Но мама не поддержала предложенного ей шутейного тона. Голос у нее был чужой, сухой и словно надтреснутый.

– Илья, приезжай, пожалуйста, – сказала она. – Как бы это ни казалось абсурдным, но из банковской ячейки пропал портсигар.

Головная боль не ослабла, поэтому Галицкий никак не мог сосредоточиться на маминых словах.

– Какой портсигар? – спросил он вяло, чувствуя, что, пожалуй, не сможет скрывать навалившуюся на него дурноту. – А, портсигар! Тот самый, дедушкин?

– Да, тот самый. Как ты помнишь, это Фаберже. И в банк я его отнесла по твоему совету, потому что ты сказал, что эта вещица стоит больше миллиона долларов. Я ходила сегодня туда, чтобы показать Вове дедушкину коллекцию. Так вот портсигара в ячейке не оказалось.

Витебск встретил Ганну теплым весенним ветром и ароматом сирени. Белая и розовая, казалось, она была повсюду, и Ганна неспешно брела пешком по улице Кирова от вокзала к дому, в котором сняла квартиру, и вдыхала чудесный аромат полной грудью. В ее родном городе сирени не было еще и в помине.

Проснувшись рано утром, еще из окна поезда она увидела бескрайнюю взбитую сливочную пену яблоневых садов. Белоруссия с детства ассоциировалась у нее с яблоневым и вишневым цветом. В Витебске цвела сирень, много-много сирени, еще каштаны, увешанные разноцветными праздничными «свечками».

Несмотря на накопившуюся усталость и стрессы вчерашнего дня, настроение у Ганны было отличным. В Витебск она последний раз приезжала пятилетней девочкой, да и то проездом к бабушке. Она отчего-то чувствовала себя здесь как дома, хотя города совершенно не знала. Когда Ганна только планировала поездку, мама отметила ей на карте места, которые имели отношение к их семье. Мединститут, где учились родители, общежитие напротив, где они познакомились, ЗАГС, в котором расписались, кафе, где сыграли свадьбу, гостиницу «Двина», в которой провели первую брачную ночь. Ганна пообещала обойти все места и сфотографировать их, чтобы показать, как они сейчас выглядят.

Идя по улице медленно, практически нога за ногу (квартира освобождалась лишь через три часа, поэтому торопиться Ганне было незачем), она составляла план отпуска. Как человек аккуратный и привыкший жить по четкому графику, она не любила экспромтов и незапланированных событий. Итак, она приехала сюда на шесть дней. Сегодня она хотела побродить по городу, выполнить мамин наказ, если получится, то сходить в музей Шагала. Завтра она с удовольствием бы съездила в Лепель, нашла двор, в котором они с Валькой Ванюшкиным провели детство. Только перед этим нужно выполнить поручение Гарика, как обещала. Так что завтра дела, а уже послезавтра Лепель. В четвертый день она съездила бы в Здравнево, где открылась отреставрированная усадьба Репина, в пятый снова погуляет по Витебску, доснимает семейную фотохронику, а вечером шестого дня уже поезд, так что можно будет выспаться, освободить к полудню квартиру и еще немножко погулять.

Вспомнив про Ванюшкина, она нахмурилась. Несмотря на вредный характер и неприятную бабку, мадам Щукину, Ганне было его немного жаль. Какой-никакой, а приятель. Ей было любопытно, что же такого натворил Валька с его несносным характером, что его убили. И еще было очень, практически до слез обидно за Илью, который с размаху угодил в неприятности космического масштаба.

Она даже не сомневалась, что в истории с убийством он окажется победителем, как бывало с ним всегда. Сколько она знала Галицкого, он сражался с обстоятельствами и выходил из борьбы еще сильнее, чем был до этого. Окружающие считали его отлитым из стали, несгибаемым, упрямым, рвущимся напрямую к цели, готовым вцепиться в горло, как снежный барс, и только Ганна знала, что на самом деле он постоянно метался в сомнениях, подолгу колебался, принимая решения, тщательно выстраивал линию поведения.

Она знала, видела, физически ощущала, как сильно у него болит голова, когда он расстроен. Когда-то она пыталась взять на себя хотя бы частицу этой боли, но ему это оказалось совершенно не нужно. Ее сострадание, ее готовность бежать на помощь… Она сама оказалась ему не нужна.

