Проходя по мокрой и высокой траве, что шелестела под ногами, оставляя капельки воды на черных туфлях, он подошел к самому крыльцу, первая дверь которого была распахнута, зазывая внутрь. Вход украшали два ангела с потрескавшейся кожей, а их крылья почти осыпались серой побелкой. Остановившись на лестнице, он лишь окинул взглядом могилы и могильные плиты, что усеяли все территорию за черным, низким кованым заборчиком, который почти зарос травой.
Внутри же церкви почти ничего не изменилось. Только он теперь видел все иначе. Выросший сирота, который достиг всего, чего хотел, не веря в Бога, остановился посреди просторного помещения с высокими, куполообразными потолками, украшенными живописными картинами и святыми ликами. Скамьи так и стояли на своих местах, а везде пахло свечами, да чем-то еще, забытым и все же родным. Все же здесь он вырос, здесь же и понял, что подобная религия не его.
Опускаясь на одну из скамей, массивных и совершенно неудобных, выросший сирота замирает то ли в ожидании чего-то, то ли в полном забытье. Все, что было связано с этим местом, проносится в голове, но он вновь, будто снова став восьмилетним мальчишкой, не знает, что ему делать, не понимает, что происходит с его жизнью. И все же он рад, он доказал сам себе, что Бог не властен над ним, над его судьбой.
Он сидит в одиночестве, слыша только, как снаружи начался дождь, порой смотря на горящие церковные свечи. Теперь он довольно часто приходит сюда опять, словно ему нечем заняться, словно у него много свободного времени. Он приходит сюда, видя порой различных людей: наркоманов, что каются в своих грехах, потерянных и разбитые родителей, которые почему-то вызывают у него обиду. Он теперь часто сидит здесь наедине с распятием Иисуса.
Только сейчас он понимает, что эта скульптура, это распятие, совершенно не трогает его так, как в детстве. Раньше он видел в этом действительно страдание, боль, действительно рождение Святого, чистого, самопожертвование, существо, которое страдало за всех, за кого страдать не было обязано. А теперь же он не видел ничего, кроме работы мастера. И то, работа эта была некачественной, на скорую руку: здесь, под темным лаковым покрытием, которое заставляло Иисуса сверкать в свете свечей, были видны деревянные заусенцы. Ему даже стало смешно: иногда стоит только повзрослеть, чтобы увидеть недостаток. Будто с высоты детского тела ты не мог заметить того, что видишь теперь.
Да, сирота, который уже вырос, который теперь что-то значил для этого мира, который узнал на одном из могильных камней, на территории церкви, имя старухи, с которой когда-то жил(это была такая ирония, что хотелось смеяться), теперь проводил, кажется, больше времени в этом пристанище потерянных, чем в детстве. Но не потому, что здесь было уютно или что-то держало его, а потому, что здесь были забавные люди.
Наверное, одной из причин было и то, что здесь теперь покоилась старуха, чья квартира давно перешла в собственность властей. Он часто стоял у ее могилы, приносил любимые сорта табака, который после развеивал ветер. Иногда он даже курил вместе с ее еле ощутимым присутствием. Ему бы хотелось раздобыть для нее винограда, да вот сезон был неподходящим. Он уже знал, что скоро вновь уедет, исчезнет так же, как исчез много лет назад, оставляя старуху одну в этом святом месте, которое она презирала, да вот поделать уже ничего не мог. Порой приходиться торопиться жить, жаль, что он этого не знал раньше.
Когда на улице стало совсем холодно, а в отеле, где он задержался непривычно долго, было скучно, как и всегда, выросший сирота вновь пришел в церковь, сталкиваясь, наверное, в первые хоть с кем-то, следящим за этим местом. Это была та самая монахиня, что открыла ему секрет различия каждого существа. Она совсем постарела, совсем осунулась, вероятно, Бог не уберег ее от морщин, не щадя женской красоты. Она была слепа, но слышала отчетливо. Однако признать во взрослом мужчине любопытного мальчишку, что корил себя за то, что отличается, не смогла. Сироте стало даже печально, но он лишь поздоровался, проходя к своей излюбленной скамье, которая теперь оказалась занята. Впервые такое случалось с ним: он даже захотел согнать человека, что сидел на его месте. Но это было бы неуместно.
