— Поясни.

— Прикинь, я подхожу к тебе утром и говорю: «Эм-м, Тир, а что это у тебя на капоте лев, на столовых приборах лев, а у Кивана даже татуировка со львом?»

— Ты хочешь сказать, что это знак какой-то семьи?

— Нет, я хочу сказать, что ты бы первым делом решил, что я съехал с катушек или выдаю себя за другого.

— Дальше рассказывай, — бросил Тирион.

— Я видел такие нашивки всего пару раз, без молний или с другими знаками — знак не помню, сразу скажу. Но вот эти черточки — были, я, правда, не думаю, что это прямо такой уж знак, скорее, элемент дизайна.

— Уж больно навязчивый этот элемент дизайна, — пробурчал Тирион. — Ну, так как, дальше рассказывать будешь?

— Эти люди умеют очень круто драться, — сообщил Лансель, — очень высокая скорость, гибкость, какие-то эльфийские пируэты в духе фигуристов при непроницаемом выражении лица. Такого сложно победить, честно.

— Но ты смог?

— Да, однажды. Если ты уступаешь в скорости, просто не понимаешь, как оказался на полу. Мышцы потом болели неделю, казалась каждая связка надорваной. Это правда все, больше мне нечего сказать.

Как ни странно, Лансель ответил практически обо всем, что его интересовало, но сообщать ему об этом не следовало. Два других вопроса он задал для отвода глаз. В конце, уже без счета Тирион неожиданно для себя произнес:

— Ты с Серсеей не так давно и… ты не передумал? Она же фурия?

— Тир, она фурия, но она МОЯ фурия! — рыкнул парень. — Я не привык отступать из-за ерунды. Уверен, однажды она поймет, что я — лучший вариант.

***

День открытых дверей в аду начался точно по графику. Судя по всему, Лансель сделал какой-то намек еще наверху, и потому за ужином Серсея была похожа на закипающий чайник. Тирион наблюдал за сестрой, мечтая прикрыться от разгневанной горгоны хотя бы отполированным до блеска серебряным подносом, однако все щиты были розданы слугам, и ему оставалось метать быстрые взгляды, едва поднимая голову над тарелкой, словно в поглощении пищи был сокрыт какой-то сакральный, отвращающий злых духов смысл. Мать придерживалась той же тактики, временами посверкивая быстрым зеленым всполохом взгляда вдоль детей. Отец сделал вид, что он был сфинксом последние полвека и намерен еще полвека этой тактике не изменять. Роль громоотвода досталась Джейме, не иначе как по злому умыслу какого-нибудь пухлого купидончика. Если бы он знал, в какое пекло нынче превратиться столовая, вряд ли бы вообще спустился. Ох, не стоило слетать с таким наивно-отрешенным лицом на поле брани…

— Доброго вечера всем, — сказал он с ликующей улыбкой, которую совершенно не мог прятать, словно уголки рта сами собой отдергивались за невидимые ниточки и ползли к ушам. Он недоуменно посмотрел на каждого поочередно, словно обиженный невниманием малыш, делающий первый шажок по скользкому полу, поняв, что бурные восторги отчего-то затихли, и остановил взгляд на сестре.

— Серс, ты в порядке?

«Ой, дура-ак», — подумал Тирион почти вслух, мечтая нырнуть под столешницу. Серсея прожгла близнеца взглядом, открыла рот и начала орать, подкрепляя каждое слово брошенным в Джейме предметом, пока в поле досягаемости ее ладоней не осталось ничего.

— Я? Я-то в порядке! Я в полном порядке! А ты, идиота кусок, где тебя черти носят? Чтоб и дальше там носили! Да ты…

Джейме было начал уклоняться, потом наловчился ловить предметы в воздухе, а когда поток метательных снарядов иссяк, подбросил в руке яблоко и поинтересовался, откусывая кусок:

— А что случилось-то? Я пропустил все самое интересное, так?

— Нет, ты вовремя, — уточнил Лансель, вставая, и взял Серсею за руку. Она закатила глаза к потолку, но больше ничего не сделала. Кузен начал длинную речь, прозвенев вилкой по бокалу для начала. Выражение на лицах присутствующих четко соответствовало степени их осведомленности. Киван едва заметно улыбался, его жена умилялась и охала, отец продолжал изображать египетскую достопримечательность, мать, заломив тонкую бровь, опустила подбородок на руку, закрывая пальцами рот. Прячет усмешку?

