- Должен признаться, что я и в самом деле не наблюдаю никаких признаков употребления стимуляторов, - признался Мервик, - но если вам нужен мой совет как профессионала, - я вовсе не настаиваю на этом, - то я бы посоветовал вам отказаться от всех стимуляторов и с месяц полежать в постели.
- Но почему, во имя всего святого? - удивился Дик.
- Потому что, чисто теоретически, это лучшее, что вы можете сделать. Вы испытали шок, весьма серьезный, о чем свидетельствуют мучения последний недель, проведенных в депрессии. Обыкновенный здравый смысл подсказывает: "Был сильный шок, надо восстанавливаться аккуратно, постепенно". Вместо этого вы возвращаетесь к работе и ведете весьма энергичную жизнь. Я охотно допускаю, что такой образ жизни вам по душе; вы также стали вдруг способны на действия, которые - впрочем, это, кажется, совершенная бессмыслица.
- Что именно - совершенная бессмыслица?
- Мои слова. Как профессионал, я должен вас ненавидеть, поскольку вы своим поведением опровергаете теорию, в которую я свято верю. Более того, я совершенно уверен, что вы в полном порядке. Я должен найти этому объяснение, хотя и не сейчас.
- Что это за теория?
- Прежде всего, лечение шока. А во-вторых, распространенное мнение о том, что для того, чтобы хорошо выполнять свою работу, человек должен мало есть и пить, и много отдыхать. Кстати, как долго длится ваш сон?
Дик прикинул.
- Я обычно отправляюсь в постель около трех, - сказал он, - и, полагаю, сплю приблизительно четыре часа.
- А кроме того, не отказываете себе в виски, питаетесь как гусь, предназначенный к Рождеству, и совершаете регулярные пробежки по утрам.
- Совершенно верно, и такой образ жизни меня вполне устраивает. А вы, похоже, задались целью меня переубедить.
- Даже если вы его не измените, ваш случай все равно останется весьма интересным.
Мервик действительно был страшно заинтересован, а потому, вернувшись домой поздно ночью, он отыскал на книжных полках некий толстый том, и открыл главу, называвшуюся "Шок". Книга была посвящена непонятным заболеваниям и нарушениям функционирования нервной системы. Он часто читал ее ранее, ибо, в силу своей профессии, интересовался редкими и любопытными заболеваниями. Он отыскал параграф, который неоднократно перечитывал ранее, но который в этот вечер особенно привлекал его внимание.
"Нервная система может функционировать таким образом, что даже у специалистов это будет совершенно неожиданным. Известны случаи, не вызывающие сомнений, когда полностью парализованный человек соскакивал с постели, заслышав крик: "Пожар!" Также известны случаи, когда сильный шок, становившийся причиной глубокого депрессивного состояния, напоминающего летаргию, сменялся аномальной активностью, требовавшей необычайного прилива энергии, какая прежде не замечалась, или же замечалась в гораздо более слабой степени. Такая гиперактивность, при том, что потребность в сне и отдыхе часто существенно снижается, требует стимуляции в виде большего количества пищи и алкоголя. Казалось бы, что пациент, оказавшийся в таком состоянии после шока, рано или поздно за весьма короткий срок вновь погрузится в депрессию, однако, нельзя сделать однозначного вывода, когда и как это случится. Может оказаться нарушенным пищеварение, возникнуть белая горячка, или же возникнуть проблемы с ясностью мышления..."
Но недели шли за неделями, июльское солнце превратило Лондон в раскаленный каменный лабиринт, а Алингхэм по-прежнему являл собой совершенно исключительное явление. Мервик терялся в догадках, наблюдал за ним и никак не мог прийти к определенному мнению. Он ухватился за слова Дика, что если обнаружит хоть малейшие следы действия стимуляторов, тот немедленно сменит образ жизни, но был вынужден признаться, что на это нет и намека. Леди Мэйдингли, тем временем, провела несколько сеансов, и в этом случае Мервик опять был вынужден констатировать, что те опасности, о которых он предупреждал Дика, совершенно беспочвенны. Как ни странно, эти двое стали большими друзьями. И Дик оказался прав, утверждая, что не испытывает к ней совершенно никаких эмоций, и он относился к ней, скорее, как к натюрморту, который взялся запечатлеть на холсте, чем к женщине, которую некогда боготворил.
