- Почему он не может просто уехать? – утомлённо вопрошает Норма вечером перед праздником, прежде чем поцеловать Нормана перед сном.
Хах. Норман тоже этого не понимает.
хХхХх
Примерно в этом стиле проходит последующий месяц.
Занятия Нормана возобновляются, и он уже не может проводить столько времени рядом с мамой, как было во время каникул, готовый выполнить каждую её прихоть. (Не то чтобы Норма пользовалась его услугами часто – можно было бы предположить, что беременность сделала её требовательной и капризной, но Норма последнее время больше напоминает сломанного воздушного змея, не способного подняться в небо в полный мере, свойственной ему, и она, напротив, непритязательная и тихая).
Вместо него, дома постоянно маячит Дилан, и Норман задаётся в раздражении вопросом, не уволился ли парень, часом, совсем? Потому что, сколь гибким не является его хвалёный график, ни один график, согласитесь, не может быть настолько гибким!
И, видимо, неотступное присутствие Дилана, как и его полубезумная в своей обширности заботливость, здорово действуют Норме на нервы, потому что в какой-то момент, примерно в середине января, она снова запирается от сыновей у себя на несколько долгих, тяжёлых дней.
Мама прячется, Норман винит Дилана, Дилан страдает. Разве эта система не входит уже в привычку у них? Что за чёрт.
хХхХх
Патрулируя коридор на втором этаже в ожидании смены приговора, Норман вспоминает, как сам прежде, в припадках подростковой глупой ярости, раза два или три запирался от мамы. Теперь, прочувствовав на себе, каково оставаться по неправильную сторону двери, изолированным и несчастным, он жуть как хочет извиниться перед матерью за своё былое поведение. Он клянётся, что никогда так больше с ней не поступит.
Да и, с другой стороны, это было бы бесполезно, разве нет?
Он ведь мог запереть дверь в свою комнату, оставив Норму снаружи; но никогда – своё сердце. Она даже не ‘жила там’, нет. Она и являлась его сердцем.
Даже в самые сложные времена (ибо, как было замечено, конфликты и периоды упрямого взаимного непонимания всё же случались даже между ними двумя), мама никогда не отгораживалась от него полностью, а сам Норман – искал её общества почти бессознательно, даже говоря рассудочно, будто мечтает об обратном.
Иногда ему казалось, что он может видеть маму, быть подле неё, говорить с ней – даже без её физического присутствия. И нет. Норман нисколько не считал это странным.
Скорее, это было его способом выживать. Справляться с трудностями. Совершать выбор.
Сам по себе Норман зачастую ощущает лишь какую-то слабость, постоянный внутренний раздор. Его носит из стороны в сторону, без возможности зацепиться хоть за что-то. Но под предводительством Нормы – твёрдой, надёжной, вечной, истинно верной, бесконечно материальной даже в её незримости – Норман находит себя спокойным и уверенным. Благодаря маме, он уже не колеблется.
Она всегда была его путеводной звездой, побудителем к любым подвигам. Тем самым пресловутым ‘моральным компасом’. И подчас не было существенной разницы, являлась ли Норма живой женщиной из плоти и крови или же – призрачной фигурой на границе его сознания.
Возможно, кто-то на месте Нормана забеспокоился бы. Но его самого эта чудесная, исполненная потрясающего монументального реализма галлюцинация давно уже не приводит в замешательство. Норман радовался ей.
Он никогда не был один. Не на самом деле.
Разве не это главное?
========== Norman: Divine becomes absolutely empty (4/4) ==========
хХхХх
В любом случае, без постоянной возможности контактировать, Норман тоскует. На второй день, разнося бельё после стирки, прежде чем оставить вещи матери под её дверью, Норман, сам не заметив за собой изначального намерения, выхватывает из общей кучи одно платье, пару чулок и пеньюар. У мамы полно одежды, возможно, она даже не заметит пропажи?
Вечером, плотно притворив дверь, Норман расстилает вещи на своей кровати, любовно разгладив все складочки, и долго смотрит на вырисовывающийся силуэт, на знакомые цвета и намеки об ароматах. Он неподвижно стоит, позволяя фантазии наполнить образовавшиеся пустоты.
