Позади раздалось сопение. «Сноф-сноф», и всё. Ни тебе рева, ни воплей, ни угроз. Сплошное джентльменское молчание. Фатик, сказал я, увеличивая скорость, чтобы добраться до второго спуска с галереи как можно быстрей, этот хрен с горы разберет тебя на кусочки руками-ветками быстрее, чем ты произнесешь «промискуитет первобытного племени пентюхов» (все слова на «п», ревнители стилистики бьются в истерике), а потом сожрет каждый твой кусок, потому что именно это приказал ему сделать безумный узурпатор Тавро Вортиген. Борк с Гродаром, очевидно, соревновались, кто первым доберется до меня в храмовой горе. Борку не повезло, он оказался пленником магов, а вот Гродар прорвался прямо ко мне.

Сколдинг Фрей, Гродар, а теперь еще Охотник Борк. Каждый новый смертоносец оказывается опасней предыдущего. И уродливей. До того гнусные твари, что принуждены носить маски.

В моем мире личинами никого не удивишь – в них ходят прокаженные, или существа, которые стремятся сохранять инкогнито. Разумеется, маски приветствуются не во всех странах, но Охотник Борк промышлял, скорее всего, в границах Империи, и только острая нужда заставила Вортигена отправить ближайшего помощника за море вместе со свитой. Свиту кверлинги перебили, а Борка пленили чародеи Талестры, чтобы… использовать оружие Вортигена против меня.

Кви-и-и-ши-и-и…

Галерея имела два выхода на первый этаж, и я оказался у второго примерно за тридцать секунд заполошного бега. Вспомнилось: именно сюда, наверх, я отступал с Чедааком в облипку, когда вместе с рабынями пытался пробиться из Храма. Давно было дело. И отвратительно было.

«Сноф-сноф!»

Сопение настигало, смешивалось с дьявольским шепотом, сверлящим мою несчастную голову. Я оглянулся – Борк мчался ко мне, черное пятно в сумраке тумана.

Где-то на галерее есть выходы в коридоры Храма, но двери, безусловно, заперты, да и не побегу я по коридорам, где все еще бродят маги – не оставлю своих праведников и утконосую эльфийку. Пока я помотаю Борка по Залу, авось, да и удастся, исхитрившись, сбросить его в пропасть.

Я бросился вниз по лестнице, отметив по пути, что из провала явился синюшный лик Оракула. Он был соткан из странной непрозрачной субстанции, блестящей и текучей, как ртуть, имел два черных глаза без зрачка и радужки, круглый выступ носа, лишенный ноздрей, и некое подобие рта. Он висел в воздухе на тонкой завитой ножке и в целом напоминал творение начинающего скульптора.

К топору!

Лик воззрился на меня, как показалось, с удивлением.

Он всегда повернут к тому, кто принес жертву.

На сей раз это был я.

Лик ждал вопроса.

Прости, дружок, вот конкретно сейчас у меня нет времени. Чуть позже, ага?

Я нырнул в туман, чуя смерть за своей спиной, и ринулся к топору Борка.

Успею – или нет?

Шаги за спиной подсказали: не успею. Борк сграбастает меня раньше, чем я нагнусь и подниму топор. Да черт подери, это уже не смешно!!!

Я снова прыгнул на стену. Человек, мать его, паук!

Борк метнулся следом за мной – ну никакой фантазии.

«Сноф-сноф!»

– Крессинда, топор! – заорал я, карабкаясь вверх, как нашкодивший кот. – Топор!

Бросив руку в нишу, я заграбастал полный кулак пергаментной трухи, паутины и дохлых жучков. И тут меня осенило. Я нагнулся и швырнул жменю грешного праха в рыло Борка. Нет у меня мешочков с «огненной смесью», ничего! Вдыхай, скотина, вдыхай!

Он вдохнул – как Гродар. Вдохнул и чихнул. Резко и сильно. И еще раз. И еще.

Я влупил по его рылу ботинком. Читай ауру кожаной подметки, сволочь!

Смертоносец с именем, похожим на отрыжку великана, разжал руки и, упав, звучно ударился о камень. Я прыгнул следом – обеими ногами на грудь твари. Ва-банк! Все – или ничего. Смерть или жизнь Фатика!

Хрустнуло под подошвами ботинок.

В тот же миг меня столкнула тяжелая рука смертоносца. Я откатился до самого края пропасти и услышал звук, с каким топор врубается в кость. Я приподнялся и увидел, как Борк отбрасывает Крессинду.

