Вместо поддержания беседы Брюс подхватил твердые бедра, всадился до конца, впервые не умея мыслить настолько, что не осталось сил на аккуратность - вошел в ритм, ускорился - закружилась голова, рот наполнился чужой слюной.

Голые лопатки простукивали тканевые обои, размазывая по ярким перьям райских птиц просто пот просто человека; тела притерлись, неостановимые, заскрипели половицы.

- Джек, - снова позвал он, словно мог бы получить что-то еще, словно ему чего-то недоставало, сотрясаясь от невозможности прекратить слишком жесткие, болезненные фрикции, и был приостановлен новым поцелуем, глубочайшим и совершенным, остервенелым, долгожданным - плотный влажный язык вел, твердо задавая направление; отступал, замирая от удовольствия, откликался на предложенные движения.

Когда от приложенных усилий губам стало больно, пришлось приостановиться.

Ему казалось, что наступила полная слитность, что он просочился в другого человека - в этого человека - на каком-то ином уровне, поэтому он застыл, болезненно вжимаясь еще дальше, чтобы проверить это, и Джокер застонал, низко и дико.

- Ты тоже… пожалуй… интересней, чем мои желания, - вдруг признался он, искривляя шрамы, словно от этого его настиг приступ глубочайшего отчаяния. - Не ахти какое достижение, но…

- О, черт, - отреагировал Брюс на эту невозможную высоту, и совершил еще десяток диких толчков, шепча прямо в кривые губы. - Черт, Джек, черт-черт-черт, проклятье…

Колени не должны были его подвести, поэтому он выделил время, не переставая разлизывать кадык на благосклонно выставленном горле, уселся на кровать, не размыкая слитности тел, и откинулся на руки, абсолютно серьезно намереваясь промедлением отомстить за справедливую насмешку над его гениальным вертикальным планом.

Но не выдержал, раскачал Джокера на коленях грубо и властно, подбрасывая на себе, вбиваясь в сведенное в верной судороге тело; присосался к его губам, вбирая нижнюю, чтобы приласкать влажно и болезненно; выписывая языком непроизносимые вещи, доследил до левого шрама - и, повинуясь порыву, приложил ладонь к трепещущему от похоти в глубинах жилистой грудной клетки несовершенному сердцу.

Мелькнул розовый язык, и он поднял глаза, взглядывая в медь, и в ответ получил подлейшую усмешку владельца.

- Ты просто сатир, мужик! - задыхаясь, вывел вердикт Джокер, чудесно поднимаясь над пронзившим его телом, чтобы невзначай пуститься в нализывание плавной, колючей линии граненой геройской челюсти. - Ты… в моем… животе… Вторгся в мое.. бессознательное, мм…

Опасные пальцы больно улеглись на хрипящее жизнью горло Брюса в надменном жесте правления - в ответ тот оскалился, сильно растягивая губы, и сумрак раннего утра разрезал яркий снежный серп его рта - дикий знак, стяг победителя, даже если сильные не выбрасывают белых флагов, все равно….

- Кто еще сатир, Джо-кер, - нахально откликнулся он, в такт толчкам оглаживая белое, серебристое в неверном ночном свете бедро, вполне серьезно ожидая иной активности. - Что ты такое употребляешь?

- Поболтаем? - разлился ядом одним махом разъяренный злодей, но отвлеченно наклонился, завороженный, чтобы собрать губами каплю пота, преодолевшую по мощному плечу путь от яремной вены до ключицы, не осознавая, что переводит обмен жидкостями на новый уровень.

- Да, - бездумно простонал разогнавшийся Брюс, млея от ощущения узости и теплоты, и прижал его под плечи так резко и близко, что захрустели кости. - Вот черт, да, да…

За открытость он весьма несправедливо получил укус в камень бицепса.

- Да? Ты настоящая шлюшка, Бэтси, просто… элитная. Пожалуй, еще немного поуделяю тебе внимание.

Вопреки ожиданиям, Брюс не смутился, прижался еще ближе, приложил губы к белому уху поплотнее, словно их мог услышать кто-то посторонний.

- Джокер, мой член в твоей заднице, - вздохнул он, резко насаживая жесткое тело. - Расскажи-ка поподробнее, как проходит процесс уделения внимания. Хочу знать: вдруг я могу получить еще больше, мм?