Тем временем новоиспеченный жених, совершенно проигнорировав невесту, обратился к ее родителям, а сфинкс молча кивнул своей более подвижной половине.

— Это любопытно, — произнесла Джоанна Ланнистер. — Одно смущает — не вижу выражения бурной радости на лице невесты.

— Это от неожиданности, — пылко заверила ее Дафна, — твоя дочка всегда злится, когда сюрприз не угадывает.

— Серсея? — уточнила мать, глядя на нее в упор.

— Я удивлена, — произнесла девушка таким тоном, словно ей незаметно от окружающих угрожали пистолетом.

— И ты согласна? — уточнила Джоанна. Тирион заметил, как легко дернулся глаз у Ланселя, прикрытый распущенными волосами. А затем он ответил за нее, перекрывая повисшую над столом паузу.

— Кажется, я немного удивил и напугал ее, — сообщил он, кладя руки на плечи невесты. — Серсея обещала подумать над моим предложением, и я уверен — это правильное решение с ее стороны.

Он обвел присутствующих уверенным взглядом и закончил:

— Я буду ждать столько, сколько потребуется.

========== 7.20. Это конец / Серсея ==========

Она ждет любви с востока и запада,

Она ждет любви с юга и севера.

Любовь — это газ из цвета и запаха

И мир, как листва, опадает с дерева.

Она зажигает спичку от спички,

Она не знает, как это опасно.

Она раздувает огонь по привычке,

Хотя всем ясно — пламя погасло.

Люди идут с молоком и сыром.

Несчастные люди, довольные миром.

Люди идут с простоквашей и хлебом.

Несчастные люди, забытые небом.

Она так пьяна от этого воздуха,

Она влюблена в расческу и зеркало.

В груди ее голубь незнающий отдыха,

В глазах ее звезды за тайною дверкою.

Ни вор, ни дурак ее не обидят,

Вещей золотых она не скрывает.

Она так стара, для тех кто не видит,

Она одинока, для тех кто не знает.

Люди идут с молоком и сыром.

Несчастные люди, довольные миром.

Люди идут с простоквашей и хлебом.

Несчастные люди, забытые небом.

Наутилус Помпилиус «Она ждет любви»

Ветер проходил по дороге слепящим торнадо, сдувал серую пыль с освободившейся из-под снега земли и с шорохом плескал грязевым веером по колесам и людским ногам. Она думала. Ветер продолжал также дуть и в школьном саду, шевеля забытые подпорки ветхих яблонь, выдирая из недр покосившихся палисадников тонкий металлический звук, как от падающего шеста при прыжках в высоту. В левой руке ломко хрустнул грифель карандаша.

— Разрешите выйти? — произнесла Серсея и рванула из класса, дождавшись кивка. Пальцы не слушались, пока она на бегу копалась в сумке. Чертовы сигареты, они должны быть здесь. Вот прямо здесь и прямо сейчас.

Она влетела в женский туалет, села на подоконник и, нервно ломая спички, начала прикуривать. Последнюю зажигалку у нее отобрал Ланс. Зараза, не хочу о нем думать. Наконец она с третьей попытки зажгла сигарету и лихорадочно втянула дым в легкие. Плевать, если ее найдут дежурные, засекут камеры, пусть весь долбаный мир катится к черту.

Он сделал ей предложение. Нет, это долбануться можно! Она не успела привыкнуть к тому, что их считают парой, и вот теперь это дерьмо!

***

— Серсея, ты прелесть, — заявил он вдруг. Ветерок из притворенного окна шевелил золотые пряди его волос, шуршал и перекладывать по плоскости, заставляя их дрожать клубком потревоженных майских змей. Ланс был похож на древнего бога — неприлично бессмертного, невероятно юного, неизмеримо порочного. Под ее взглядом он лениво приоткрыл один глаз, потом привстал на кровати, опираясь на локоть. — Я что-то никогда не слышал, чтобы девушка так отчаянно сопротивлялась замужеству. Обратными же историями богата как литература, так и кинематограф.