Вместе мы поспешили в гостиную. Джек лежал у камина, рядом с опрокинутым креслом, в котором сидел несколькими минутами прежде. Филипп направился прямо к нему, присел и разорвал на нем рубашку.

- Откройте все окна, - приказал он, - здесь ужасный запах.

Мы распахнули окна и, как мне показалось, снаружи, в застывшую от мороза комнату, хлынул поток горячего воздуха. Наконец, Филипп поднялся.

- Он мертв, - сказал он. - Не закрывайте окна. Здесь сильно пахнет хлороформом.

Постепенно в комнате стало теплее, а Филипп решил, что запах хлороформа улетучился. Но ни слуга, ни я никакого запаха не ощущали.

Спустя два часа на мое имя из Давоса пришла телеграмма. В ней сестра Дейзи просила меня сообщить Джеку о смерти его жены. Она просила его немедленно приехать. Но он был мертв уже два часа.

Я отправился в Давос на следующий день и по прибытии узнал, что произошло. В течение трех дней Дейзи страдала от небольшого нарыва, который надлежало вскрыть, и хотя операция была пустяковая, она так нервничала по этому поводу, что доктор использовал хлороформ, чтобы ее успокоить. Операция прошла успешно, она полностью восстановилась после наркоза, но спустя час случился внезапный обморок, и она скончалась в ту же ночь, за несколько минут до восьми по центрально-европейскому времени, что соответствует семи по английскому. Она настаивала, чтобы Джеку ничего не сообщали об операции, пока она не будет сделана, поскольку этот нарыв никак не был связан с ее заболеванием и общим состоянием здоровья, и она не хотела беспокоить его понапрасну.

Таков конец этой истории. Мой слуга видел женщину перед дверями гостиной, где сидел Джек, не решавшуюся войти, как раз в тот самый момент, когда душа Дейзи находилась между двумя мирами; поэтому я почувствовал - не думаю, что это мое предположение выглядит слишком уж фантастичным, - бодрящий холод Давоса; а Филипп - запах хлороформа. А к Джеку, как мне кажется, пришла его жена. И он ушел вместе с ней.

СЕАНС МИСТЕРА ТИЛЛИ

У мистера Тилли оставался лишь краткий миг для осознания происходящего, когда он, пересекая трусцой Гайд Парк Корнер, поскользнулся на тротуаре и упал, увидев прямо над собой тяжелые рифленые колеса огромного парового трактора.

- О, Господи! - с раздражением произнес он. - Сейчас эта штука, вне всякого сомнения, раздавит меня в лепешку, и я не смогу присутствовать на сеансе миссис Камбербетч! Какая досада! Ах!

Едва он успел это произнести, как первая половина его ужасного предсказания исполнилась. Тяжелые колеса прошлись по нему с головы до ног, размазывая по мостовой. Затем водитель (увы, слишком поздно!) дал задний ход и снова проехал по тому, что от него осталось, после чего, окончательно потеряв голову, дал гудок и остановился. Дежурный полицейский на углу едва не упал в обморок при виде случившегося, но затем, несколько оправившись, остановил движение, и подбежал к останкам на земле, посмотреть, что можно сделать. Но с тем, что осталось от мистера Тилли, уже ничего поделать было нельзя, поэтому полицейский постарался привести в чувство водителя трактора, бившегося в истерике. Вскоре прибыла карета скорой помощи, останки мистера Тилли были с большим трудом отделены от дороги (где кончалось одно и начиналось второе разобрать было очень сложно) и с надлежащим уважением доставлены в морг. Мистер Тилли во время всего происходящего, поначалу испытал мучительную боль, как при невралгии, когда колесо наехало ему на голову; но прежде, чем он успел понять происходящее, боль ушла, а он оказался, ошеломленный, то ли парящим, то ли стоящим (он не мог понять) посередине дороги. Не было никакого перерыва в его сознании; он прекрасно помнил, как поскользнулся, и недоумевал, каким образом ему удалось спастись. Он видел, как остановилось движение, как полицейский с белым как мел лицом пытается привести в себя что-то невнятно бормочущего водителя, а затем вдруг испытал странное ощущение единения с двигателем трактора.

