Когда же Лоуринг задавала подобные вопросы ему самому, Клаус откровенно увиливал от ответа, ограничиваясь одной-единственной отговоркой:

— В моей жизни нет ничего такого, что ты должна бы знать, дорогуша.

Эмили недоверчиво прищуривалась, но на время отступала, довольствуясь подобным ответом, однако на следующий раз продолжала расспросы, и Майклсон словно нехотя рассказывал о своих путешествиях, о братьях и красавице сестре, умалчивая о том, что все, кроме моралиста Элайджи, были не так давно прибыли к нему домой в дорогих гробах и заняли свои места в одной из дальних комнат.

Самое интересное, по его мнению, Клаус приберегал напоследок, и дело было совсем не в его вампирской сущности — об этом вообще никому не рекомендуется знать, — а в небольшой радости, скрашивающей его бессмертие — живописи.

Однажды вечером, привычно заняв место за барной стойкой и заказав бурбон, первородный как бы невзначай поинтересовался у девушки:

— Эми, как ты относишься к живописи?

Лоуринг удивил этот вопрос:

— Даже не знаю, — произнесла она, задумчиво сдвинув брови, — никогда ею не интересовалась. А что?

— Думаю, спрашивать о том, позировала ли ты хоть раз, нет смысла, — констатировал Клаус, хитро улыбаясь, и Эмили, заинтригованная, уставилась на него во все глаза.

— Это ты к чему клонишь?

— Я хочу написать твой портрет, — прямо и без обиняков ошарашил Майклсон, потягивая бурбон.

Лоуринг так и застыла со стаканом в одной руке и бумажным полотенцем — в другой:

— Портрет? — выдавила она, не веря услышанному.

Клаус лишь кивнул, и Эмили озадаченно потерла переносицу.

— Это было весьма неожиданно, — наконец, призналась она. — Но…

— Хотела бы попробовать? — первородный вскинул брови в молчаливом ожидании, и девушка отчего-то покраснела.

— Ну… Можно попробовать, — собравшись с духом, наконец заявила Лоуринг, и губы Майклсона расплылись в довольной улыбке. Он отсалютовал ей стаканом и, допив спиртное, с громким стуком поставил его на столешницу.

— Значит, так и сделаем, — подытожил Клаус, слезая с высокого барного стула и направляясь к выходу. — Жду тебя у себя завтра утром.

— А… Что нужно взять? Или надеть? — растерянно крикнула она ему вдогонку.

Клаус бросил через плечо полный снисхождения и насмешки взгляд:

— Ничего не нужно, кроме тебя самой, — сказал — и вышел из заведения, оставив Эмили в полном замешательстве.

***

На следующий день девушка, дрожа от предвкушения чего-то необычного, появилась на пороге особняка Клауса. Дверь ей открыл один из молчаливых соратников первородного, и от его мрачного вида Эмили на некоторое время стало не по себе. Однако это чувство рассеялось в тот же миг, когда навстречу Лоуринг шагнул сам хозяин дома и, приветливо улыбнувшись, пригласил в одну из комнат, обустроенную под студию. Просторное помещение было залито светом ласкового сентябрьского солнца, и маленький мир творчества Майклсона буквально купался в золотистом сиянии.

Клаус предложил смущенной Эмили переодеться в белое шелковое платье старинного покроя, легкие складки которого ручейками струились по ладной фигуре девушки, после чего усадил свою модель так, чтобы создать идеальный ракурс, и попросил не двигаться. Лоуринг послушно замерла, держа руки на груди и устремив взор куда-то вдаль. Майклсон же, вооружившись кусочком угля, с воодушевлением принялся за работу.

Процесс созидания нового шедевра всегда увлекал его, порой забывая о ходе времени. Первородный то и дело бросал внимательный взгляд на Эмили, после чего переносил увиденное быстрыми и четкими движениями на полотно, периодически требуя сидеть ровнее или не моргать. У Лоуринг же после пяти часов позирования затекла спина, однако она не жаловалась, надеясь на то, что Клаус сам заметит ее состояние и сделает перерыв. Майклсон же был настроен весьма решительно — он-то усталости не ощущал, однако, рассмотрев в облике Эмили сквозящее напряжение, неохотно дал отмашку. На мгновение закралась мысль: а не внушить ли ей посидеть еще немного? Но первородный решил не делать этого, ведь девушка действительно нуждалась в отдыхе, а ему некуда спешить.

