— О, я чувствую себя довольно хорошо, дорогая.

Это видно по его эрекции. По значительной выпуклости в его штанах.

 — Позволь мне ласкать тебя, — умоляю я его. Все, что угодно было бы легче, чем секс с его ботинком и осознание своего странного возбуждения. Оно зарождается, несмотря на то, что это неправильно. Нет, оно усиливается как раз от того, что это неправильно. Во мне есть что-то порочное. Не знаю, родилась ли я с этим, или Байрон внушил это мне, но унижение только разжигает меня. Каждое прикосновение мягкой кожи к моему клитору приносит с собой новый прилив жара.

Он качает головой, а его глаза застилает грусть.

— Это то, что ты просила, — повторяет он. — Возможно, в следующий раз ты попросишь то, что тебе действительно нужно.

Я вздрагиваю.

— Мне нужно, мне нужно…

— Я знаю,— бормочет он.

Когда я смотрю в его глаза, у меня появляется странное ощущение, что он на самом деле знает. Даже то, чего я боюсь. Может быть, он знает, что мне нужно. Это толкает меня через край, и я кончаю, скользя клитором по коже и толкаясь к его ноге, в то время как он бормочет, насколько это хорошо.

В момент моего оргазма тело дрожит, колотится сердце, и он решает мне заплатить. Я смотрю на эти деньги так, словно никогда раньше не видела их и мне никогда не платили до этого момента.

Голодным взглядом он смотрит на меня сверху. Но скорее всего я была недостаточно хороша, потому что его толстая эрекция все еще видна под джинсами.

Он смотрит на меня сверху вниз, и я чувствую, как этот колючий кустарник снова разрастается быстро и дико, окутывает меня так плотно, что не видно моего прошлого, его ветви настолько толстые, что у меня не получается обрубить их. И опять это странное ощущение, что он хочет меня ненавидеть. И не хочет сближаться. Я слишком хорошо помню это чувство. Кип уходит, оставляя меня на полу, тонущую в страхе и воспоминаниях.

* * *

6 месяцев назад 

Мое лицо болит от улыбки, а ноги — от четырехдюймовых каблуков (прим. пер.: 1 дюйм = 2,54 см). Почему чем дороже обувь, тем тоньше ее подошва? Я приветствую следующую пару с теплотой, которую только могу изобразить, учитывая то, что у мужчины на лице след от помады. 

Оттенок не как у его жены. 

На этих приемах не только ты видишь людей, но и они тебя. Ты трахаешься и тебя трахают. Женщина обводит комнату взглядом, мы обсуждаем последний благотворительный сбор средств. И ищет свою следующую жертву. 

— Хонор, дорогая, — голос похож на кубик льда, сползающий вниз по-моему позвоночнику. 

Я поворачиваюсь и встречаюсь глазами с красивым мужчиной. Байрон Адамс — мой жених — восходящая звезда полиции Лас-Вегаса. Он стремится стать комиссаром полиции. 

— Байрон, мне было интересно, куда ты делся. 

На его лице нет помады, но это еще ничего не доказывает. Нет, главная признак того, что он мне верен, я полагаю, взгляд его глаз. Тот, который меня пугает. 

— Я говорил о бизнесе, — говорит он с почти застенчивой улыбкой. Было странно видеть это выражение его лица. — Мне тебя не хватало. 

Мужчина и женщина улыбаются, словно влюблены. Я должна помнить об этом. Мывлюблены. 

Кладу руку поверх его руки и нацепляю на лицо улыбку. 

— Тогда возьми меня с собой. 

И он берет. Он выводит меня из комнаты, и мы поднимаемся вверх по лестнице в офис. Я была здесь тысячу раз, но не так. Не с ощущением грубых рук моего жениха, наклоняющих меня над столом. Он поднимает подол моего мерцающего платья, обнажая задницу. Резинка подвязки щелкает. 

— Я не мог найти тебя, — говорит он напряженным голосом. 

Здесь нет правильного ответа. Если он хочет меня, то получает. 

— Мне жаль, — бормочу я, умоляя. 

Звук раскрывающейся молнии пронзает комнату. Потом он входит в меня, кожа к коже. Его член вколачивается глубоко в мою киску. Бумаги, вероятно, важные — счета на миллионы — но я сжимаю их в кулаках. 

