Коридоры только больше давят своими потолками и стенами. Меня не покидает чувство, будто я иду под конвоем, словно ничего не могу сделать, не задумавшись о последствиях и о том, как отреагируют остальные. Я – заключенный в этом сером здании.

Из коридоров простого, но угнетающего лабиринта скрыться хочется очень сильно, но сбежать из общей спальни хочется еще больше. Но идти мне уже некуда – это, кажется, конец пути. Дальше только обрыв и темнота. Радует только то, что в этой комнате с матрасами на полу теперь более просторно и свободно: тепло пришло, земля прогрелась, а палатки вновь расставили на внутренней территории станции, за аркой.

Здесь, в большой комнате с самыми, наверное, крупными окнами, было тихо, только иногда слышались причмокивающие звуки Тони, с которым забавлялась полная Бонни, да спокойные голоса женщин, что были свободны от каких-либо действий и обязанностей.

Зайдя в комнату, я неосознанно остановилась у самых дверей: солнце, яркое и обжигающее, проникало через окна, позволяя увидеть пылинки, что передвигались повсюду здесь. Почему-то мне захотелось стать этой пылью. Хотя, скорее всего, я и была пылью: тебя все видят, но не обращают внимания ровно до того момента, пока ты не начинаешь докучать или надоедать – тогда тебя пытаются стереть, убрать, заставить исчезнуть.

Матрас, который очень давно был моей постелью, был и единственным свидетелем моих одиноких слезинок, что порой скатывались по щекам в темноте ночи. Этот полосатый друг, продавленный в некоторых местах, напоминающий тюремную одежду давних лет, - черно-белых- был даже каким-то близким теперь. Он знал обо мне больше, чем кто-либо. И это было справедливо: он был рядом ночью, когда все чувства обостряются.

-Блэр, ты не занята на смотровой площадке? – Бонни какое-то время поглядывала в мою сторону, отвлекаясь от смуглого мальчика на своих руках, прежде чем заговорить.

-Агата сказала, что у меня будет иная работа, которая позволит «раскрыть мои таланты», - вспоминая недавний разговор с женщиной, я чуть поморщилась, стараясь игнорировать некоторую злость от слов, что Дуглас сказала мне.- Вроде работы на кухне.

-Вы…опять что-то не поделили? – подбирая слова, осторожно, чуть понижая голос, поинтересовалась девушка с пухлыми щеками, краснеющими на солнце и жаре. Женщины, что сидели и беседовали о чем-то своем, тут же напрягли слух, стараясь уловить любое слово. От такого внимания Бонни замялась.

-С Биллом всё было иначе,-тяжело выдыхая, я в который раз призналась сама себе, что чувствую усталость. Усталость от всего этого. Особенно эти косые взгляды двух женщин бесили, заставляя меня упорно игнорировать подобное. Я чуть улыбнулась Тони, который почти удивленно потянул в мою сторону пухлые ручки, пытаясь дотянуться до золотой цепочки медальона, что торчала из кармана джинсов.

-Билл сбежал в свой лес, оставляя нас. Агата делает намного больше, чем он, -замечая неловкость и неуверенности Бонни, желая поставить ее на место и показать, что значит «хорошо» и «плохо» и где верная сторона и позиция, вмешалась в наш разговор женщина, довольно грубая и самоуверенная. – Вам бы стоило проявить уважение. Если бы не она, все это уже бы рухнуло.

Спорить не хотелось. Что-то доказывать тоже. Борясь с желанием наорать, поддаваясь бы при этом уговорам собственного разума, я поднялась со своего матраса, на прощание пожав пальчики Тони, похожие на червячков. Женщина, что сделала замечание, указывая на нашу неблагодарность, явно чего-то ожидала от меня, поэтому смотрела внимательно.

Остановившись у самого выхода, радуясь спасительной близости порога этой комнаты, где царило напряжение и призрение из-за одной лишь фразы, я уже знала, что сказу в ответ на недавнее замечание, возмутившее и взбесившее что-то внутри.

-Если бы не Билл, всего этого бы и не было. Вам стоит проявить уважение и молиться на него. – женщина, слепо следующая стадному рефлексу, примеру остальных, почти гневно и возмущенно вдохнула, втягивая расширенными от злости ноздрями воздух. Ее глаза загорелись, а сама она стремительно подскочила со стула. Но я перебила ее, уходя от последующего неприятного разговора. –Вы жалкие и гнилые.