Поморщившись, он сел позади темной фигуры, скрученной и согнутой, почти безучастной. Он бы хотел снова начать изучать распятие, ища чего-то нового, как делал всегда, но фигура впереди отвлекала его. Казалось, человек знает обо всем, что мелькает в голове мужчины. Это его очень напрягало.
Человеком оказалась женщина, примерно одного возраста с ним самим. Понял он это лишь тогда, когда хрупкий силуэт впереди закурил, держа сигарету тонкими и длинными пальцами с темным лаком на ногтях. Кисть была изящная, об остальном в тот раз он судить не мог.
Он просидел, наблюдая теперь лишь за ней, улавливая каждое движение, каждый вдох. Он не мог оторвать взгляда от этой женщины, от ее тела, от ее запаха. Да, он улавливала те грубые нотки в воздухе, которые перебивали сигаретный дым. Мужчина успел даже пожалеть о том, что оставил табак на могиле старухи, – он ведь мог использовать его как способ знакомства – но продолжения этого безмолвного общения, о котором определенно знали двое, не последовало. Женщина поднялась и ушла.
Всю ночь мужчина провалялся в беспамятстве, будто поддаваясь какой-то неизвестной болезни. Он переворачивался с одного бока на другой, вставал и ходил по гостиничному номеру, курил и пил, но ничего не помогало – женщину выбросить из своей головы он не могу. Именно поэтому он побоялся идти в церковь на следующий день. И на послезавтра тоже, и потом. Целую неделю он блуждал по городу, редко отвечая на звонки коллег по работе: у него отпуск, пускай отвалят и забудут его на какое-то время.
Но вся эта неделя убивала и мучила его: ее кисти, тяжелое дыхание не уходили, преследую повсюду. Он решил, что нужно идти. Какого же было его разочарование, когда под высокими разрисованными потолками ее он не обнаружил. От бессилия мужчина опустился на скамью, что всегда была его. Теперь сгонять кого-то не хотелось, хотелось, чтобы она присела рядом.
Так и случилось. Пьяная, шатающаяся, держащая за горлышко бутылку виски, она почти плюхнулась, но так грациозно, совсем рядом, тут же опуская голову на его плечо. А он не мог и пошевелиться, поглядывая по сторонам, натыкаясь на взгляд распятого Христа.
«Не смотри на него так, будто веришь. Не разочаровывай меня», -всем своим видом женщина насмехалась над Иисусом. От нее пахло алкоголем и сигаретами, но она поднесла горлышко бутылки ко рту, припадая своими пухлыми губами с размазанной темной помадой, делая еще пару глотков.
А после она вновь опустила голову на его плечо, только поднимая пышные ресницы, с интересом смотря на мужчину: «Я решила проверить, что будет, приди я сюда в таком виде, - она красноречиво провела по видной из-под темного платья груди кончиками пальцев. –Они пытались выгнать меня у самого входа, но на мои слова о том, что Господ любит всех, и что у меня горе: не знаю, существует ли дьявол, они не нашли что ответить».
Вот так они и сидели, смотря на распятие, допивая бутылку виски, а после просто ушли. Он держал ее, помогая не упасть с высоких каблуков, а она просто смеялась с его слов, со своих слов, со всего, что окружало. Та ночь стала решающей для них обоих. Тела сплелись, судьбы переплелись, дитя зародилось. Дитя грешное и порочное, такое же, как его родители. Но им было плевать, потому что квартира старухи, перешедшая когда-то во владение властей, теперь была их собственной и не позволяла жить здесь кому-то верующему. Все воспоминания ожили, все будущее стало ясным и простым. Да и мало подобное волновало двоих. Не волновало вообще до какого-то момента.
«Мы будем воспитывать ее без всяких воскресных походов в церковь, без библий и святых хоров», - сидя сверху, проводя рукой по груди мужчины, женщина облизывает губы, расплываясь в улыбке. – «Никакого Господа, Иисуса, Создателя. Только наша семья, у нас своя религия и вера».
