Зрение совсем оставило его, и он встретил этот на самом деле тревожный факт непозволительно равнодушно: кожа под его пальцами была тепла, упруга, приятно замшева волосами, и под своим живым покровом хранила подвижные мышцы и тайные стуки - попал на грудную мышцу.

Джокер не ко времени весело захихикал, слишком привычный, нагло рассматривая бездумно царапающие его сухие пальцы.

- Отвяжи меня, озолотитель хуев, - гнусаво потребовал он, с интересом исследуя совершенно неадекватные движения Бэтмена. - Не заставляй меня повторять это еще раз. Ты, кстати, довольно хреново выглядишь. Вызови себе скорую, пока не откинулся. Но сначала выпусти меня, не бойся. Выпусти, и я исполню три твоих желания, смертный. И, послушай… Не смог? Испытывать на мне отраву? Надо же, Бэтмен во всеуслышание признает, как его пугает Джокер!

- О, да ладно, Джек, не выступай. Когда ты начинаешь жалеть себя, ты сильно теряешь в устрашении, - Брюс послушно встал на четвереньки, выполняя первоочередный приказ - не потому что сам хотел, а повинуясь инстинкту зомби, поклонившегося колдуну - и пустился в сложнейшие расчеты, должные привести его к выполнению этого непомерно трудного задания, потерянно ощупывая поверхности - нагретый лак покрытия, пластик оков, сальную прядь волос, липкую жирную грубость горячего лба…

Пломбы, разумеется, грубой ручной силе не поддались.

Когда он, ослепший, нащупал рукоять Крысы, он вдруг обрадовался, как ребенок - куда больше, чем когда обнаружил, что угроза огнестрела миновала.

Он тогда не был доволен - ужасное превращение все еще пугало его, поскольку он знал, как на самом деле близок к этому облику - не черный монстр с кожистым крылом, живущий где-то вне пещер его сознания, а погруженный в стремительный водоворот самосомнений неудачник, всегда спешащий уйти на покой, и никогда не успевающий, потому что обмирает у каждого рубежа, за которым хранится прощение.

- Скажи, почему у тебя теперь не было приступа? Такого, как первый, что я застал, - не подумав, пробормотал он, почти ложась на белое плечо, пока пилил дальний наручник, но замолк, не уверенный, не жалеет ли о том, что спросит что-то настолько прямое. - Я держал тебя, я видел, что с тобой бывает, когда ты чем-то недоволен. Знаю, я был плох тогда, осмелившись так быстро… как это сказать? Сократить дистанцию между нами… Перед кем я виляю: тогда, когда я впервые отсосал тебе. Но не понимаю, неужели тебе тогда было хуже, чем теперь? Ты не похож на стеснительного человека, клоун. Что я сделал тогда не так? Я не знаю, что я сделал.

- Что? - переспросил его невидимый собеседник, избирательно игнорируя неудобные вопросы, когда он еще что-то слишком тихо и невнятно произнес.

- Все это… стоило мне самоуважения, - с трудом расшифровал сам себя Брюс, промаргивая глаза, слезящиеся от сухости, рожденной больным жаром тела. - Этот сеанс терапии от доктора Страшилы… Думал, увижу отца и он подтвердит, что я не оправдал его ожиданий…

- Что-что? - снова отстраненно переспросил Джокер, не способный понять, что именно ему доверяют. - Отца? Завязывай с тем, чтобы обращаться ко мне в облике нормального человека. Чем черт не шутит, вдруг я унижусь до того, чтобы подхватить и эту заразу. А если откат будет такой, что я подорву школу-другую, мм? Будешь тогда сморкаться в детские кишочки, крошка, и снова мучительно винить только себя!

О своем благородном порыве не допустить глупых бэт-мучений он уже напрочь позабыл.

- Но там я увидел тебя. Странно. Наверное потому, что тогда я был ужасным сопляком, - слабо улыбнулся изрядно пьяный Брюс, добродушно прощая ему и себе запретное словоблудие. - Любил пушистых зверьков и сладости. Мой отец… Ты…

Под гнетом его попахивающего могилой покоя Джокер рванулся из плена, оглушая пространство хрустом суставов: ненависть подхватила его, подкинула выше, еще выше, пробираясь по хребту к затылку, да так болезненно, что он терял контроль над собой.

Что-то теплое, темное пронзило его, но он не разрешил себе думать об этом.