— Продолжим в следующий раз, — объявил Клаус, поднимаясь со своего места и потирая испачканные углем пальцы.

Эмили, со вздохом разминая одеревеневшее тело, с любопытством покосилась на полотно, которое Майклсон поспешил накрыть тканью.

— Можно посмотреть? — полюбопытствовала она, но Клаус лишь покачал головой.

— Нет нужды смотреть на угольный набросок.

— Но… — Лоуринг выглядела удивленной. — Неужели все это время ты…

— Ты куда-то торопишься, дорогуша? — усмехнулся первородный.

— Нет, но…

— Никаких «но», — Майклсон безапелляционно прервал робкий лепет Эмили. — Продолжим в следующий раз, когда ты не будешь занята.

Девушке осталось лишь смириться.

Эмили приходила в особняк Клауса всякий раз, когда не была занята в баре, и они оба приступали к работе над будущим портретом. Первородный наслаждался каждым моментом созидания, все больше привязываясь к своей натурщице. Лоуринг переносила позирование уже не так тяжело, как в первый раз, напротив, она даже получала от этого некое удовольствие. Возможно, ей передавался общий настрой Клауса, но, так или иначе, им обоим это было по душе.

Майклсон и Лоуринг становились все ближе и ближе друг к другу с каждым днем, пока первородный, у которого всегда были проблемы с доверием, не решился впустить девушку в свою жизнь. Просто однажды Эмили после нескольких часов позирования не отправилась домой, как обычно, а осталась на ночь.

С одной стороны, Клаусу хотелось иметь рядом любящего и понимающего человека, в верности и честности которого не приходилось бы сомневаться; с другой — опасался раскрываться перед кем бы то ни было из опасения взрастить страх или ненависть. Он никогда не знал наверняка, чего хочет, путаясь в противоречиях. Но лишь одно было ясно совершенно точно: предательства он не простит никогда.

Итак, работа над портретом шла полным ходом, когда видимость идиллии пошатнулась, и на безоблачный небосклон спокойной жизни Майклсона наползла первая грозовая туча. Эмили как раз заступила на смену, когда перед ней за стойку села удивительной красоты молодая девушка. Ее густые, темно-русые волосы крутыми локонами рассыпались по спине и плечам. Темный облегающий топ, джинсы и кожаная куртка выглядели достаточно модно и дорого, и смотрелись на незнакомке удивительно ладно, точно сшиты были по ее фигуре.

Девушка заказала белого вина и, пока Лоуринг готовила заказ, произнесла, как бы невзначай:

— Ты девушка Клауса Майклсона?

От неожиданности и бесцеремонности вопроса Эмили вздрогнула, рука ее дернулась, и немного вина пролилось на стойку. Смущенно пробормотав извинения, девушка вытерла небольшую лужицу, после чего ответила, вскинув подбородок:

— Ну, допустим. С какой целью интересуетесь?

Незнакомка издала хрипловатый смешок и весело уставилась на барменшу:

— Неужто? Наш Никлаус клюнул та такую дурнушку? — затем, бросив оценивающий взгляд на Лоуринг, пододвинула к себе бокал. Пригубив вина, она слегка поморщилась. — Обычно таких, как ты, он ест на завтрак.

— Простите? — Эмили все это явно не нравилось, но посетительница и глазом не моргнула.

— Вижу, — продолжила она, — он даже ни разу не питался тобой. И попыток не делал, а? Ну прямо чудеса! Или он

— Кто вы такая? — не выдержала наконец девушка, швырнув полотенце на стойку. — Откуда вы знаете Клауса? И что это за бред вы несете?

Эмоциональность Лоуринг, казалось, никоим образом не задела незнакомку. Сделав еще один глоток вина, она произнесла, откровенно забавляясь:

— Скажем так, я его старая знакомая. Настолько старая, что ты, наверное, ужаснешься, когда узнаешь, насколько. А так оно и будет в скором времени — уж я-то гарантирую.

— Кто вы? — с нажимом повторила Эмили, и ее собеседница притворно вскинула руки, будто сдаваясь.