Стайка разжиревших, разнеженных обильным питанием крыс чуть не получила массовый сердечный приступ, когда зеленоватые воды канала вспенились, являя темноте внушительную черную фигуру.

Разъяренный Бэтмен, бодро разгребая бедрами сточные воды, выбрался на бетонный бережок, и рывком содрал с себя плащ, разбрызгивая гниль.

Захлебнуться говном не лучший исход, это уж точно: отличная шутка.

Тоннель на поверку оказался не только, как и ожидалось, огромным сортиром: вдобавок к мерзкому облику выгребной ямы, поток под основной толщей воды оказался весьма бурным - о, его определенно должно было смыть в канализацию, если бы кое-кто беспечный просчитал бы все тщательней в своих подрывных работах.

Чертов случайно выбранный бортик, прежде такой раздражающий, оказался худшим местом, чтобы сбрасывать его со счетов навсегда.

Ярость мутировала, расплавилась в довольно сносную плазму ненависти, и Брюс отстегнул кислородную маску, являя темноте несколько диковатую усмешку.

По его плечам мутно текло, за поясом обнаружилась трогательно спасшаяся вместе с ним банановая кожура, и он отшвырнул ее в сторону, равнодушный к любым лишениям, кроме одного.

Из него сделали дурака.

Придирчиво изучая возможные повреждения в шлеме, он с удивлением обнаружил, что сигнал от заблаговременно поставленного на Крейна жучка существует, и мигает относительно недалеко.

Вне зависимости от того, чего он хотел на самом деле, двигаться он мог только в одном направлении.

На ходу вычищая больше всего остального снаряжения пострадавший плащ, он ускорился, чувствуя гнетущую усталость; его снедала растревоженная совесть: в глубине души от этой новой, случайной потери он ощущал темное удовлетворение.

Это злило его слишком сильно, почти ранило. Сравнение с чудовищем, которое он периодически производил, подводя местные итоги - тот самый черный монстр с перепончатым крылом, жаждущий владеть и приказывать, напитанный его вечным беспокойством и агонией несогласности - было привычным; но сходства с Джокером сейчас он мог бы и не выдержать и сорваться в безграничность бешенства.

Тоннель, как и ожидалось, поднимался наверх, и путь оказался проложен под Грэнд-Авеню, как раз под зданием “Круга” - было еще совсем не поздно, как раз время для финального акта последнего спектакля.

Там, в городе, в другом мире, люди ходят на неудачные постановки “Бутыли серебра”, и жизнь продолжается - сохнет, желтеет листва на деревьях, зима обещает быть холодной, жужжит людской улей, рождаются чужие дети и угасают чьи-то старики, и в эту ночь выползают грабители, ковыляют потерянные бездомные, а он пропустил пару сотен важных встреч и только тратит тут время зря…

Одно только было неизменно - не существует никакого Джека.

Его он тоже придумал? Может, его тоже не существует, по крайне мере в том виде, в котором он его знал…

Думал, что знает?

Можно ли было поверить в то, что этот человек сам по себе всегда взвывает, стоит нажать на него в тонком месте, или выждать редкий момент угрюмой тьмы - его настоящего лица - “меня нет, ты не докажешь обратного”?

Это абсурд, но разве он был экспертом по душевнобольным?

Лукавый вид принимался не тогда, когда он таил какие-то мысли, может и злые, но ему приятные?

Брюс не верил в его смех, но знал моменты, вызывающие интерес, те, что в своем роде веселили его - сгоревшая ферма, юдоль печали, в которой печальному рыжему мальчику родная рука предателя сломала жизнь и забрала его разум; убийца, нападающий только на молодых азиаток в темном парке при студенческом общежитии; он сам, запертый в темноте тоннеля, жрущий крысиную кровь и возжигающий никому не видимый свет на ладонях, и жаль только, что не в одиночестве; жертва, у которой есть свои жертвы, парализованная в момент охоты, самое сладостное время; герой, которого трясет ярость так, что он не соображает, что творит…

Последнее, пожалуй, было лишним: Джек не выглядел довольным тогда…

Вспомнить тот момент четко, впрочем, не представлялось возможным - все забылось, растаяло под толщей отречения: и огненные знаки, и тонкие руны, и бензиновые зарева, и взгляды из темноты…

Печаль, самая неожиданная его эмоция, страдание и болезненные воспоминания, которыми наполнялись его глаза в периоды тошноты и приступов - это была только маска? Или скука, что ничем не лучше?

