храните под крышкой часов), — произнес он и прежде, чем Эдмон успел хоть что-то возразить, добавил: — Non dissimulare, Duke (Не лукавьте, герцог). Nessuno sta guardando l’orologio pochi minuti alla volta (Никто не смотрит на циферблат несколько минут подряд). Простите мне мою наблюдательность.

— Дело не в вашей наблюдательности, а в моей неосмотрительности, — холодно ответил Дюран, останавливаясь и поворачиваясь к Данте. Раскрыть свои чувства подобным глупым образом было даже немного обидно, но Ромини, кажется, смотрел на это куда спокойнее.

— В этом нет ничего постыдного, Дюран. Даже для вас, — спокойно сказал он. — Но я начал этот разговор с другой целью. Позволите дать вам совет?

— Вы слишком щедры на них.

— Мы, итальянцы, очень добросердечные люди, — с улыбкой развел руками Ромини и, тут же посерьезнев, добавил: — Прежде, чем умереть, подумайте о том, чем ваша смерть обернется для тех, кто знает вас.

— Я знаю только одного человека, кто стал бы сожалеть о моей смерти, — голос Эдмона все ещё был холоден. Да, он думал об этом уже не один раз. Думал об этом ещё до того, как отправился сюда, в Варну. Его смерть имела бы значение только для Клода, но со временем даже он забыл бы о том, кем для него был герцог де Дюран. Да, не проходило и дня, что бы он хоть мельком не вспомнил об Иде, но все его воспоминания касались только их последнего разговора. Где-то в глубине души Эдмон надеялся, что эта война поможет ему забыть о том, что он что-то чувствовал к этой женщине, но потом с горьким смехом вспоминал о том, что находится здесь, потому что желает доставить ей удовольствие, выполнив её последнее желание.

— Разве, учитывая ваш характер, это мало? — улыбнулся Ромини, приподнимая бровь, и протянув Эдмону руку, произнес: — Поскольку это наш последний разговор перед вашей отправкой к Дунаю, позвольте пожелать вам удачи. Она вам пригодится.