И только один голос, немного сиплый, кажется, прокуренный насквозь, с привычной насмешкой и заботой. Один лишь голос, заставляющий кричать от теперь появившейся боли. Кричать и биться в агонии, словно организм из последних сил, включая все резервные возможности, борется со смертью.
Я не чувствовала, когда неуправляемая голова сталкивалась с металлическими прутьями, почти рассекая кожу на лбу. Не чувствовала боли от красных полос на шее и горле, оставленных ногтями – я будто пыталась дотронуться руками до крика, вырывающегося из груди, где страх ждал подходящего момента для моей смерти. Я не замечала, как царапаю пол клетки, все больше пачкаясь в сырой соломе и грязной воде. Я не знала даже о том, что сама себе заламывала пальцы, кусала губы и прокусывала кожу рук, чувствуя металлический вкус крови. А потом все утихло: не только внутри, но и снаружи. Я стала пустой колбой, в которой совсем недавно провели резкую химическую реакцию: в один момент что-то взорвалось, а после самоуничтожилось.
Я понимала и точно знала теперь лишь то, что лежала на полу клетки, прутья которой рассекали пространство на прямоугольники, смотря куда-то вверх, видя лишь темноту. Где-то близко и одновременно далеко продолжали скрипеть доски, скатываться вниз капли воды, перебегать, шлепая лапами, крысы. В этой темноте только болезненно желтый свет лампы заставлял меня верить, что я все еще на судне. И я проклинала этот свет, проклинала, потому что он заставлял верить и в то, что Билл мертв. Эта лампа превратилась в болезненную, погибающую луну, которой словно не хватало более сил, чтобы освещать мрак этой ночи.
Все иллюминаторы, что были окрашены черным цветом, сейчас слились с этой темнотой, а я лишь вспоминала, каким когда-то было небо. Небо, под которым жил старина Билл. Почему-то мне казалось, будто я никогда не встречу этого же неба вновь, будто его голубизна и белизна облаков навсегда окажется залита малиновым закатом, застывающим, подобно воде переполненного кровью озера Мичиган.
-Мы уплывем отсюда, Билл? –я не знала, мой ли это голос, мои ли это слова и говорила ли я подобное раньше. Теперь уже я не понимала, что происходило со мной в прошлом: собственная жизнь казалась выдуманной историей, которую рассказывал человек драматичный, любящий страдания, переживающий из-за них же. Мне казалось, будто моя жизнь – воплощение детских кошмаров, которым нет места в реальности.
-Не знаю. – я не узнавала собственного голоса, но этот голос… он въелся в извилины воспаленного мозга, пропитывая всё вибрацией и тембром. Эти интонацию и колебания воздуха я просто не смогу спутать с чем-то еще, с чем-то другим, потому что голос мертвого Билла, который обрел прошлое в последние часы собственной жизни, стал слишком родным.
Я спрашивала о том, сможем ли мы уплыть, но человек с белой бородой, о которой не стоило шутить, уже уплыл отсюда, уплыл по синим гладям. Только гладям не водяным, не принадлежащим озеру, - Билл уплыл по небу, словно открывая для себя все секреты детских сказок.
Кто остался у меня, кто еще жив, кто способен бороться? Тэд – предал, подчиняясь страху, находя свой собственный выход. Билл – исчез среди кровавых пятен, сливающихся с бархатными шторами огромной сцены, он утонул в крови. Дарлин – она сломлена и раздавлена. Каждый из нас сломлен и раздавлен.
Нас растоптали, размазали, подобно кишкам старика, натягивая нервы и чувства до предела, заставляя пожирать самих себя, в буквальном смысле. Никто не мог перестать рыдать в голос, проклиная мир, выкрикивая что-то нечленораздельное в тот вечер. Хотя, эти слезы были незаметны, потому что в какой-то момент стали привычными, будто все так и должно быть после смерти Билла. Даже Вэл Бенсон, знающая так мало эмоций, скрывающаяся за бездумьем, рыдала в эту ночь. Слезы не были солеными или щипающими - они были кровавыми, полными мести.
