Но мой голландский друг лишь одарил меня усталым (и едва ли толерантным) взглядом; он смотрел на все происходящее с таким же отсутствием интереса, как проститутки (по большей части иностранки), стоявшие в окнах и дверных проемах де Валлен, квартала красных фонарей.
— Амстердам — это уже такой прошлый век, — сказал мне приятель. — Теперь все геи Европы тусуются в Мадриде.
— В Мадриде, — повторил я по своей привычке. Я был старым бисексуалом шестидесяти с лишним лет и жил в Вермонте. Что я мог знать о новом тусовочном месте европейских геев? (Что я вообще знал о каких-либо долбаных тусовках?)
По рекомендации сеньора Бовари я остановился в отеле Санто-Мауро; это был симпатичный тихий отель в спальном районе, на улице Cурбано — от которой «пешком можно дойти до Чуэка». Что ж, дойти пешком до Чуэка, «гейского района Мадрида», как назвал его сеньор Бовари в электронном письме, действительно было можно, но идти пришлось долго. В письме Бовари, пришедшем в отдел по делам выпускников, не было обратного адреса — только электронная почта и номер мобильного телефона сеньора Бовари.
Первый контакт посредством бумажного письма и дальнейшая переписка по электронной почте предвещали любопытное сочетание старомодного и современного в характере постоянного партнера моего отца.
«Я думаю, этот чудак Бовари ровесник твоего отца, Билли», — предупредил меня дядя Боб. Из «Совы» за 1940 год я знал, что Уильям Фрэнсис Дин родился в 1924 году, а значит, моему отцу и сеньору Бовари исполнилось по 86 лет. (В том же ежегоднике я прочел, что Фрэнни Дин хотел стать «исполнителем», но что он собирался исполнять?)
Из переписки с «этим чудаком Бовари», как назвал Ракетка любовника моего отца, я понял, что отец не знает о моем приезде в Мадрид; идея принадлежала единственно сеньору Бовари, и я следовал его инструкциям. «Пройдись по Чуэка в день приезда. В первый вечер ложись спать пораньше. На второй день мы с тобой поужинаем вместе. Потом прогуляемся, дойдем до Чуэка, и я отведу тебя в клуб. Если бы твой отец узнал заранее, что ты приедешь, он бы чувствовал себя не в своей тарелке», — говорилось в письме сеньора Бовари.
«Что еще за клуб?» — подумал я.
«Фрэнни не был плохим парнем, Билли, — сказал мне дядя Боб, когда я еще учился в Фейворит-Ривер. — Он просто был малость голубоват, если ты понимаешь о чем я». Вероятно, заведение, куда собирался повести меня Бовари, принадлежало к разряду таких клубов. Но все-таки что именно это был за клуб? (Даже такой старый вермонтский бисексуал, как я, знал, что гей-клубы бывают разными.)
Большинство магазинов в Чуэка в эту тридцатиградусную жару закрылись на сиесту; однако жара была сухой — и очень даже приемлемой для человека, приехавшего в Мадрид из Вермонта, где как раз был сезон мошкары. Калье-де-Орталеса выглядела средоточием коммерческого секса; даже в сиесту она сохраняла атмосферу секс-туризма. Навстречу мне проходили одинокие пожилые мужчины и лишь изредка компании юных геев; в выходной гуляющих обоих видов будет больше, но сейчас был рабочий день. Лесбиянок было не особенно много, судя по моим наблюдениям, но я был в Чуэка впервые.
На Орталеса находился ночной клуб под названием «A Noite», стоявший почти на углу с Калье-де-Аугусто-Фигероа. Днем ночные клубы не особенно бросаются в глаза, но мое внимание привлекло неожиданно португальское название клуба — «a noite» на португальском означает «ночь» — и оборванные афиши, среди прочего рекламирующие шоу трансвеститов.
На улицах между Гран-Вия и станцией метро на Пласа-де-Чуэка было полно баров, секс-шопов и магазинов одежды для геев. «Талья», магазин париков на Калье-де-Орталеса, располагался напротив тренажерного зала. Я заметил, что здесь популярны футболки с Тинтином, а в витрине на углу Калье-де-Эрнан-Кортес увидел манекены в стрингах. (Вот одна из вещей, для которой я уже слишком стар и только рад этому — стринги.)