Убежать от всего хотелось жутко. Вот я и убежала, переступая через порог, вновь оказываясь в давящих со всех сторон коридорах. За спиной слышались гневные проклятия, подхваченные, вероятно, подругой женщины, что разделяла ее интересы. Хотя, вероятнее всего, они даже не осознавали в полной мере того, о чем кричат мне в след, почти проклиная.

***

Когда все вокруг потеряно, выглядит потерянно, то ты сам становишься потерянным. Потерянной вещью или человеком – неважно, потому что итог всегда один.

Когда мир вокруг меняется, ты меняешься вместе с ним, каким бы сильным человеком ты не был. Все подвластны времени, чувствам и переменам. Многое зависит от тебя, но в то же время ты зависишь от всего.

Когда в голове нет ничего, только мысли вопят от боли, ты хочешь заткнуть самого себя, потому что все это невыносимо. В таком состоянии ты чувствуешь отвращение к себе. Эта ненависть обусловлена тем, что смерть, невинная и ужасная, постигла не тебя, а кого-то другого.

Когда тебя посещает навязчивая идея о том, что для тебя так желанно, но ты одновременно боишься этих мыслей, то хочется себя ударить. Ударить так сильно, чтобы не только мысли вылетели из головы, но и чувства из груди. Хочется почувствовать пустоту. Потому что сейчас ты просто потерян, ты запутался и не можешь найти выход. Даже если тебе покажут путь, ты не увидишь его, потому что глаза твои и душа закрыты. Пустота нужна сейчас.

Хочется закопать собственное сердце или самолично растереть его в пыль, потому что то, что происходит с ним сейчас – одно и то же: боль, будто сама жестокость пронзает орган со всех сторон, изощренно протыкая самые чувствительные части. Кто-то разрывает ткани, сосуды, капилляры. Кто-то издевается. И этот кто-то – ты сам, поддавшийся любви человек. Любовь не только ранит, она убивает. Убивает, уничтожает, разрушает на молекулы. Испепеляет. Любовь хочет чувствовать чужие страдания.

Любовь – наркотик, при отказе от которого ты умрешь.

Любовь - садист.

Любая тварь желает, жаждет любви. Любая: совершенная или ничтожная. Каждая…

-Зачем ты делаешь это?- голос мальчика, что опустился на деревянную скамейку почти бесшумно, - хотя, вероятнее всего, она просто не заметила этого в силу своей задумчивости-заставил Дарлин искренне удивиться, поворачиваясь на звук. Ее темные глаза встретились с его, еще более черными и непонятными.

-Делаю, что? – отдавая отчет своим действиям, разъединяя руки, пальцы которых были недавно переплетены между собой, свидетельствуя о некоторой тревоге и волнении, вопросом ответила девушка, чуть разводя плечи. Она теперь часто ходила сутулая и поникшая.

-Думаешь о мертвых? – не боясь говорить о своих предложениях, будто зная, о чем вечно беззвучно говорит сама с собой Джоунс, то ли пояснил, то ли спросил Марко, опуская глаза вниз. Людей вокруг было много: каждый был занят чем-то своим, но пареньку казалось, что вокруг пустота, стоило ему только оказаться рядом с Дарлин. Вокруг нее будто все менялось и поддавалось тишине и печале.

-Чтобы не забыть их, - словно говоря всеобще известный факт, простейшую вещь, она чуть пожала плечами, повторяя за младшим Янгом, только смотря теперь куда-то вперед, скорее всего, на Тайлера, что уже долгое время мучился с непослушной брезентовой палаткой.

-Но, если они были действительно дороги тебе, разве можно забыть? – искренне удивляясь, понимая, что хочет сделать для вечно грустной девушки хоть что-то, вновь спрашивает Марко, превращаясь в любопытного ребенка.

-Конечно, человеческая память коротка, как и жизнь, -Дарлин тяжело выдыхает, когда попытки темнокожего Тайлера не увенчались успехом. Девушка отдает себе отчет в том, что с мужниной теперь практически не общается, боясь даже случайно услышать его голос где-нибудь в коридоре. Его тембр с присущей ему грубостью для нее теперь как разрушающий все ураган. - Особенно теперь.