Умница, старается, понимает, что люди давно истосковались о мире, не знающем вины и брезгливости, не знающем греха, как выражается отец протопоп, – но шагнуть туда очень нелегко: пока у нас сохраняются представления о чем-то неземном, до тех пор мы будем ощущать вину за собственное несовершенство и брезговать друг другом, и даже самими собой (чего безгрешные животные опять-таки никогда не делают). Поэтому одна из первейших задач психосинтеза – неуклонно заземлять все, что претендует быть неземным, забыть о грехе и сделаться безгрешными, как звери. И он, едва закончив вытираться, немедленно приступил к сеансу заземления.
Лика стояла перед ним раздетая и покорная, не поднимая своих темно-янтарных глаз, а он нежно гладил ее по бледным, с голубыми прожилками грудкам с перламутровыми сосками. Затем он принялся осторожно их целовать, опускаясь все ниже, через впалый животик к каштановому кустику…
Все, пора было поскорее разряжаться, и он, стараясь почти не открывать глаз, чтобы не потерять волшебную картинку, поспешил к Симе. Он знал, что ее обычные бдительные вопросы: «Ты вымылся? Подожди, я зубы почищу», – немедленно прогонят всякую охоту, тем более что ее вечный страх нечистоты говорит лишь о том, что ее подсознание считает секс чем-то нечистым, а сжатые губы – кто знает, возможно, и вовсе служат замещением вагинизма (хотя от нее с утра пахнет маленьким Димкой, которого он так обожал когда-то), – однако Учитель подарил ему и еще один спасительный метод – гипноз, отмытый им от дурацкого животного магнетизма.
– Ты позавтракал? – сонно спросила Сима. – Подожди, я тебе оладышки сделаю.
– Потом, – властно ответил он и положил руку на ее лобную кость, как это делал Сам. – Успокойся, расслабься, тебе хочется спать, ты засыпаешь, ты спишь…
Она прекрасно поддавалась гипнозу, и уже через две минуты он, задыхаясь от наслаждения и счастья, снова спешил в ванную. Бледная Лика осталась в спальне, все такая же милая, но, хвала Учителю, уже не божественная, заземление прошло успешно. Хорошая есть на этот счет шутка: я понимаю, почему ты потный, но почему ты счастливый?
А потом не вполне проснувшаяся Сима на солнечной кухне пекла свои оладышки, тоже ничуть не менее милая, хотя и раза в полтора более упитанная. Любопытно, что даже в гипнотическом сне ее горячие щеки всегда оставались тугими, как будто она была готова вот-вот прыснуть. В нежные минуты его Симкарточка представлялась ему невыносимо милым и поразительно смышленым зверьком, и он вполне серьезно поражался, до чего она умна: знает, сколько муки и яиц нужно класть и не куда-нибудь, а в специальную металлическую миску, и как правильно она пользуется ложкой, как точно выливает тесто не на подоконник или, например, на пол, а именно на сковороду… Просто чудо какое-то!
Пропитался-таки мистической терминологией от святого отца… Чудо…
Он с умилением поглядывал, как Сима незаметно для себя по-детски подстраховывает языком каждую ложку, которую несет в рот, и думал, что моногамный брак все-таки себя изжил. Но сколько же трагедий творится из-за того, что мир не желает это признать! Его забавляло, что с каждым годом Сима все больше напоминает покровительницу всех скитальцев Ангелу Меркель, только гораздо более веселенькую, и он был доволен, что так часто заземляется с германской канцлершей, а то бы вполне можно было и пресытиться.
До начала приема он успел набросать план лекции о христианстве для своей школы психосинтеза. Строго говоря, термин «психосинтез» был неточен, да и закреплен за другой школой, но, во-первых, еще неизвестно, чья школа в конечном счете возьмет верх, а во-вторых, более точный термин «психоэдафос» с ударением на «э» не так завлекателен, на первом этапе это важно. Да и слушатели его не освоят, с ними надо попроще.
Хотя бы так.
«Светлые силы» в церкви (их-то и тщится представлять отец Павел Николаевич, но это слишком личное, не для общих ушей) – они как раз и есть самые темные. Когда люди начинают воображать себя с Господом на дружеской ноге, они и действовать начинают по образу и подобию Божию – неугодных утопить, испепелить…
Чуть кто вообразит себя спасителем человечества, так тут же разрешает себе сделаться истребителем человечества – оно ж ему так задолжало! Но самой огненной ненавистью спасители ненавидят других спасителей. Большевистская церковь соперничала с христианской в торговле идеалами, а войны за идеалы не знают жалости, – как же, предать святыню!.. Во имя идеалов проливается в миллионы раз больше крови, чем во имя пороков, кои на деле всего-то навсего естественнейшие человеческие свойства. И чем возвышеннее идеал, тем больше он насилует природу, тем больше мук и крови он требует. А самый неземной, самый противоестественный из идеалов это, конечно же, христианство.