Сражаясь с усталостью от перелета, я пытался как-то протянуть этот день и не заснуть до раннего ужина в отеле. Я слишком устал, чтобы по достоинству оценить мускулистых официантов в кафе «Мама Инес» на Орталеса; в основном за столиками сидели мужские пары, я заметил всего одну женщину. На ней были шлепанцы и майка; у нее было худое и очень печальное лицо, ладонью она подпирала щеку. Я задумался, не подкатить ли к ней, но все же не стал. Помню, как я подумал, правда ли, что в Испании женщины сначала очень стройные, а потом неожиданно толстеют. Я уже подметил особую разновидность мужчин — тощих, но с маленьким беспомощным животиком.
Я выпил café con leche в пять вечера — что совсем для меня не характерно, в такое время уже поздновато пить кофе, но я старался не заснуть. Потом я зашел в книжный магазин на Калье-де-Гравина — он назывался «Libros». (Серьезно, книжный магазин под названием «Книги».) Там обнаружилась хорошая подборка романов на английском языке, но ничего современного — ничего позже XIX века. Некоторое время я изучал содержимое полок с художественной литературой. Наискосок через улицу, на углу Сан-Грегорио, находился популярный, по-видимому, бар под названием «Анхель Сьерра». К тому моменту, как я вышел из книжного магазина, сиеста, похоже, закончилась, поскольку бар начал заполняться.
Я прошел мимо кофейни на Калье-де-Гравина, где за столиком у окна сидели немолодые, стильно одетые лесбиянки — единственные, которых я заметил в Чуэка, и почти единственные женщины, которых я вообще видел в этом районе. Но было еще рано, а я знал, что в Испании все начинается поздно вечером. (Я уже ездил в Барселону к своему испанскому издателю, чтобы обсудить перевод моих книг.)
Покидая Чуэка — и отправляясь в долгую дорогу обратно к отелю Санто-Мауро, — я остановился у бара медведей на Калле-де-лас-Инфантас. Бар под названием «Хот» был под завязку забит мужчинами, стоявшими вплотную лицом или спиной друг к другу. Большинство посетителей были уже немолоды и в целом выглядели так, как обычно выглядят медведи — как непримечательные грузные бородачи, в большинстве своем любители пива. Поскольку дело было в Испании, многие еще и курили; я не стал там задерживаться, но атмосфера показалась мне дружелюбной. Обнаженные по пояс бармены были моложе всех присутствующих — и очень даже соответствовали названию бара.
Опрятный маленький человечек, с которым я встретился в ресторане на Пласа-Майор на следующий вечер, никак не вязался в моем воображении с юным солдатом, который, спустив штаны до щиколоток, читал «Госпожу Бовари» и скакал на голой заднице по туалетным сиденьям к моему отцу.
Белоснежные волосы сеньора Бовари были ровно подстрижены, как и короткая щетина его аккуратных усов. На нем была выглаженная белая рубашка с короткими рукавами и двумя нагрудными карманами — в одном лежали очки для чтения, из другого торчала батарея шариковых ручек. На брюках цвета хаки была безупречная складка; пожалуй, единственной современной деталью в этом старомодном образе утонченного джентльмена были его сандалии. Подобные сандалии с глубокими протекторами надевают туристы при переходе горных рек, чтобы легче преодолевать быстрые потоки.
— Бовари, — сказал он, протягивая руку ладонью вниз — так, что я не понял, ожидает ли он от меня рукопожатия или поцелуя руки (я ограничился рукопожатием).
— Я так рад, что вы со мной связались, — сказал я ему.
— Не знаю, чего дожидался твой отец, ведь твоя мать, una mujer dificil, «сложная женщина», уже тридцать два года как в могиле. Тридцать два, ведь верно? — спросил меня маленький человечек.
— Да, — сказал я.
— Скажи мне, что у тебя с анализами на ВИЧ, а я передам твоему отцу, — сказал Бовари. — Его это ужасно беспокоит, но я-то его знаю — сам он никогда не спросит. Он так и будет переживать, пока ты не уедешь домой. Он просто невозможный прокрастинатор! — с нежностью воскликнул Бовари, чуть заметно улыбнувшись мне.
Я сказал ему, что мои анализы продолжают давать отрицательный результат; у меня не было ВИЧ.
