- Ну, это уж вряд ли, – цокнул языком Николас, – прямо над нами-то пустыня. Но я думаю, что господин и подальше тебя отпустит, ты ведь хорошо себя ведешь и очень ослаб. Что же касается глаз… – Николас погладил Кюхёна по волосам. – Когда возьмем в плен эти выкидыши девчачьих влажных фантазий – заставим художника вернуть тебе зрение. Я у господина на хорошем счету, он не откажет. Но Кюхён должен быть очень хорошим и послушным мальчиком! Сейчас он станет лечиться, как скажет Роуз, а потом, в постели, позволит Нику всему себя научить.

- Я бы и сейчас позволил, – с виртуозной игривостью смутился монах.

Роуз пришла через десять минут после того, как ушел Николас. Она была не одна, а в обществе Хёкдже, который находился в прекрасном расположении духа и желал узнать, не вздумал ли пленный монах совсем помереть. Он ставил на прободную язву желудка или рак в последней стадии. Но все оказалось еще интереснее. Услышав голос «принца», Кюхён бросился к нему, нащупал его руки и, вцепившись в них, упал на колени. Его сотрясала крупная дрожь, которую даже не приходилось разыгрывать: от пережитого волнения он и правда был сам не свой. Кюхён говорил, постоянно сбиваясь, вкладывая в каждое слово все свое отчаяние. Он смирился с тем, что умрет. Что перед этим будет спать с Председателем. Но никак не мог свыкнуться с мыслью, что первым, кто подарит ему ощущение физической близости, станет нелюбимый человек!

- О, это не моя забота, я не психолог, – подняла руки вверх Роуз, направляясь к выходу из комнаты. – Но если тебе это как-то поможет – я девственности в пятнадцать лет лишилась, с чужим парнем и на спор. Даже не переживала.

Хёкдже дождался, пока врач скроется за дверью, и пренебрежительно оттолкнул стоящего перед ним на коленях монаха. Его взгляд, впрочем, выражал искреннюю жалость.

- Чего ноешь? – спросил он, запихнув руки в карманы брюк. – Думаешь, дело такое великое – потрахаться?

- Для тебя, может быть, и нет, – признал Кюхён, складывая руки на своих коленях и низко опуская голову. – Но мне жить осталось не так долго. А я еще никогда не был с любимым человеком… в постели. И было бы все равно, если бы не приходилось отдаваться другому… Николас – хороший, не спорю, только…

- Слушай, я тебя как бы даже понимаю… – Хёкдже почесал затылок, приглядевшись к жалкой, ссутуленной фигуре монаха. – Любовь, все дела. Но эта твоя большая и чистая с папкой спит.

- Я знаю, – сдавленно произнес Кюхён. – Поэтому… Лучше убей меня сейчас. До того, как придется сделать это с Николасом. Но передай, что я питал к нему самые теплые чувства…

Хёкдже задумался. Ему совсем не нравился настоящий Ким Хичоль, который только и делал, что позорил его великого отца. А еще не нравилось, что отец так сильно увлекся этим полоумным певцом. В их отношениях царила полнейшая садомазохистская идиллия, которая смотрелась отталкивающе. Но, может быть, Хичоль, оставшись наедине с любившим его парнем, мог вспомнить о собственных чувствах, о гордости, в конце концов… и прекратить запрыгивать на коленки к отцу по первому же зову, как бестолковый пушистый шпиц?

- Слушай, я, может, организую тебе часик наедине с придурком, – нехотя пообещал Хёкдже. Монах поднял голову, и на мгновение «принцу» даже показалось, что он с надеждой смотрит ему в глаза. – Только ты уж там с ним от души любись, чтобы потом не жалко было с Ником. А иначе папа обидится, он ведь Нику обещал и привык за свои слова отвечать. Ну, ты же представляешь, как это плохо – когда папа обижается?

- Мне как-то неловко, – робко заметил Кюхён. – Словно сводят двоих зверей для вязки…

- Эй, ты еще тут повыбирай! – Хёкдже упер руки в бока и нахмурился. – Папы не будет, приведу тебе его подстилку, ты этой подстилке заправишь… ой, прости, подаришь свои нежные ласки – и все, по местам, жопами кверху, Хичоль у папы, ты у Ника. И чтоб «спасибо» мне сказал, понял?

- Спасибо, – пролепетал монах.

- Да не сейчас! – огрызнулся Хёкдже. – Когда трахнешь его! А то, может, еще и не выйдет. Ты же девственник на последнем издыхании, тут в самый раз ставки делать: то ли спустишь от одного поцелуя, то ли вообще не встанет!