Он и сам когда-то по молодости и выпендрежности баловался религиозными исканиями, но так и не сумел накачать себя никакой верой, оказался слишком честным и не внушаемым, хотя еще долго потом зачитывался Толстым, и не высота этих замусоленных идеалов его околдовывала, а львиная безбашенность – не было, казалось, святыни, которую этот Лев рыкающий не осмелился бы рвануть своими клычищами. Уж сколько слюнтяев причитали о поисках этого фантома – смысла жизни, а граф пригляделся и объявил на весь зажавший уши мир, что человек такое же самое животное, как заяц или коза, а потому и счастье его в том, чтобы вести свойственную ему животную жизнь, – естественность, естественность и еще раз естественность! А ведь самое неестественное – это бессмысленное сочетание звуков «ду-хов-ность», духовка. Но почему-то, доказавши как дважды два, что мы животные, титан вдруг перетрусил и снова принялся нудить, что мы с какого-то перепугу должны себе во всем отказывать, всем жертвовать… В общем, вести себя так, как не ведут себя ни заяц, ни коза. И только у отца Зигмунда хватило бесстрашия почти довершить начатое Львом Великим (а довершил он, Савл Последовательный), почти открыто возгласить, что если человек алчное, похотливое, злобное животное, то и не хрен ломать его природу, запрещать ему трахаться и грести под себя. Ну сколько соперников убьет зверь? Чтобы пожрать, не больше. А из-за самок и вовсе убивать не станет, – отпихнет, трахнет и пойдет себе дальше, убивают-то из-за оскорбленной чести, из-за того же опять-таки идеала. Убийства из ревности, самоубийства из-за измен… Ну что за событие – потерлись две слизистые оболочки? Но как же, поруган идеал чистоты!
Неземным, духовным идеалам дай только волю, так они в своей духовке дочиста задушат и выжгут все земное. И все-таки даже венский Учитель не решился открыто потребовать: долой идеалы ради жизни на земле! Сравните сияющий ум здорового ребенка со слабоумием среднего взрослого – не религиозное ли воспитание тому виной? Если человек согласился принять нелепости религиозных учений, можно уже не удивляться его будущему слабоумию и готовности веровать в любые сказки, – тут отец Зигмунд ударил в самую сердцевину. Как люди могут верить, что они верят в Христа, если они не выполняют НИ ЕДИНОГО ИЗ ЕГО ЗАВЕТОВ. ЕСЛИ ИМ ДАЖЕ НЕ ПРИХОДИТ В ГОЛОВУ ОБ ЭТОМ ЗАДУМАТЬСЯ. Раздаю ли я имущество, прощаю ли до семижды семидесяти раз, подставляю ли другую щеку хоть для разнообразия? Лев Неподкупный однажды и на себя оборотился: вокруг так много бедных и бездомных, что я должен отдать им свой дом, а сам спать на соломе в сарае. Но придет тот, у кого нет и сарая, я и его тоже должен впустить, да еще и уступить ему солому. А если он болен, у него тиф? Все равно, заветы Христа не допускают отговорок. То есть, завершал Лев – для себя, в дневнике! – путь к Христу это путь к смерти, и надо это честно признать и идти этим путем.
Стало быть, все, кто живы и здоровы, только притворяются христианами, и уж отец-то Павел этой запредельной фальши не может не видеть, однако предпочитает закрывать глаза. Христос не мог проповедовать смерть, и весь ответ. Отец Павел ухитряется закрывать глаза и на всю эту ахинею: троицу – три в одном, дух и плоть, неслиянные и нераздельные (это как?)… Он умен, этого не отнимешь, значит, все видит, но притворяется. И все ради того, чтобы покрасоваться. Тут не о выгодах речь, однокурсники говорят, он и на физфаке был звездой, да и в библейских штудиях выглядит профессором, ссылок море на пяти языках, но что такое профессор? Отцу протопопу нужно вещать не от имени жалкой науки, у которой одни гипотезы, а во имя Высшей Истины, от имени самого Господа!
