Он поерзал в кресле и посмотрел в окно. Воздух был непроницаем из-за плотной пелены крупных снежных хлопьев, перемещавшейся под завывания северо-западного ветра.

- Совершенно верно, - сказал он. - По всей вероятности, эти следы были настоящими человеческими следами. Во всяком случае, в большей степени имеющими отношение к человеку, чем к чему-либо еще. Я говорю так потому, что знаю, - в горах обитают человекоподобные существа, и я даже видел одно из них довольно близко. Но, уверяю вас, я ни за что на свете не хотел бы оказаться в достаточной близости, - не смотря на мое всепоглощающее любопытство, - к существу, скажем так, которое оставляет такие следы. Если бы снегопад не был таким сильным, я мог бы показать вам место, где его встретил.

И он ткнул рукой в окно, за которым, по ту сторону долины, возвышалась громада Унгехойерхорна, с острой скальной вершиной, напоминающей рог огромного носорога.

Насколько мне было известно, восхождение на эту гору было возможно только с одной стороны, и то только для самых опытных альпинистов; с трех других сторон хаотичное смешение уступов и обрывов делали ее неприступной. Рог образуют две тысячи футов скальной породы; затем идут пятьсот футов упавших сверх валунов, а затем густые заросли сосен и лиственниц.

- На Унгехойерхорне? - спросил я.

- Да. Двадцать лет назад еще никому не удавалось достичь его вершины, и я, подобно многим другим, пытался найти подходящий маршрут. Вместе с моим проводником мы три ночи провели в хижине у ледника Блюмен, исследуя его со всех сторон, и, наконец, нам повезло, - мы нашли маршрут, хотя с той стороны гора выглядит гораздо более неприступной, чем отсюда.

И все же в один прекрасный день мы обнаружили длинную поперечную трещину, которая вела к выступу, по которому было удобно двигаться; далее следовало наклонное, покрытое льдом, ущелье, которое вы не можете видеть, пока не окажетесь у его подножия. Впрочем, излишние подробности вам ни к чему.

Большой зал, в котором мы сидели, заполнялся веселыми компаниями, загнанными в помещение внезапным штормом и снегопадом, стало шумно. Музыканты, - традиционно сопровождающие чаепитие на швейцарских курортах, - начинали наигрывать обычное попурри из произведений Пуччини. Мгновение - и полилась сентиментальная, нежная музыка.

- Странный контраст! - произнес Ингрэм. - Вот мы с вами сидим здесь, в тепле и уюте, наш слух услаждают приятные незатейливые мелодии, а буря снаружи становится все сильнее и сильнее, и обрушивается всей своей мощью на суровые скалы Унгехойерхорна, или Рога Ужаса, как я его теперь называю.

- Мне бы хотелось услышать эту историю, - сказал я. - Во всех подробностях, даже если это сильно удлинит ваш рассказ. Мне интересно, почему эта скала стала для вас Рогом Ужаса?

- Пусть будет по-вашему... Шэнтон (так звали моего проводника) и я целыми днями бродили возле скал, делая попытки восхождения с одной стороны, затем останавливались, поднимались еще футов на пятьсот с другой стороны и натыкались на какое-нибудь непреодолимое препятствие. Так продолжалось до тех пор, пока мы, по счастливой случайности, не наткнулись на вполне подходящий маршрут. Шэнтон не любил свою работу, но по какой причине, я понять не мог.

Это не было связано ни со сложностью восхождения, ни с подстерегавшими опасностями, - он был самым бесстрашным человеком, какого я когда-либо встречал, когда дело касалось камня и льда, но всегда настойчиво требовал, что мы должны покинуть гору и вернуться к нашей хижине около ледника Блюмен до захода солнца. Он явно чего-то опасался, поскольку, когда мы возвращались в хижину, подпирал и загораживал дверь, и, наверное, не напрасно, поскольку я хорошо помню ночь, когда, едва поужинав, мы услышали вой в ночи какого-то животного, по всей вероятности, волка.