Его пальцы впиваются в мои бедра. 

— Мне не нравится это. Стой там, где я могу тебя видеть. 

— Хорошо, — я задыхаюсь, но это трудно. Едва могу дышать от того, что он двигается во мне все быстрее. Жестче. Мое лицо лежит на столе, оставляя следы от макияжа на смятых, влажных от слез листах бумаги. 

Мы влюблены. 

Он выходит из меня. Я напрягаюсь, зная, что будет дальше. Если у меня и были сомнения или надежды, то их больше не остается после того, как он плюет на мою задницу. Пальцы небрежно разглаживают слюну по моему сморщенному входу. Затем его член вжимается в меня. 

Я тренируюсь так, как он говорит мне. Пробки настолько большие, насколько я могу вынести, но это все равно слишком тяжело. Неприятно, когда его член находится внутри меня, трется о мою нежную плоть, трахая меня. 

— Подожди, — я хнычу, — подожди. 

Я не хочу ждать. Я имею в виду: «Нет, нет, нет». Я имею в виду «Остановись и больше никогда не начинай этого». Это не имеет значения. Он не прекращает, но это к лучшему. Если бы он остановился, то спросил бы, что я имела в виду. И захотел бы узнать, почему я это сказала. Но у меня нет ответа. Есть только мои собственные приглушенные стоны, когда он вколачивается в меня сзади.

Присутствует лишь боль, когда он входит глубже.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Всю оставшуюся ночь я танцевала в каком-то трансе, лишь смутно осознавая мигание прожекторов и аплодисменты посетителей. Рук, пытавшихся добраться до меня, погладить и схватить, едва ли можно пересчитать. Боль и обида разрывают меня после того, что сделал со мной его ботинок. Теперь я понимаю, почему Кенди любит отстреляться до выхода на сцену. Если бы она была здесь, я бы могла попросить у нее косяк.

Шок тоже присутствует, и это помогает.

Как в прострации. Меня здесь нет, я не раздеваюсь и трясу задницей для посторонних. Я все еще сплю.

К тому времени, как я выхожу, небо уже насыщенно оранжевое. Легкая дымка висит между домами, смесь тумана и утренней росы. «Гранд» закрывается. Блу выпроваживает последних клиентов, и они уходят прочь, спотыкаясь по неровной брусчатке и страдая от похмелья. Половины камней на дороге нет, часть фасада тоже отсутствует, как будто мы в истерзанной боями стране. И мы ― воины, сражавшиеся и потерявшиеся на этой улице.

В центральном фонтане только сухая листва и окурки. Какая бы статуя некогда ни украшала центральную колону, она давно была отломана. От нее остались только неровные края, торчащие вверх. В целом это подходящее украшение для двора «Гранда» ― сломленное, но гордое.

Будучи все еще в трансе, я направляюсь домой к Кенди. Оцепенение помогает мне, притупляя страх, я обхожу бродягу и жутко выглядящего мужчину, упавшего в подъезде.

Мой стук эхом отражается от выцветших зеленых стен.

Она не отвечает.

― Кенди, ― говорю я, прижавшись лицом к двери, в надежде, что она услышит меня. До сих пор нет ответа. На всякий случай я дергаю за ручку, но дверь закрыта.

Беспокойство нарастает в моем животе. Если она умирает от передозировки за этой дверью… если она пошла домой с незнакомцем, и он связал ее в подвале. Существует много способов попасть в беду. Много способов получить травму.

Я знаю это из личного опыта.

― Кенди…

На этот раз я шепчу. Знаю, что она не ответит. Под кайфом ли она или просто ушла, все равно вне зоны моей досягаемости.

Глупо думать, что я в состоянии помочь ей, если я не могу помочь даже сама себе.

Я обхожу мужчину, валяющегося на лестнице, который выглядит растерянным и потерявшим надежду. Едва замечаю человека, который держит для меня дверь открытой. На самом деле, когда я свернула на тротуар у подъезда Кенди, я почувствовала покалывание в затылке. То же самое я почувствовала, когда он в первый раз появился в стрип-клубе.