Голос ожил и заговорил – внезапно для императора.

Голос, в котором звучало жужжание разворошенного пчелиного роя, сказал:

– Наша личность присутствует, внемли. – Обертоны голоса Владыки Агона были слишком чужды, каждое слово болезненной волной отдавалось в теле императора. Так бывало всегда, когда говорил сам хозяин Агона, а не кто-то из его слуг. Голос Владыки прижигал кожу Вортигена изнутри.

Владыка никогда не снисходил к разговору просто так.

– Ты слышишь шепот? – сказал он.

– Шепот? – с трудом повторило существо, настолько боявшееся смерти, что предало своих родителей.

– Шепот твоего мира, – сказал Владыка. – Шепот сквозь Врата. Наша личность его слышит.

Вортиген насторожился: сердце мощными толчками гнало кровь по телу, и она гудела в ушах. Обычное дело во время трансформации. Обычные звуки.

– Я не слышу…

– Странно, что ты его не слышишь… – сказал Голос.

Император усилием воли заставил свои зубы не лязгать: трансформация – болезненный процесс, а Голос ее усугублял.

– Я еще не закончил… обращение, – сипло сказал он. – Мне… больно.

– Я знаю, – сказал Владыка с неясным чувством, и его голос – хор раскаленных пчел – забрался под кожу императора и принялся деловито терзать его плоть. – Но все же – прислушайся еще раз.

Вортиген повиновался.

– Я ничего не слышу. О чем он говорит, этот шепот? Это – знак? Предвестие беды?

Пауза.

Голос сказал неторопливо:

– Наша личность не может уяснить это. В твоем мире происходит нечто странное. Попытайся разобраться сам. Пусть слушают твои смертоносцы…

– Я скажу…

– Слушай еще. Построй большие Врата на границе с Витриумом. Ты знаешь, что для этого нужно…

Вортиген едва справился с болезненной дрожью.

– Я сделаю.

– Построй их как можно быстрее. Наша личность дает тебе срок – месяц. Пришло время нашей личности вмешаться, раз ты не можешь совладать с Витриумом. Теперь мы знаем – как.

С каким бы удовольствием Вортиген расколотил чашу, с какой мстительной радостью истоптал бы сапогами ее осколки, чтобы больше никогда не слышать союзников и самого Владыку, не чувствовать себя нашкодившим щенком, которого тычут носом в собственную лужу. Но он не мог: он безумно боялся смерти. А смерть без очередной порции демонской плоти в нужный срок – неминуема. Он это знал, и союзники знали, и потому вертели им, как хотели.

К его горлу подкатила дурнота. Наступал самый худший период трансформации, когда осколки воспоминаний чужой души начинают гулять в сознании, обжигая всем спектром эмоций: щемящей болью и безумной радостью, сладостью победы и горечью потерь, чувствами любви, ненависти, дружбы, – задевая собственные чувства императора. Те самые чувства, которым давно полагалось усохнуть, отмереть, заглушиться единственным оставшимся живым чувством – чувством страха.

Это был долгий и самый болезненный период, за которым следовало освобождение. Ничего, к утру трансформация завершится, и он насладится легкостью и свободой нового тела – еще на полгода.

– Хорошо, – повторил Голос, все так же обжигая плоть Вортигена огненными пчелами. – Наша личность будет ждать. Что касается наследника, плетение нитей говорит странное… Наследник все так же должен умереть в зале Оракула… Он умрет и не умрет… наша личность не может понять…

Вортиген не ответил. О событиях, что последуют вслед за смертью наследника престола, плетение нитей говорило сущую несуразицу. Выходило так, что наследник восстанет из мертвых и, более того, раздвоится, причем его первая, основная ипостась с некоторого момента уйдет в глубокую тень, по сути исчезнет, а вот вторая – начнет приближаться к Адварису странным зигзагом, – через Южный континент и Срединное море. Дальнейшие события распадались на тысячи возможных вероятностей, слишком странных и страшных, чтобы толком их осмыслить. Там, в частности, фигурировала супружеская пара гномов, отряд поющих огров и некий всесокрушающий топор. Но две трети этих вероятностей заканчивались победой Вортигена, и это было славно, это ободряло и заглушало страх.

– Наша личность уходит, – сказал Голос. – Странно, что ты не слышишь шепот.