- Если я просто смогу обнять его в последний раз, мне будет этого достаточно, – грустно улыбнулся Кюхён.

- Романтика, – хмыкнул Хёкдже. – Ну, кстати, а ты тоже в долгу не оставайся. Джеджуна-то к тебе пускают, вот и поговори с ним. Про меня. И про его мужа. Ну, чтобы он того ублюдка забывал скорее и позволял хорошему парню за собой ухаживать. Вот. – Хёкдже почувствовал, что немного покраснел, и мысленно порадовался слепоте собеседника. – Он к тебе прислушается. Ты же типа духовенство, нравственный ориентир и все такое.

- Мне подтолкнуть его к супружеской измене? – удивился Кюхён.

- Нет! – рявкнул Хёкдже. – Объяснить, что брак заочно расторгнут, потому что муж положил на него огромный болт! Ну, серьезно. Имей совесть. Я тебе обещаю папину любимую игрушку дать потрахать, а ты не можешь уговорить брошенную девчонку налаживать личную жизнь!

Джеджун не ожидал атаки, когда шел к Кюхёну для спокойного вечернего разговора. Он вообще надеялся, что с ним сможет, как обычно, отдохнуть от напряжения. А тут пожалуйста – совет присмотреться к сыну главного злодея. И какие монах приводил доводы! Чанмин уже ушел. Чанмин мог погибнуть. А им с Алексом требовалась защита… Джеджун перебил Кюхёна и принялся строго объяснять свою точку зрения. Да, муж мог бы проявить и больше рыцарства, но он выбрал благоразумие, что тоже осуждать не следовало. Да, Хёкдже был симпатичным и даже хорошим парнем, в другой ситуации его кандидатура стала бы идеальной… Но Джеджун любил своего несчастного супруга. Любил несмотря ни на что. Вот такого, не способного на бесполезные пламенные речи и показную храбрость, зато нежного и, хотелось надеяться, верного. Голос Джеджуна дрогнул. Он старался как можно меньше думать о Чанмине, чтобы не расстраивать себя, ведь лишние волнения были вредны для ребенка. Но теперь, когда перед глазами нарисовался яркий образ любимого предателя и ничтожества, он не стал его отгонять, ухватился за него и заплакал. Ну, а если Чанмин на самом деле стал изменять? Если вообще вздохнул свободно, избавившись от «ошибки природы» и случайного плода их нездоровой связи? С чего Джеджун взял, что вампир любил так же сильно, как он сам?

- Не плачь, – попросил Кюхён. Он на ощупь отыскал на столе коробку с бумажными носовыми платками, вытянул один и стал осторожно вытирать слезы с лица омеги.

- А, неважно, послеродовая депрессия, – попробовал засмеяться Джеджун. – Но думаю, ты меня понял. Я не могу так сразу. Для меня сейчас существует только один мужчина, и моему сердцу неважно, существую ли для него я.

Кюхён крепко обнял Джеджуна, словно чтобы утешить, но вместо этого быстро стал шептать ему на ухо:

- Потяни время, будь послушным с Хёкдже. У меня есть план. Твой муж тебя ищет, и если все получится, то скоро он придет сюда за тобой и Алексом.

- Откуда ты…

Кюхён попросил омегу молчать, крепче сжав его плечо, и добавил, повысив голос:

- Подумай о Хёкдже. Для него ты точно существуешь. Сейчас его глаза видят только тебя.

Джеджун опасливо осмотрел погруженную в полумрак комнату. Неужели здесь тоже могли быть камеры или хотя бы микрофоны? Бедный монах и поспать спокойно не мог? А если записывающие устройства находились также в ванной? Сидишь на унитазе, ни о чем не беспокоишься – а тем временем охрана любуется тобой на мониторе и гадает, когда ты уже все свои дела сделаешь? Беспредел!

Алекс чувствовал себя хорошо, хотя почти все время спал. Покормив ребенка и держа его на руках, Джеджун не мог думать ни о чем, кроме своего долгожданного маленького чуда. Но вскоре пришел Хёкдже и, конечно, испортил трогательный момент, вызвав угрызения совести.

- Блин, ты так классно с ней смотришься, – умиленно произнес он. – Прямо Мадонна с младенцем.

Джеджун смущенно засмеялся и мысленно обозвал себя стервой. Он собирался обманывать хорошего парня. Такого хорошего, что даже ухитрившегося сохранить доброе сердце при всей своей избалованности и в таком чудовищном окружении.