Однако, какие бы нежные воспоминания не связывали сэра Артура с садом, когда-то ему принадлежавшим, такое поведение нельзя было назвать подобающим джентльмену, и он не должен был до такой степени давать волю своим чувствам. Более того, там, где сэр Артур проник в сад с такой легкостью, с не большими затруднениями могли проникнуть и другие, чьи намерения никак не были продиктованы сентиментальностью.

Во всяком случае, мне не хотелось, чтобы мой садик оставался таким легкодоступным извне, и на следующее же утро я заказал прочное ограждение с железными шипами, которое следовало возвести вдоль внешней стены. Если сэру Артуру так дорог этот садик, то я был бы рад дать ему разрешение посещать его, что он, вне всякого сомнения, должен был почувствовать во время нашей беседы по телефону, а также во время нашей прогулки, тот же метод, которым он воспользовался, как я уже говорил, показался мне неподобающим. Следующим вечером, без тени сожаления, я мог убедиться, что мой заказ выполнен с надлежащей оперативностью. В то же время я чувствовал неодолимое любопытство узнать наверняка, повторится ли с его стороны попытка полуночного проникновения.

На следующей неделе я ожидал прибытия моего друга Хью Грейнджера, собиравшегося остановиться у меня на день или два. Предоставить в его распоряжение я намеревался переднюю комнату для гостей, в настоящее время пустовавшую, и я отдал распоряжение приготовить там кровать для меня к следующей ночи, чтобы убедиться на личном опыте, насколько моему гостю будет комфортно в ней.

Такой опыт я и собирался произвести. Стол, наверное, будет удобен в изголовье кровати, туалетный столик не нужен вообще, достаточно ли освещение для чтения в постели и удобно ли будет его отключить не вставая, таковы были те теоретические вопросы, практическому решению которых я решил посвятить следующую ночь. Поужинав, я отправился в переднюю комнату для гостей и расположился там.

Казалось, все было продумано и реализовано как надо; в комнате было тихо, воздух свеж, кровать удобна, и я заснул почти сразу же, едва выключил свет, который нашел вполне подходящим даже для чтения мелкого шрифта. Насколько мне помнится, ни мысли о последнем обитателе комнаты, ни об огнях, виденных мною несколько ночей назад (или примерещившихся), меня не посещали.

Я заснул, как уже говорил, сразу, и немедленно оказался в театре мысленных представлений, на сцене которого ярко оживают мечты и страхи; занавес поднялся, и я полностью оказался во власти действа того кошмара, и о котором остаются отрывочные смутные воспоминания.

Это было ощущение полета - вынужденного, беспомощного полета в попытке убежать от какой-то отвратительной духовной сущности - и одновременно чувство бессилия, невозможность избежать охватывавшего меня ужаса, и нарастающее желание закричать; пока благословенно пробуждающееся сознание не позволило мне одержать победу.

Я понемногу приходил в себя; я сознавал, что лежу постели, что мои страхи постепенно отступают, но беды мои еще не кончились: при всех своих усилиях я не мог ни открыть глаз, ни оторвать голову от подушки.

Теперь, находясь у самых границ бодрствования, я осознавал, что, несмотря на кажущееся освобождение от чар сна, я все еще не был полностью свободен. Ибо сквозь мои веки, которые, как я знал, были закрыты, а сам я лежал в темной комнате, устремлялся яркий свет, и, вспомнив свое приключение несколько дней назад, свое видение на площади, я уже знал, что, как только открою глаза, то окажусь в освещенной комнате, населенной призраками мертвых или живых.

Несколько мгновений после того, как окончательно пришел в себя, я лежал с закрытыми глазами, чувствуя струйку пота на лбу. Я понимал, что этот кошмар не является плодом моего мозга; он связан с прошлым.

А потом любопытство, обычное любопытство, узнать, что происходит по ту сторону закрытых век, заставило меня открыть глаза и сесть.

В кресле напротив моей кровати сидела леди Бассенуайт, чью фотографию я видел в иллюстрированном журнале. Никакого сомнения быть не могло.

