Аллен застонал в голос, с трудом поднимаясь. Тики неплохо так его поддерживал и сопроводил до самого дивана, рухнув на который, мальчик блаженно застонал.

— Навевает воспоминания о времени, когда ты был ещё совсем ребёнком.

Аллен наблюдал за мужчиной сквозь полуопущенные ресницы; тот отправился в угол комнаты за одеялом, и Аллен ощущал большую благодарность ему за это. И в то же время нашёл силы улыбнуться и произнести:

— Ты меня в то время ещё не знал.

Тики запнулся на полпути, затем осознал, что именно ему сказали, и рассмеялся, накрывая мальчика одеялом. Затем прошёл к столу, где были оставлены лекарства для мальчика. Аллен же зарылся в одеяло почти по самую макушку. Нет, определённо он чувствовал себя в разы лучше, чем раньше. Сейчас ему не было так уж плохо, но в то же время ходить, жить, заниматься делами было ещё слишком сложно. А вот лежать вот так и заниматься чем-то неважным — пожалуйста. Он, может, даже уснуть не сумеет – шутка ли, спать столько времени!

Вот только стоило выпить лекарство, заползти в одеяло поглубже, мельком услышать комментарий от всё это время молчавшего Музыканта, задуматься, о чём это он, и.. уснуть.

Да, Аллен почти сразу же уснул, вопреки всем своим предыдущим размышлениям.

И проснулся в привычном зеркальном коридоре, наполненном музыкой. Он знал, стоит пройти пару десятком метров, и он выйдет в зал, подобный комнате управления, и за стеклом будет тень, с которой можно будет поболтать.

И было ещё кое-что.

— Я обожаю эти сны! — заорал он во всё горло и расхохотался.

Да, во сне он был абсолютно здоров, не отягчен муками бедного тела и быстро поскакал на звуки музыки, дабы увидеть своего старого знакомого.

— Привет, — останавливаясь у стекла, отделяющего комнату Музыканта от пространства, что занимал он, поздоровался юноша, сейчас куда больше напоминающий вздорного мальчишку.

— Привет, — Неа был вынужден прерваться, ибо можно было либо говорить, либо играть на кларнете. И кларнет, определённо, был любимым духовым инструментом Неа; гораздо реже Четырнадцатого можно было увидеть с флейтой, фаготом или ещё чем-то более экзотичным. — Не думал, что ты придёшь так скоро.

— Да я заснул сразу же.

— Это не значит, что ты должен был сразу же попасть сюда. Ты и не попал сразу, часа полтора прошло, но это быстро. Я думал, ты так не успеешь спуститься ко мне в сон, что-нибудь случится. — Музыкант, сейчас больше видимый как тень, неопределённо махнул рукой. — Ты там кричал что-то?

— А, — Аллен почти покраснел, — немного рад, что здесь я здоров.

— Это было бы печально, если бы даже сюда добиралась болезнь, — пожал плечами Четырнадцатый. — В конце концов, я ведь и вовсе мёртв. Уже через неделю ты и в реальном мире полностью забудешь про болезнь.

— Будто ты сам часто болел!

— Было дело. У меня когда температура была высокая, я лежать нормально и сбивать её не мог. Я бродил всюду и говорил. Заткнуть меня было невозможно. Говорят, нёс чушь несусветную, какую и пьяным не нёс никогда. А потом вообще петь начал полный бред. Вроде того, что все умрут, будут сожраны этой бесконечной вселенной. Но это было душевно и глубокомысленно. То есть мне так сказали, я сам очень смутно помню.

— И как же в итоге тебя уложили?

— А никак. Я сам сознание потерял, а до этого пинался и сопротивлялся. Болел-то я не так просто, а уже год как будучи Ноем, вот в чём главная фишка, так что поймать и уложить меня было не так уж просто!

— Нои могут болеть?

— Да. Но это редкое и страшное зрелище.

— Не понимаю, чего в этом такого уж страшного: поющий, не замолкающий ты. По-моему, очень даже ничего. Я могу каждую ночь на это любоваться. Если мне вдруг спать больше не понадобится. — Аллен вышагивал по комнате, энергично размахивая руками. — А у меня всё равно подозрительно болезнь эта совпала со всеми главными событиями! Это всё слишком уж не вовремя, понимаешь.

— Не обращай внимания. Это всемирный закон подлости, — Музыкант сладко потянулся, зевая во всю глотку. — И смотри как тебе везёт: ты можешь отсидеться, пока болеешь, здесь. А у других такой возможности нет.

— Другие сейчас и не болеют, должно быть.