В тот момент, утыкаясь лбом в холодное стекло, чувствуя дрожь, я поняла, что сама ведь уже умерла. Поняла, что меня ведь нет. Тогда всё исчезло, и сердце упало куда-то вниз, проходя все известные границы и миры, отдаляясь от тела. Моё сердце, кажется, оторвалось от того, что его держало. Грудь стала невыносимо тяжелой, а после, неожиданно, легкой и пустой. Тот же страх окутал сознание на мгновение, и только ладонь черноволосого дьявола заставляла видеть реку крови, берущую истоки в теле Билла, но не имеющую конца. Красный ковер или же лента струился в неизвестность, в темноту, куда не доставали лучи двух белых ламп, делающие лицо старика еще более бледным.
В той комнатке, где было так много кнопок, колесиков и бегунков – в какой-то момент мне показалось, что все это управляет моими чувствами-, творилось безумие после того представления. Это было настоящее, неподдельное и неповторимое безрассудство, потому что все части сумасшествия, разбросанные когда-то по вселенной, были наконец собраны Николасом.
Когда веко Билла, откуда не торчал осколок гнилого зуба, закрылось, я всё еще чувствовала ладонь дьявола, словно оклеймившую меня, на собственном затылке. Лбом я утыкалась в стекло, но в моем сознании этого окна не существовало – в один момент исчезло всё, кроме меня самой, мертвого Билла и Николаса, который пожалел о том, что оказался так близко к моему безумию. Оно превратилось в неконтролируемый поток психоза, криков и вспышек, обрушившихся на дьявола одним ударом.
Когда меня схватили, отходя от неожиданности, люди, которых я выбросила из собственной Вселенной, я, кажется, кусала убийц, сжимая кожу зубами всё сильнее. Я чувствовала, как вены перекатываются внутри, под покровом, и мне хотелось видеть их кровь. Мне была необходима их кровь, ее вид.
Когда меня оттаскивали дальше от стекла, где лучи всё еще освещали мертвых тварей, жующих остатки чего-то, что было когда-то Биллом, я сломала нос одному из громил, тому самому, кто вечно пихал меня в плечо. Его кровь хлынула из ноздрей, заставляя мужчину почти захлебнуться, а я ликовала, понимая, что кладбище моего сознания вновь открыто. Я когда-то уничтожила его собственными силами, распрощалась с трупами, но все вновь оказалось воссоздано. Как считал Билл: любому предмету нужно время для перерождения.
На меня, действительно чувствуя холодный и липкий ужас, наставили оружие, угрожая и что-то крича, но я даже не заметила. Даже не почувствовала, повалив Николаса на пол, как пуля прошла по касательной у левого плеча – это роднило меня, в какой-то степени, с Биллом. Я чувствовала гордость, когда заехала черноволосому дьяволу по лицу, рассекая костяшками губу, оставляя красное пятно. А он смеялся. Смеялся, заливаясь искренностью, словно радуясь открытию такого сумасшествия.
Я сумела ударить лишь раз, пачкая Николаса собственной кровью, которая вскоре смешалась с его, а после меня вновь оттянули. Теперь же смеялась я, с каждым новым ударом всё тише и незаметнее. Носки тяжелых ботинок били по ребрам, заставляя кости трещать, как сухари, животу и всему, что попадалось на пути. Но я не чувствовала боли, лишь смотря в то окно, где свет погас, скрывая кровавое представление. Кажется, даже через звуконепроницаемость этого помещения я услышала крик Роба, вопящий обо всех моих чувствах. То, что осталось от Билла, обратилось, но не могло даже двигаться, клацая зубами, а удары по моему опустошенному телу прекратились.
Я снова лежала, находясь в вакууме собственной Вселенной, словно укутывающей от реальности, чувствуя нервные импульсы всего тела, думая о смерти, когда взгляд, туманный и нечеткий, наткнулся на знакомые ботинки Тэда Крайтона. Теперь же я точно ощутила -когда все в теле смолкло-, что не могу пошевелиться.
-Почему, Тэд?.. тебе надоело быть героем? – когда-то, словно тысячу лет назад или же в прошлой жизни, Крайтон спас меня от бродяги, который был простым предупреждением. Он размозжил его голову так, как сейчас лицо Билла разорвали мертвецы.- Зачем ты спасал меня тогда? Стой ты в стороне, просто смотря, как сделал сейчас, я бы не увидела всего этого. Если бы ты поступил в тот раз так же, я бы не знала Билла, мне бы не было так больно… Я бы попросту не умирала каждый день, вынужденная возрождаться по утрам. Зачем, Тэд Крайтон, ты так издеваешься над моей жизнью?