Думать про это было нельзя, никак нельзя, потому что хорошее настроение улетало куда-то, уносилось в сторону ветром вместе с сиреневым ароматом, и слезы подступали к глазам близко-близко, и дышать становилось тяжело… Она вышла из аллеи в центре улицы Кирова, перешла проезжую часть в неположенном месте и зашла в первый попавшийся магазин, торгующий, как оказалось, витебским льном.

«Все-таки женщины удивительные создания, – самокритично думала она, спустя десять минут, снова оказавшись на залитой солнечным светом улице, но уже став обладательницей легкого стильного льняного пиджака в веселую полосочку и с ярко-желтыми манжетами. – Для нас лучшее лекарство от любого расстройства – шопинг. Нет, мама права, я жуткая мотовка. Оттого и работаю на четырех работах, что трачу больше, чем зарабатываю».

Убрав в чемодан дорожную ветровку, она нацепила новый пиджак, чтобы не помялся, и пошла дальше, прикидывая, на каком перекрестке ей нужно повернуть на нужную улицу. Про Илью она больше не думала, зато вспомнила о Гарике, а точнее о его поручении, которое должна была выполнить в Витебске.

О просьбе Гарика, который перед отъездом попросил ее зайти к нему в кабинет, она спохватилась в самый последний момент. Отправивший ее с места преступления Илья велел водителю отвезти писательницу Друбич прямиком на Белорусский вокзал, однако Ганна всегда выполняла любые, самые мелкие свои обещания, поэтому попросила заехать в «Ирбис». Об убийстве Ванюшкина она решила Гарику ничего не говорить, решив, что Илья сделает это сам, если захочет рассказать другу и партнеру о неверности своей жены, поэтому она попросила водителя подождать ее, быстро взбежала по лестнице и влетела в кабинет к Павлу Горенко.

– У меня десять минут, – выдохнула она. – Илья дал мне машину ненадолго, она может ему самому понадобиться в любой момент, поэтому говори быстрее, что ты от меня хотел?

– Экая ты быстрая, – Гарик даже поморщился и спросил, как бы между прочим. – А сам-то Илья где?

– У него дела, он занят, – Ганна предпочитала всегда говорить правду, пусть и не всю. – Павел, мне правда некогда.

– Да ладно, ладно. Я уже понял, что ты у нас особа занятая. Впрочем, что со звезды возьмешь.

– Павел, если ты будешь издеваться, я встану и уйду.

– Упаси господь, – Гарик поднял руки вверх, показывая, что сдается, и тут же снова стал серьезен. – Вот что, душа моя. Ты в Витебск едешь, так что будет у меня к тебе маленькая просьба. Не знаю, в курсе ты или нет, но мы там пару лет назад открыли большой книжный магазин. – Ганна отрицательно покачала головой, мол, нет, не в курсе. – Он такой же, как везде, с рестораном, в котором можно перекусить или выпить чашку кофе, читая книжку. Этот формат тебе знаком. – Ганна кивнула. – В общем, поступил мне оттуда сигнал, что там что-то нечисто.

– В каком смысле?

– Да в том-то и дело, что не знаю. Есть подозрение, что управляющий, которого мы наняли, ведет себя не очень чистоплотно и работает больше на свой карман, чем на наш.

– А я здесь при чем? – искренне удивилась Ганна. – Найми аудит, отправь туда понимающего бухгалтера, съезди сам, в конце концов. Что я смогу сделать, если фактически являюсь человеком с улицы, да еще и в финансах разбираюсь примерно как свинья в апельсинах.

– Не скромничай, ты умная девочка, – Гарик нежно улыбнулся. Он всегда так ей улыбался. Все те годы, что длился ее мучительный роман с Галицким, и все то время, когда они общались уже на пепелище этих отношений, Павел Горенко относился к Ганне с теплотой и искренней заботой. Она была убеждена, что нравится ему не как женщина, а как человек, товарищ, и отвечала тем же – симпатией. – Зайди в магазин, прогуляйся там, пообедай, скажи, что писатель, поговори с директором, попроси взять на продажу твои книги, понаблюдай… Я вовсе не прошу тебя проводить расследование, просто покрутись там, составь свое впечатление о месте и о человеке. Я туда на днях собираюсь, так что твои наблюдения мне очень даже пригодятся.