— Тьфу ты! Только жаловаться и умеешь, — Неа фыркнул от возмущения. — Кому-то и похуже, чем тебе, во много раз. Так что давай без бесполезных сравнений. Тебе Мана никогда не говорил подобного?

Аллен нахмурился, удивляясь неожиданной смене темы. То есть упоминанию Маны.

— Может быть, если хорошенько покопаться в памяти.

— Потому что это его слова, — Неа кивнул. — Вот уж что-что, а воспитывать он умел, зануда.

Несмотря на обидное слово, Музыкант произносил фразу с явной любовью. И Аллен, с одной стороны, почувствовал расцветающее в груди тепло от нахождения рядом с другим человеком, что так же любил его отца, но так же в нём зарождалась старая обида, словно его любят лишь за Ману.

Обида за себя и за Ману. Хотите любить его — любите его. Не разделяйте эту любовь с ним, с Алленом, так и хотелось сказать Уолкеру, хотя он давно уже понял, что такие его возмущения не справедливы. Нои любили его, даже не представляя толком, кто такой Мана. О нём знали лишь Роад да Граф с Неа, и те тоже любили Аллена за то, кем он был. Мальчик знал это. И он любил их в ответ.

— Это сложно немного.

— Что? — Музыкант обернулся.

Аллен не собирался говорить это вслух, но раз уж начал.

— Жить в Семье. Быть её частью. Я чувствую ответственность, что ли? Мне хочется соответствовать, быть полезным, не разочаровывать других. Это нормально? Это ведь действительно не всегда просто, и иногда я задумываюсь об этом. О том, что мы все, вроде бы, держимся друг друга без особой на то причины. Даже крови нет общей, но мы Семья. А я так вообще сбоку припёка. И тоже туда же.

— А никто не говорил, что будет просто, — Неа улыбался. Сейчас Аллен легко различал настолько явные эмоции тёмного Четырнадцатого. — Кстати о Семье, ты что, помирился с Тики?

Да, собеседник во снах обычно знает о всём, что творит Аллен в реальности. Потому что Аллен рассказывает. А почему бы нет? Он и снаружи об этом рассказывал тому же Трайду.

— Не совсем. Но причин, похоже, злиться нет. Он идиот. Но он притащил мне чистую силу. Это же что-то значит?

Музыкант откинулся на спинку кресла и запрокинул голову.

— Ну не знаю, не знаю, Аллен. А к чему дарят чистую силу-то? Ах, это не просто чистая сила, но элемент редкой коллекции, что ты собираешь, да? Может, ему Граф напомнил перед уходом, куда её отдать в итоге?

Аллену захотелось швырнуть что-нибудь в стекло.

— Ладно, ладно! Не смотри ты так! Я же шучу! Хотя на твоём месте я бы… я не на твоём месте, я понял уже, прекрати рычать! Ты так хочешь с ним помириться или поверить в то, что ты для него дорог?

— Ничего я не хочу, — отвернулся Аллен.

— Да-да, и не с тобой мы только что поминали сложности взаимоотношений с членами Семьи. Ну да. Да.

— Сменим тему, а? Вот с Трайдом я говорил нормально, пакость ты моя застекольная. Кстати, а ты не знаешь, где он работает? Это как-то в секрете держится? Не то чтобы я точно знал места, где ошиваются все Нои, но он там днюет и ночует.

— У меня есть примерное предположение, — пожал плечами Неа — Но это и не так уж важно, на самом деле. Ведь Трайд, ты знаешь, что это за Ной?

— Правосудие, тот, кто делает Семью лучше.

— А как он делает, знаешь?

— Как?

— Пинками, дорогой мой, пинками. По-другому с нами нельзя.

— В таком случае он напоминает мне Майтру. Оба пинают членов Семьи во имя их же блага и проживают в сторонке.

— Да, у них есть похожие стороны.

И не успел Аллен ответить, как пришлось замереть, напрягаясь и прислушиваясь. Кто-то настойчиво пытался его дозваться и выдернуть из объятий такого сладкого и великолепного сна.

— Похоже, мне пора. Сколько там времени прошло на деле?

— Часа два или три, — ответил Музыкант.

Аллен кивнул, закрывая глаза, чтобы распахнуть уже в реальном мире, как вспомнил главное: он ведь хотел спросить у Неа, почему тот так хотел уничтожить Графа! В Ковчеге об этом спрашивать было неудобно. И не от того, что там обстановка не была уединённой. Комната управления была отменно защищена, приватность обеспечена полностью, но по иной причине. Там он слишком ясно видел Четырнадцатого.