Он был един с раскаленными углями, кипящей водой и заклепками, но не ощущал ни жара, ни стесненности. Наоборот, ему было чрезвычайно комфортно, он чувствовал необычайную легкость и свободу. Затем двигатель запыхтел, колеса завертелись и сразу же, к своему огромному удивлению, он увидел свои останки, плоские, как печенье, лежащие на проезжей части. Он определил их по костюму, надетому им сегодня в первый раз, и одной кожаной туфле, чудом избежавшей повреждений.

- Но как такое могло случиться? - сказал он. - Вот он я, а вон там, что-то похожее на засушенное растение из гербария, с руками и ногами, - тоже я... И каким ужасно расстроенным выглядит водитель. Из чего я могу сделать совершенно определенный вывод - меня переехали. Это был неприятный момент, но сейчас я могу оценивать все совершенно спокойно. Любезный, что вы толкаетесь? Разве вы меня не видите?

Эти два вопроса адресовались полицейскому, который, казалось, намеревался пройти прямо сквозь него.

Но тот не обратил на него ни малейшего внимания и спокойно отправился на другую сторону: было совершенно очевидно, что он не только не видит его, но и не воспринимает как-либо иначе.

Мистер Тилли все еще чувствовал себя не в своей тарелке по причине столь необычайного происшествия, но в голове у него постепенно начало составляться представление о том, что уже было очевидно для толпы, кольцом сгрудившейся вокруг его тела, проявлявшей любопытство, но одновременно уважение. Мужчины стояли с обнаженными головами, женщины причитали, отводили глаза в сторону и снова смотрели на останки.

- Приходится признать, что я и в самом деле мертв, - сказал он. - Это только гипотеза, но, похоже, все имеющиеся факты ее подтверждают. Но, прежде чем что-либо предпринять, я должен быть абсолютно в этом уверен. Ага! Вот прибыла карета скорой помощи, чтобы меня осмотреть. Я ужасно изуродован, и все же не чувствую боли. Но если бы я был жив, я бы чувствовал боль. Следовательно, я умер.

Конечно, это казалось единственным возможным объяснением происшедшего, но он пока еще был далек от полного понимания случившегося. В толпе образовался проход, и он поморщился, видя, как появившиеся санитары принялись соскребать останки с дороги.

- Эй, вы, там, поосторожнее! - сказал он. - Уж не седалищный ли это нерв выступает вон там? Ах! Впрочем, я не чувствую никакой боли. Мой новый костюм: я надел его сегодня в первый раз... Вот незадача. А теперь они так высоко подняли мою ногу, что все деньги высыпались из карманов брюк!.. Кстати, там имеется мой билет на сеанс, и я должен его добыть: в конце концов, я могу им воспользоваться.

Он выхватил билет из пальцев человека, поднявшего его, и рассмеялся, увидев изумленное лицо последнего, когда билет вдруг исчез у него из руки. Вместе с тем, это дало ему новую пищу для размышлений, и он принялся раздумывать о созданном им прецеденте.

- Я взял его, - подумал он. - И в тот самый момент, когда я соприкоснулся с ним, он стал невидим. Сам я тоже невидим (в каком-то смысле), и все, что я возьму в руки, тоже становится невидимым. Интересно! Так вот чем вызвано внезапное появление маленьких предметов во время сеансов. Они находятся в руках у духа, и пока он держит их, они невидимы. А потом он их выпускает, и цветок, или фотография - оказываются на столе. Точно таким же образом происходит исчезновение предметов. Их забирает дух, хотя скептики утверждают, что медиум сам искусно прячет их. Иногда, при тщательном досмотре, оказывается именно так, но, в конце концов, может быть, духи так шутят. Что мне теперь следует делать? Взглянем на часы. Сейчас только половина одиннадцатого. Значит, все случилось за несколько минут; на часах было четверть одиннадцатого, когда я вышел из дома. Сейчас половина одиннадцатого: что бы это могло значить? Пока я был жив, я знал это, а сейчас мне это кажется чепухой. Десять чего? Часов, не так ли? А что такое час?