Спустя два с половиной часа, он приходит в себя, собирает всё своё ворованное богатство и тщательно прячет. Ни к чему кому-то знать об этом.
хХхХх
Затворничество Нормы длится четыре неполных дня, под занавес которых она соглашается выйти, но лишь при условии, что Дилан не станет впредь проявлять столько активности. Тот соглашается, лишь бы выманить её наружу. Женщине в её положении нужен свежий воздух, и богатый рацион питания. Норман просто рад тому, что снова может видеть её, разговаривать напрямую, не через дверь.
Норму беспокоит спина, в течение дня очень устают ноги, и под вечер она выглядит вымотанной, даже если не перенапрягалась. Норман сидит рядом с ней январскими вечерами, сочувственно гладит её щиколотки, аккуратно разминает ступни, чтобы принести хотя бы какое-то облегчение. Иногда в процессе массажа, они разговаривают; иногда мама просто дремлет. Дилан время от времени появляется на пороге комнаты и смотрит на них оттуда, не рискуя приближаться. За окном валит снег, в непривычно больших для Орегона количествах. В доме тепло и тихо. Норман не верит, что так будет продолжаться долго.
хХхХх
В конце января, происходят два основных события, влияющие на жизнь Нормана.
Первое – на плановом УЗИ. Норман слушает сердцебиение плода, держа маму за руку. Та, прикрыв глаза, вслушивается в урчащие звуки новой жизни тоже. Доктор жизнерадостно вещает, что ребёнок в полном порядке, и Норману это даже слегка странно. Если малыш из Бэйтсов – ‘полный порядок’ не совсем те слова, что характеризуют его.
- Хотите знать пол? – уточняет врач, так же широко улыбаясь.
Норман и Норма переглядываются и синхронно кивают друг другу.
- Да, пожалуйста, – просит мама; Норман сжимает её руку крепче и весь превращается в мольбу «Только не мальчик, только не мальчик, только не мальчик…». Доктор передвигает аппарат на животе Нормы чуть-чуть, чтобы продемонстрировать им наглядно что-то на экране.
- Видите? – указывает он, и Норман притворяется, что да. Норма робко кивает. – У вас скоро будет дочка, Норма.
Девочка, думает Норман, пока волна облегчения, целый неуёмный шквал, омывает его; это настолько мощное приятное чувство, что на какую-то долю секунды он чувствует слабость в коленях, прежде чем берёт себя в руки и улыбается. Он прижимает тыльную сторону маминой ладони к губам, поздравляя.
Девочка. Сестрёнка. Дочка.
хХхХх
Дилан ждёт их в коридоре, и беспокойно вскакивает, стоит им выйти из кабинета. Норман вспоминает, как сам вёл себя схожим образом, во время первого приёма.
- Как, – начинает Дилан, и его голос неуверенно подрагивает. – Как вы?
- Она на своём месте и полностью здорова, – отзывается Норма, глядя при этом лишь на Нормана почти застенчивым взглядом, словно говоря ему: гляди, какие мы обе молодцы! ты гордишься нами?
- О, отлично! – радуется Дилан, коротко пожимая плечо матери и тут же быстро отступая. Затем, его глаза открываются шире. – Стой, ‘она’? Это девочка?
Норма утвердительно улыбается, и Дилан глядит на её улыбку, затем на её живот, снова на улыбку и снова на живот, скачет взглядом вверх-вниз, вверх-вниз, с видом человека, ставшего свидетелем библейских чудес. Эта картинка почти нелепа, и когда она затягивается, Норман утягивает маму к выходу, оставляя всё ещё впечатлённого известием Дилана позади, пока тот не спохватывается, бросаясь следом.
Норман садит маму в машину, заботливо помогая устроиться удобнее, и просит Дилана, который нынче за рулём, поторопиться, чтобы успеть довезти Норму домой, в безопасность и тепло, до начала обещанного синоптиками снегопада.
хХхХх
И это – второе событие. Точнее, его предпосылка.
хХхХх
Вечером, как и было предсказано, погода начинает серьёзную истерику: ветер усиливается, снег совершенно выходит из-под контроля. Вовне дома, кажется, начался конец света.
