— Я знаю, — Клод снова устремил взгляд на распятие над алтарем. — Именно поэтому я здесь. Никому, к счастью, не придет в голову искать меня в церкви, что, кстати, не делает чести нашему набожному обществу.

— Использовать дом Господа для подобных целей неблагочестиво, дорогой брат, — назидательным тоном проговорила Ида, тоже глядя на распятие.

— Господь пережил столько оскорблений от своих последователей, что мое должно казаться ему булавочным уколом, — ответил Клод и опустил глаза. — Обсуждать чужую жизнь, ничего не зная о ней куда более неблагочестиво, но еще никого не поразила молния.

— К сожалению, — негромко добавила Ида, не удержавшись. Клод еле заметно усмехнулся.

— Ты слышала, что они говорят? — спросил он, немного помолчав. Виконтесса Воле кивнула:

— Да, все ищут женщину.

Она едва удержалась от того, чтобы не сказать, что лишь Жозефина смогла найти её. Но время для этого откровения ещё не пришло. Ида знала, что рано или поздно ей придется признаться во всем хотя бы брату, но делать это сейчас, да ещё и в храме, она не хотела.

— А знаешь, что ужаснее всего? — Клод резко вскинул голову и в упор посмотрел на сестру серьезным, почти суровым взглядом. — Что именно теперь они правы.

— Ты хочешь сказать, что здесь дело в женщине? — как можно спокойнее осведомилась Ида, сжимая одной рукой другую. Больше всего она боялась того, что Клод осведомлен о её отношениях с Дюраном и молчит, ожидая признания от неё самой или от своего друга. Пожалуй, более унизительного положения она не могла себе представить. Но Клод развеял её подозрения, неуверенно кивнув, и снова устремил взгляд на распятие.

— Клод, помилуй, твой друг не из тех, кто стал бы столь спешно убегать от женщины, — Ида усмехнулась, пытаясь вернуть своему лицу утерянное выражение уверенности.

— С ним что-то произошло. Вернее будет сказать, что происходило что-то в последние месяцы, — задумчиво ответил Лезьё. — Он много пил и был насмешлив сверх всякой меры, иногда даже жесток в своих высказываниях. Это был совершенно не тот человек, с которым я когда-то завел дружбу. Тот тоже был ироничен, но в нем чувствовалось стремление к жизни, стремление к удовольствию…

Он замолчал и опустил глаза, разглядывая свои руки, затянутые в черные перчатки из тонкой кожи. Ида тоже молчала, ожидая продолжения.

— Я не знаю, что должно случиться с человеком, чтобы он сгорел внутри, оставшись снаружи таким же, каким был, — тяжело вздохнул Клод, качая головой. — Он пытался вести себя так же, как раньше, но не мог. Знаешь, когда человек устает и его веселость перерастает в злость, и он сам, не может понять причину этой злости и от этого злится ещё больше.

— Сгоревшее должно было быть подожжено, — пожала плечами Ида, и тоже посмотрела на свои руки. Ей невольно вспоминался высокомерный красавец, которого она встретила на вечере у Боннов. Его улыбка была насмешлива и обаятельна, а в глазах горел вызов, бросаемый всему миру и его конкретно взятому уголку. Последнее воспоминание о герцоге Дюране рисовало ей бледного измученного человека, с бровями, сдвинутыми к переносице, плотно сжатыми губами и тусклыми глазами, вокруг которых залегли темные тени. Пожалуй, даже внешней оболочки не осталось от того, кто когда-то приехал в Вилье-сен-Дени.

— Я должен был заметить это, — голос Клода стал ещё тише, почти превратившись в шепот. — Он пытался помочь мне, когда я в этом нуждался, а у меня не хватило проницательности, чтобы понять, что он страдает.

Виконтесса Воле повернулась и осторожно взяла руку Клода и легко сжала его пальцы, словно пытаясь сказать, что в этом если и есть чья-то вина, то не только его, но и её. Ведь, в конце концов, она тоже была близка к этому человеку и даже не заметила произошедших с ним перемен. Слишком медленными и на первый взгляд незаметными они были.

— И все же ты не виноват, — прошептала она, продолжая сжимать руку брата. — Если ты так хочешь винить кого-либо, то вини эту женщину, о которой все говорят.