- Все были такими, - тем не менее успокаивающе протянул он, нетерпеливо выворачиваясь из пут, но тщетно. - Никто не был мужиком с самого начала.

- Но не ты.

- Да, Уэйн. Не я. Я был змеем в детском теле.

- Джек, - снова позвал Брюс, практично желая завершить свои дела до вступления в зазеркалье, и заговорил стыдно невнятно и бессвязно. - Я бы убил его. Руками. Собирался убить его голыми руками. Никогда не был так близок к этому, сорвался. Спасибо, что остановил меня. Спасибо, я тебе теперь должен. Убивать было не нужно - зачем? Ты даже не убиваешь… так. Скорее всего. Надо, наверное, попрощаться на всякий случай, - он остановился, непонимающе улыбаясь, лишенный ума, воли и гордости. - Он позволил себе слишком многое. Я… на самом деле я не знаю, не ошибся ли я, когда не закончил начатое?

Джокер вдруг явственно скрипнул зубами в кое-чьей несдержанной манере, перебивая неловкие, непричесанные слова.

Кризис сорвал с геройского облика вечную печать обязательного долга и хмурого самоконтроля - мимолетно он стал казаться моложе, улыбаясь, лишившись морщин, разглаженных покоем. Это смутило его: он такое уже наблюдал не раз - поцелуй смерти тому, кто ни о чем не жалеет.

Скоро красивое лицо подвянет и начнет гнить.

- Я помню разочарование в тебе, - зачем-то сообщил он серьезно, холодно оглядывая незрячие глаза, хотя живучестью Бэтмена был поражен, и не так уж и неприятно. - Не тогда, когда ты прокурорствовал. Не тогда. Тогда, когда ты отказал мне в самом начале. Не отвлекайся, выпусти меня.

И без того мало способный к мыслительной деятельности Брюс, конечно, ни черта не понял и совсем запутался: чертов клоун никогда ничего не предлагал ему тогда… Не предлагал же?

Все, что в его жизни не имело цены, этому человеку было пылью под ногами; все, что Брюс желал получить, было…

- Вот че-ерт, я такой дурак… - просипел он изо всех сил, хотя озноб, бивший его, тревожно усилился, и стоило обратить на этот намекающий на близость провала момент внимание. - Как мне объяснить, если ты никогда меня не поймешь?

Наконец полимерные путы были побеждены, и он дернулся вперед, почти падая, ослабевая от резкого движения, уверенный, что заслужил награду.

Но как только Джокер оказался на свободе, угол того самого, желанного плеча, острый и тяжелый, с размаху шарахнул его в грудь. Ладонь оказалась кулаком, и приложила обтянутое дорогой тканью бедро.

- Джек, - не смутился Брюс побоям, иронично улыбаясь багряной темноте, вставшей у него перед глазами: она была похожа на красный грим. - Поцелуй меня немедленно. Думаю, я умираю. У меня больше не болят колени, впервые за столько времени. Ты не можешь быть так жесток, чтобы лишить меня последнего поцелуя. Даже ты не можешь, да?

Размахнувшийся для нового удара Джокер заткнул его вялым, но жестким хуком - брызнула слюна и кровь из треснувшей от удара нижней губы, до того и так аномально пересохшей, вместе с этим высекая и непредвиденно довольный звук.

- Что за херня, Уэйн? - яростно зашипел он, когда ледяная рука прихватила его за ягодицу - он снова стоял на коленях, но теперь это не имело значения.

Хотя приоритет униженных просьб, казалось, принадлежал ему безраздельно.

- Не знаешь, что это, Нэпьер? - блекло передразнил его Брюс, вяло двигая пальцами по плотной голой коже. - Разменял… сороковник, и не знаешь… Щупаю тебя за твою великолепную задницу.

Прохлада множилась, озноб одолел его и он задрожал, мучимый призрачной вьюгой - ему стало очень холодно, до онемения: зимнее озеро затягивало его.

Выглядел он весьма плохо даже на тот, единственный обращенный на него взгляд - обмякнув, он рухнул на спину, чему-то счастливо хмурясь, сквозь ужасный белый шум еще успевая впитать холод паркета под своей щекой, холодный дух сквозняка и низкий клоунский голос, приглушенный кровяным биением его собственного пульса.

Поблескивающие лихорадкой серые глаза последовательно мутнели, будто покрываясь тонкой матовой пленкой - ртутной, тревожной.