Топор Борка – здоровенный, с лезвием в виде полумесяца – увяз в бедре смертоносца на добрую четверть. Борк чихнул – громогласно, и начал выдирать топор. Раздался гнусный скрежет (Крессинда достала до кости), но Борк даже не вскрикнул. Я начал вставать, но понял, что не успею. Что мне конец.

Тут к Борку подлетел Скареди. Паладин не стал играть в доброго малого и ударил ногой в гнусное рыло смертоносца. Имоен вцепилась в правую ногу, Монго – в левую, а Олник что было сил вмазал Борку промежду оных (и ушибся, кстати). Крессинда схватила рукоять топора, пытаясь перебороть дьявольскую силу твари. Мои праведники облепили существо, как муравьи гусеницу.

– За справедливость!

Сбоку налетел Самантий, повис на свободной руке Борка. Тулвар у дверей черного хода визжал что-то непотребное.

Я все-таки встал и, шатаясь, как хмельной, подковылял к Крессинде. Вместе мы, переборов силу одной руки Борка, выдрали топор, который размерами едва не превосходил гномшу. Я схватил его обеими руками, и тут на меня накатило – темнота заволокла взгляд, пчелы в голове устроили шабаш. Сквозь тьму я услышал крики моих праведников. Олник бесконечно орал «Эркешш махандарр!», Крессинда визжала совершенно по-женски. Вопли Имоен, Скареди и Монго смешались. Я стоял и шатался, мне хотелось звучно проблеваться и прямо тут, на камнях, устроиться спать. Часов на десять, не более.

Борк начал деловито хрустеть костями. Чужими костями. Костями моих спутников. Многоголосый вопль поднялся к потолку.

Яханный фонарь!

Я разогнал тьму, поднял топор, который весил примерно сто тысяч фунтов, и обрушил на грудь смертоносца. Хряск костей. Я ударил еще дважды. Четвертый удар не получился, ибо Борк перехватил топорище и попытался выкрутить его из моих рук. Смертоносец распластался подо мной, похожий на скелет с лохмотьями плоти – так выглядела теперь его хламида, сквозь дыры в которой проглядывали выпуклые кости. Хоботок все еще шевелился, панически дергался, выгибался. Самантий обрушил на него каблук сапога. Борк захрипел от боли и разжал пальцы. Отлично! Как говорил один знакомый убийца, втыкая нож в жертву – «Без боли нет победы».

Истину глаголил!

Я взялся за топор двумя руками и начал рубить Борка, как заправский дровосек. Тварь имела плотные кости. Я рубил, а она дергалась и сопротивлялась, даже когда Самантий наступил каблуком на тонкую сморщенную шею.

Наконец я отрубил правую ногу, затем – левую, затем – руку. Крови почти не было, да и та растеклась по камням маленькими почти черными лужицами с отвратным запахом.

Шепот гулял в моей голове, наполняя ее безумием. Я оттолкнул Самантия и примерился отрубить Борку голову.

– Не нужно… – сказала тварь голосом пятилетнего ребенка. – Нет, нет, оставь!

Святые небеса!

Я ударил топором ровно три раза – до того плотный хребет был у чудовища, и пинком спровадил голову в яму Оракула, а затем сбросил туда все еще трепыхающееся тело.

Затем безумие схлынуло. Я взбежал по ступенькам до середины лестницы. Синий лик взирал на меня с очевидным изумлением. Не знаю, видел ли он нашу схватку сквозь туман, но что-то, очевидно, его задело.

– Моей женщине отпущен месяц жизни. Как спасти? Можно спасти? Говори?

По лику проходили волны. Туман, густея, почти захлестнул черную дыру рта.

Раздался глухой, безжизненный, равнодушный всему живому голос:

– Другой эльф… Ты вытянешь из него жизнь своей жены. Он будет рядом, когда потребуется.

– Кто?

Это был уже второй вопрос, лик растаял. И возник снова – Оракул принял душу Охотника Борка! Видимо, тварь была настолько живуча, что рухнула в пропасть с бьющимся сердцем. Ну а что по частям – так извините, так вышло.

Я открыл рот, чтобы задать второй вопрос, но меня опередили.

Виджи! Она очнулась, я видел в тумане на полу тонкий силуэт. Она спросила что-то на эльфийском, выкрикнула тонко, пронзительно, как раненая птица.