— Боже, Ида, ты не понимаешь! — внезапно воскликнул Клод, порывисто вскакивая и взмахивая руками. — С меня хватит того, что я не могу простить себе смерть брата. Если Эдмон тоже умрет, то я и это приму на свою совесть, потому что мог и должен был, как друг помочь ему, но не сделал этого.

— Клод, опомнись! — Ида тоже вскочила и теперь смотрела прямо в глаза брата. — Герцог Дюран не тот человек, который совершит самоубийство.

Разум тут же воскресил в памяти тот момент, когда она со злобой бросила в лицо Эдмону слова о том, что для того, чтобы умереть нужна смелость, которой у него нет. Он тогда смотрел на неё спокойно, даже отстраненно, словно уже давно принял решение и только ждал случая для его осуществления. Вспомнилось и письмо, оставившее неприятный осадок не столько из-за своего тона, сколько из-за того, что выглядело как прощание, как одно из тех последних писем, что хранят в шкатулках вдовы павших в бою военных. Клод отступил на шаг и, не отводя глаз, глухо спросил:

— К чему же самоубийство, когда есть война?

— Война? — этот вопрос сорвался с губ виконтессы прежде, чем она поняла, что задала его вслух. Она даже боялась предположить, какие чувства и эмоции отразились на её лице, когда это слово, отдававшее на вкус металлом, было произнесено. В её памяти были слишком живы воспоминания о том февральском дне, когда в их дом принесли конверт с черной печатью. Это письмо обозначало покойника и само выглядело, как покойник: торжественное, немое, безответное. Она плохо знала Антеана, но отчего-то его гибель, столь внезапная, неожиданная, действительно тронула её.

— Да, — Клод кивнул. — Он уехал на войну. Я бы даже сказал: уехал на войну умирать.

Проговорив последние слова, он вынул из внутреннего кармана черного сюртука сложенный вчетверо листок и, развернув, протянул его Иде. Виконтесса Воле невольно содрогнулась, узнав почерк Эдмона, не смотря на то, что он был далек от каллиграфического изящества. Быстро пробежав короткий текст глазами, Ида обессиленно опустилась на скамью, возле которой стояла. Она отказывалась верить в только что прочитанное. Герцог Дюран, насмешливый, холеный, аккуратный и рядом с ним все эти ужасы войн, о которых она столько слышала. Это просто не могло быть правдой. Медленно переведя взгляд с письма, которое она все ещё держала, на Клода, виконтесса Воле, попытавшись улыбнуться произнесла:

— Это, должно быть, какая-то очень неудачная шутка твоего друга.

Но Клод лишь качнул головой, забирая у сестры письмо и бережно, как ценную реликвию складывая его.

— Это не шутка, — тихо проговорил он. — И ты прекрасно это знаешь.

Да, она знала. Так же как и то, что характер не позволял Эдмону оставить без ответа брошенный ему вызов. А вызов был брошен ею в тот миг, когда она обвинила его в трусости и пожелала смерти. Она могла бы смириться с тем, что Эдмон уехал куда-то на другой конец Европы, пусть даже за океан или вовсе на Восток, что там он нашел другую женщину, которая заняла её место, но ни тем, что человек уехал на войну лишь для того, чтобы умереть. Трудно было представить, что же столь сильно угнетало этого человека, что фраза, брошенная в запале ссоры, стала для него поводом наконец-то пойти на дно. Словно он хотел переложить вину за свою смерть на чужие плечи, чтобы человек, упрекнувший его в малодушии, страдал до конца жизни и раскаивался в опрометчиво сказанных словах. Или же желал в последний раз угодить последней из своих любовниц. Или ему все же не хватило силы духа совершить самоубийство, и поэтому он решил совершить его чужими руками. Ида не знала, что предположить.

— Он уже наверняка на пути в Варну, — проговорил Клод, снова усаживаясь на скамью. — Ужас в том, дорогая кузина, что Эдмон настойчив в поисках. Если он ищет смерти, то он найдет её.

— Я бы сказала, что он скорее любит доводить до конца то, за что берется, — тихо возразила виконтесса Воле.

— Результат ведь будет одинаков, как не назови это качество, — Лезьё снова взглянул на распятие. — Я жалею лишь о том, что ничего не смог сделать и допустил это.