Не будет преувеличением сказать, что его охватила паника, и я не думаю, чтобы он до утра сомкнул глаза. Я подумал, что с горой могут быть связаны какие-то ужасные легенды, возможно, послужившие основанием того, чтобы дать ей такое имя, и на следующий день я спросил его, почему пик называется Рогом Ужаса. Сначала он увиливал от прямого ответа, говоря, что, подобно Шрекхорну, его имя связано с лавинами и камнепадами, но, поскольку я был настойчив в своих расспросах, признался, что слышал от своего отца легенду, будто там в пещерах жили существа, по виду напоминающие человека, но, за исключением лица и ладоней, покрытые длинными черными волосами. Невысокие, ростом всего фута в четыре или около того, они обладали тем не менее огромной силой и ловкостью, и были остатками какого-то дикого первобытного племени или все еще находились в стадии эволюционирования, как я мог заключить из его слов. Иногда они уносили девушек, но не как добычу или в предназначении той судьбы, которая уготована попавшим в лапы каннибалам, - поскольку не были людоедами, - а для продолжения рода. Они похищали также и молодых людей, чтобы они жили с самками их племени. Все это выглядело так, как будто эти существа, - я об этом уже говорил, - были сродни человеку. Но, естественно, применительно к сегодняшнему дню, я не верю ни единому слову. Много веков назад, возможно, такие создания существовали, и рассказы о них стали частью местной традиционной жизни и бытуют на вечерних крестьянских посиделках. Что до их количества, то Шэнтон сказал мне, - однажды один лыжник видел трех особей, и сумел сбежать от них, рассказав впоследствии о своем приключении.

Этим человеком, согласно его утверждениям, был не кто иной как его собственный дедушка, который возвращался домой в одиночку зимним вечером через густой лес ниже Унгехойерхорна, и Шэнтон предполагал, что они спустились столь низко в поисках еды, поскольку зима в тот год выдалась суровая, поскольку до этого случая все известные встречи имели место среди скал самого пика. Они преследовали его деда, тогда еще совсем молодого, в чрезвычайно быстром темпе, перемещаясь временами как люди, а иногда вставая на четвереньки, подобно животным, а испускаемые ими вопли были точь-в-точь как те, которые мы слышали ночью в хижине около ледника Блюмен. Такова, вкратце, была история, рассказанная мне Шэнтоном, и я, подобно вам, счел ее порождением диких суеверий.

Однако уже на следующий день случилось нечто, заставившее меня пересмотреть свои взгляды.

Это случилось в тот самый день, когда после недельных поисков мы обнаружили, наконец, тот единственный, известный на сегодня маршрут, который ведет к пику. Мы начали восхождение, едва рассвело, - не сложно догадаться, что этим крайне сложным маршрутом невозможно подняться при свете луны или фонаря. Мы прошли по длинной трещине, о которой я говорил, исследовали карниз, - снизу казалось, что он ведет в никуда, - и, вырубая ступени, спустя приблизительно час достигли прохода, по которому можно было двигаться дальше.

Мы карабкались по скалам, конечно, испытывая значительные трудности, но без каких-либо неприятных неожиданностей, и около девяти часов утра наконец-то достигли вершины. Долго мы не задерживались, с той стороны случаются камнепады, когда солнце припекает и высвобождает валуны из удерживающего их льда, а потому мы поспешили миновать уступ, где такие обвалы особенно часты. После этого мы спускались по длинной трещине, довольно долго, но не слишком утомительно, и в конце концов, около полудня, миновали ее. Не сложно представить себе, какой восторг мы испытывали!

Теперь предстоял длительный и довольно обременительный путь среди хаотичного нагромождения огромных валунов у подножия утеса. С той стороны гора испещрена гротами и пещерами, простирающимися глубоко внутрь. Мы миновали расселину, сняли привязывавшую нас друг к другу веревку и продолжали дальнейший путь самостоятельно, каждый выбирая тот, который казался ему наиболее подходящим среди обломков скалы, некоторые из которых своими размерами превышали дом, когда, обогнув один из них, я увидел то, что подтвердило рассказ Шэнтона и разом избавило меня от легкомысленного отношения к местным суевериям.