Не отрывая взгляда от дрожащих от смеха губ неожиданного пародиста, Джокер возмущенно вскинулся, но было поздно: возможно, только что осуществилась самая неудачная из всех его шуток.

Спеша реабилитироваться, опрокинул наглеца на спину, чтобы уже основательней, постанывая и вздрагивая под каждой фрикцией, вылизать его грудь, высушенные невзгодами плечи, кадык, подбородок, щеки…

Жар все нарастал, и Брюс рвано вздохнул, подался вперед, возвращая себе ведущее положение - одной рукой обхватывая горячую талию, другой овладевая важнейшей точкой контроля - переполненной прямотой его члена - желанно тяжелой, правильно твердой - и позабыл о себе, превращаясь в желание прижаться к венцу губами - небывало, учитывая высоты, на которых пребывал, зажатый в неровной, вязкой от геля тесноте.

Ограничился тем, что добыл побольше слюны, не надеясь на остатки смазки на пальцах, и размазал ее по исходящей жаром головке, снизу вверх глядя в прикрытые темные глаза; выгладил ствол, тщательно растер, выжимая его между указательным и средним пальцами, вытирая, выдавливая ласку - и само по себе пересыхало горло, сжигалась роговица и диафрагма, когда он получил особенный отклик в противостоящих движениях и частоте дыхания: в его руку вложились, как в ножны.

Пойманный на том, что ему куда лучше, чем он желает показать, Джокер издал придавленный, но явно одобрительный звук, толкаясь в неуклюжую руку, танцуя над пронзившим его телом.

В груди что-то сжималось, набухало, щетинилось стальными иглами: он был сверху, он был снизу, это было правильно: двуликий валет, и он нашел в нем свое место, все то же, опрокинутое - не имея ничего, смог разделить это на двоих, и прибавилось вдвое…

- Брюс, - неосознанно звал он, тяжело затягиваясь воздухом. - Да черт, Брюс…

Брюс захлебнулся рваным вздохом, почти убитый горящим в крови восторгом.

Все требовало внимания - противозавиток и мочка белого уха, надрезанная в горький час щека; одинокие уголки глаз, ключицы, соски, и он посвятил себя каждому аспекту, внимательно охотясь за каждым тайным вздохом; умирая от поклонения белизне и медности, протяжно прогладил бедро, завороженный контрастом между дубовой, извилистой темнотой собственных набухших на тыльной стороне ладони вен, и снежной, светлой простотой тонкой паутины волос, орошенных потом.

- Ты слишком хорош, - отмер он, разгоняясь до пределов, взбивая гель, донельзя пьянея от получаемого отклика.

Вместо ответа Джокер зашипел, вталкивая язык в потемневший рот, чтобы заткнуть неловкие словесные излияния, и пустился в судорожное выглаживание его лопаток, грузно напряженных широкими крыльями - сжался, нетерпеливый, зашатался поступательно, пытаясь перехватить контроль.

Это было куда ближе, чем объятья, и Брюс, как мог, улыбнулся - будучи теперь соединенным с ним в еще одной точке, он заалел, потерял последнюю мягкость в плечах и пальцах, грубовато поглаживающих желанное достоинство, прекратил болтать, ускорился… Это и правда было нескончаемо: взгляд или слово, перетекшие в жар, выбивающее искры - от удара или тонкого касания, не важно - захват и слитность и, обязательно, неминуемая сдача, чтобы все началось сначала…

Джокер, достойный каземата на самой высокой скале, Бэтмен, рожденный в соединении двух печальных смертей.

Впрочем, привычное противостояние никого не обмануло: свет тающего молодого месяца высвечивал медь и серебро, и слюна сочилась, превращенная во что-то чудесное и колдовское; ритмично двигалась двусортная мускулатура, заточенная для битвы - перекатывалась, пластичная, уже одна на двоих, в ином предназначении.

- Джек, ты знаешь? - снова зашептал Брюс, раскачиваясь в фрикциях до небывалых амплитуд, выбивая из севшего горла - то ли своего, то ли чужого - хрипы и полустоны.

- Рас..скажешь… потом, Брю-юс, - протянул чертов насмешник, лукаво щурясь и, опираясь на пятки, приподнялся, пошире разводя ноги. - Потом, а пока… отличный вид, мм?

Все зашипело, заискрилось, закатились глаза - пульсируя, он провалился вдруг куда-то, переставая существовать…