Она была одета в ночную сорочку, а в руках держала маленькую рельефную фарфоровую чашечку с крышечкой и блюдечко. Пока я смотрел на нее, она сняла крышечку и стала ложечкой пить чай. Сделав с полдюжины глотков, она снова прикрыла чашку крышечкой. Затем повернулась к тому месту, где был я, и взглянула прямо на меня; я заметил тень смерти на ее лице.

Затем она неторопливо поднялась, словно бы очень устала, и сделала шаг по направлению к кровати. И лишь только она приблизилась, свет в комнате, независимо от того, что было его источником, вдруг исчез, и я обнаружил, что нахожусь в кромешной темноте.

Мое любопытство было полностью удовлетворено, и остаток ночи я предпочел провести в комнате на первом этаже.

Хью Грейнджер, который не мыслил свою жизнь без детективов и призраков, прибыл на следующий день, и я, ничего не скрывая, поведал ему обо всем происшедшем.

- Конечно, я буду ночевать в этой комнате, - заявил он сразу же, едва я закончил свой рассказ. - Поставим там еще одну кровать, и будем ночевать там вместе. Двое свидетелей одного и того же явления неизмеримо ценнее, чем один. Ты не боишься? - добавил он, спохватившись.

- Боюсь, но пусть будет по-твоему, - ответил я.

- А ты уверен, что все это тебе не приснилось? - спросил он.

- Абсолютно уверен.

Хью был очевидно рад этому ответу.

- Я тоже боюсь, - признался он. - И боюсь ужасно. Но в этом-то и состоит вся прелесть. Так трудно по-настоящему испугаться в нынешнее время. Все вещи получили свое объяснение, или почти все. И одна из этих вещей - страх неизведанного. Никто не знает, что такое призраки, почему они появляются, и что за знаки нам подают.

Он прошелся взад-вперед по комнате.

- А как ты думаешь, что делал сэр Артур ночью в твоем саду? - спросил он. - Нет ли здесь какой взаимосвязи?

- Насколько я могу судить, нет. Да и какая здесь может быть связь?

- Во всяком случае, не вполне очевидная. Не знаю, почему я задал этот вопрос. Он вам понравился?

- Ужасно. Впрочем, не настолько, чтобы позволить ему блуждать по моему саду в полночь, - ответил я.

Хью рассмеялся.

- Это, безусловно, подразумевает значительную степень доверия и привязанности, - сказал он.

Я распорядился поставить еще одну кровать в комнате, предназначенной для Хью; вечером, после того как он погасил свет, мы некоторое время поговорили, затем настала тишина. Было холодно, я смотрел на огонь в очаге, на раскаленные угли, на слабый свет, ими отбрасываемый, и ничего не нарушало мирной атмосферы и тишины, царивших в комнате. А потом мне показалось, как что-то нарушилось, и вместо того, что спокойно уснуть, я почувствовал гнетущий ужас надвигающегося кошмара, начавший проникать в мое сознание. Я слышал, как ворочается Хью, снова и снова, пока, наконец, он не заговорил.

- Я чувствую себя весьма неуютно, - сказал он, - но в то же время не вижу и не слышу ничего необычного.

- То же самое происходит и со мной, - признался я.

- Ты не возражаешь, если я на минутку включу свет и посмотрю, что творится?

- Ни в коей мере.

Он щелкнул выключателем, комната осветилась, и он присел в постели, нахмурившись. Все было как обычно; книжный шкаф, стулья, на один из которых он повесил свою одежду; в комнате не было ничего, что отличало бы ее от тысячи других, ей подобных, где их обитатели спокойно спали.

- Странно, - пробормотал он и снова выключил свет.

Нет ничего труднее, чем следить за течением времени в полной темноте, но мне не кажется, что до появления знакомого чувства надвигающегося кошмара его прошло так уж много. Хью произнес странным, надтреснутым голосом:

- Она идет, - сказал он.

И почти сразу же вслед за его словами я заметил, что мрак в комнате заметно редеет.

Темнота стала понемногу отступать, начали вырисовываться контуры предметов. Постепенно я смог разглядеть стулья, камин, кровать Хью, наконец, она совсем исчезла, словно кто-то включил невидимую лампочку.