Туман в чаше разгладился, растянулся багровой мерцающей пленкой.

Создание, настолько боявшееся смерти, что перестало быть человеком, выбранилось. Затем оно отвернулось к окну, легким щелчком отсоединило маску, поднесло к голове рукав плаща и высморкалось, измарав волчий мех кровью.

Его лицо сейчас напоминало кусок гнилого мяса, из которого щерились острые белоснежные зубы да сверкали парой рубинов глаза.

Ничего, скоро боль уйдет, трансформация закончится, лицо снова нарастит кожу, правда, совсем уже не похожую на человеческую. Но это неважно. Боль уйдет. Станет хорошо и тихо.

Что же это за шепот, о котором твердил Голос? Нет, Вортиген не может его различить…

Когда завершилась трансформация, Вортиген так и не услышал шепота. Не различили его и смертоносцы Внутреннего Круга, которым он запоздало велел слушать.

Пожалуй, я начну там, где закончил предыдущий свой опус, но не с самого конца. Там, если вы помните, красовались сразу два эпилога, один из которых я опрометчиво пообещал сделать прологом новой истории. Так вот: не вышло ни с первым, ни со вторым. Считайте, что я вас обманул, да.

Меня дурили всю дорогу. Я не был наследником престола. Я был… лопухом, пешкой, отвлекавшей внимание врага. А другая пешка тем временем шустро пронырнула к краю карты и превратилась в ферзя.

Можете смеяться, я позволяю.

Да, я оказался игрушкой в игре могучих сил, и мне это не понравилось. Еще больше мне не понравилось то, что мой сводный брат, Шатци Мегарон Джарси, наследник фаленорского престола, наклонившись, выдал свой монолог, сдобренный парами чеснока. Закончил он его следующим образом:

– Ай, долго объяснять! И у тебя в отряде – магов шпион! А сейчас скажу тебе главное, слушай…

Я оглянулся на своих праведников-обманщиков, резко, готовый прикончить негодяя, если шпион только подаст вид, скажем, дрогнет, а то и кинется бежать. Стоят, насторожили уши. Блеснули глаза Имоен, Монго что-то промямлил. Скареди позади них качнул головой, отчетливо хрустнув позвонками:

– Святая Барбарилла, шпион?

Ну да, шпион. О нем говорил и Тулвар, а Шатци подтвердил…

Крессинда выдержала мой взгляд, затем покосилась на Олника. Мой беспамятный приятель по стеночке, по стеночке пятился от ретивой невесты. Наконец он облюбовал место возле нас с братом, став так, чтобы туша чорона закрывала его от Крессинды.

Самантий по-прежнему маячил подле Альбо, баюкая свою сковородку – осколок артефакта трактирного всевластия. Рядом с ними Тулвар, прислонился к стене коридора, выпятив тощие груди, – по виду, вот-вот отдаст концы от страха.

Шпион, яханный фонарь! Кто? Ну же, дернись, выдай себя! И… дай подержаться за твою шею!

Тулвар после спасения говорил о соглядатае, да я тогда пропустил его слова мимо ушей, – очень уж много всего навалилось, если вы помните. Решил – потом разберусь. Глупо, недальновидно поступил старина Фатик.

Я перехватил руку брата, сжимавшую мой топор. Дернул рукоять на себя, однако брат держал ее крепко.

Я разжал пальцы: Шатци был сильнее меня ровно в два раза.

Виджи спала неподалеку, медовые волосы запахнули лицо. Месяц жизни, всего только месяц жизни ей обещан! Мысли путались, сталкивались, происходящее казалось страшным сном. Сейчас я проснусь рядом со своей утконосой эльфийкой, стоит только приложить небольшое усилие!

Оплывшее тело Гродара… Тускло отблескивает на полу слетевшая маска… Быстро я прикончил смертоносца, надо признать!

Шатци был в кольчужной рубахе, забрызганной кровью, и в меховых штанах по колено – классический походный набор варвара Джарси (не хватало еще безрукавки из шкуры барса, мой брат, видимо, где-то ее задевал). Нижнюю часть этого набора я весьма не любил – очень часто в этих шкурных штанах заводились навязчивые насекомые. Если мне случалось ехать на дело прямо из клана Джарси, я, едва спускался с гор, тут же менял меховые штаны на нормальные, из льняной ткани.