Скупая дрожь, отмененные стоны, горящая кожа, подставленное плечо - все это было только иллюзией?

Все чаще Брюс Уэйн приближался к мысли, которой прежде стыдился: он сам достоин исполнения своих желаний, аскетизм в конце концов погубит его; невозможность погасить вечный гон охоты - только отговорка, потому что иные задачи выполнить куда сложнее, чем обезвредить сотню агрессивных наркоманов в темном переулке.

Но как только он прекратил считать потери, как опустошение исчезло без следа.

Явственно начало теплеть, словно он отдалялся от старицы мороза.

Путь ему преградила стена - за поворотом ждала цель, бормотали голоса расслабившихся убийц.

Содержимое бетонной коробки - какой-то обширной комнаты - проверить не представлялось возможным из-за мощной защиты чем-то обитых стен, но когда он приблизился, время для сомнений не осталось: не было нужды даже ломать двери - он застал кортеж подручных в самый неподходящий для них момент перегруппировки.

На плече у самого мощного располагался перепуганный Крейн, в который раз прощающийся с жизнью с помощью визгливых причитаний - определенно, для этой особенной эмоции выполняя главное условие - был вполне жив.

В узком проходе в какое-то помещение вся группа охраны попрощалась с сознательным состоянием.

- А ты крепче, чем кажешься, да? - просипел Брюс, из-за динамика настолько невнятно, что и сам бы не расшифровал своих слов, рывком устанавливая переносного психиатра на ноги, чтобы оценить степень повреждений, гипотетически заполученных им с последней встречи.

- Да. Нет, - занервничал тот, и правда не поняв вопроса, и только суетливо огляделся, чтобы скрыть торжество облегчения, забывая принять печальную позу пострадавшего.

В этом не было необходимости: этот статус сам по себе давал ему определенные преимущества.

Между тем ненарушенная цельность физической оболочки Крейна жирно намекала на не слишком спорный факт: Джокер не стал бы его щадить, значит ему помешал кто-то достаточно влиятельный.

Между местными авторитетами существует разлад, напряженное трение?

Пока Брюс жадно боролся с собой - разумно было отступить, спасти эту чертову жизнь вредителя, презреть, что в чреве Айсберга то самое трение заставляло преть гниль - и было время не только на унылый побег, но и, кажется, и для гексогена - раскрылись двери, словно полог на сцену.

Он хладнокровно наблюдал за этим, насупясь.

- Не буду ничего обещать, - прохладно выдал он в результате, не оборачиваясь, и понизил голос. - Если я подам знак, сбегай. Не особо радуйся, получив свободу: я найду тебя еще до того, как ты сумеешь избавиться от наручников. Задумаешь пакость - лишишься зубов.

В конце концов, эти глупые коридоры неудобны для того, чтобы показывать спину.

На входе он наткнулся на встревоженный рой бандитов и вызывающе глядящие дула автоматов, и скромно улыбнулся, с наслаждением разбивая для начала парочку-другую голов - преимущество пока было на его стороне.

- Гумберт, проводи господина рыцаря к нам, не толкайтесь в прихожей, - вдруг распорядился кто-то приятным, почти певческим баритоном. - Какая пошлая глупость подходить к нему там, в этом узком, темном проходе! Обзавелись кошачьими глазками и бессмертными тушками? Хотите, чтобы он всех вас по одному уложил?

Несмотря на бодрое, местами весьма здравое сообщение, невидимый хозяин этих странных охранников в своем голосе содержал что-то пассивное и вялое - совершенно не подходящее моменту - Брюс было распознал это как тонкую тоску, но в результате пришел к выводу, что это скука неверно пробивается через почти явное нежелание влезать в неприятности.