Однажды утром, в середине июля, она сидела перед ним в его студии, а он, вопреки обыкновению, очень спокойный, кусая кончики кистей, переводил взгляд с нее на холст и обратно.
Внезапно он воскликнул:
- Это очень похоже на тебя, - произнес он, - и все же это не ты. Отличий слишком много! Я не могу изобразить тебя так, словно ты слушаешь гимн, написанный органистом, объевшимся кексов, с помощью четырех диезов. Это тебе совершенно не подходит!
Она рассмеялась.
- Ты должен был приложить все усилия, - сказала она.
- Я старался.
- Так в чем же дело?
Дик вздохнул.
- Ну конечно же, в твоих глазах, - ответил он. - В них что-то есть, и ты об этом знаешь. Что-то такое, что присуще только тебе. Вернемся на некоторое время назад; помнишь, мы говорили о том, что у наших братьев меньших все можно прочесть по их глазам, как и у тебя.
- И я тогда еще подумала, что будь я собакой, я бы непременно зарычала на тебя, а будь кошкой - поцарапала.
- Это уже конкретное действие; я же говорю о том, что и ты, и животные пользуетесь только глазами, в то время как люди выражают свои мысли и с помощью рта, и с помощью лба и все такое прочее. Довольная собака, раздраженная собака, голодная собака, сытая собака, безразличная собака - все это можно прочесть у нее по глазам. Ее пасть при этом почти совершенна неподвижна, и то же самое можно сказать про кошку, если не более.
- Ты часто говорил мне, что я настоящая кошка, - совершенно спокойно заметила леди Мэйдингли.
- Я и теперь готов это повторить, - сказал он. - Может быть, взглянув в глаза кошке, я пойму, что именно я упустил. Спасибо за подсказку.
Он положил палитру и подошел к столу, на котором стояли бутылки, лед и сифон.
- Не желаешь ли чего-нибудь выпить? Сегодня жарко, как в Сахаре, - спросил он.
- Нет, благодарю. И когда же ты назначаешь последний сеанс? Ты ведь сам сказал, что остался всего один.
Дик наполнил стакан.
- Я отправлюсь куда-нибудь на природу, - сказал он, - чтобы придумать, что поместить на заднем плане. Если повезет, я закончу все в три дня, если нет - то может быть через недели или чуть позже. Я совершенно не представляю, что там должно быть. Скажем, через неделю?
Леди Мэйдингли сделала пометку в своей украшенной золотом и драгоценными камнями записной книжке.
- И мне следует приготовиться к тому, чтобы увидеть кошачьи глаза на месте моих собственных, когда я увижу картину в другой раз? - спросила она, проходя мимо холста.
Дик рассмеялся.
- О, ты вряд ли заметишь разницу, - сказал он. - Разве не странно, что я никогда терпеть не мог кошек - они заставляют меня ощущать какую-то слабость, а ты всегда напоминала мне кошку.
- Тебе лучше бы спросить об этом своего друга мистера Мервика. Метафизические загадки - это по его части, - ответила она.
Фон изображения на картине в настоящее время был туманно обозначен несколькими штрихами, около головы, ярко-фиолетового и ярко-зеленого цветов, а мысли художника были заняты теми несколькими днями, целиком посвященными рисованию, которые его ожидали. Позади фигуры на холсте в высокой раме, должны были вырасти зеленые шпалеры, а на них, почти скрывая деревянную основу, распуститься большие прекрасные фиолетовые клематисы с блестящими листьями и подобными звездам цветками.
В верхней части холста будет просто узкая полоска летнего неба, у ее ног такая же узкая полоска серо-зеленой травы, а на заднем плане, весьма смелая, феерия фиолетового и зеленого. С этой целью он направился в небольшой коттедж, расположенный неподалеку от Годалминга, где он построил в саду нечто вроде открытой студии, одновременно напоминающее комнату и беседку, не имевшую северной стены и окруженную зеленой решеткой, представлявшую собой огромное скопление фиолетовых звезд. Он ясно представлял себе, какой необычно красивой будет выглядеть на холсте его натурщица, как подчеркнет эту красоту фон, и ее большую серую шляпу, и блестящее серое платье, и желтые волосы, и кожа, цвета слоновой кости, и светлые глаза, сейчас голубые, а спустя мгновение серые, а еще спустя мгновение зеленые. Он с нетерпением ожидал момента, когда сможет приступить к воплощению своего замысла и испытывал чувства, хорошо знакомые любому творцу, а потому нет ничего удивительного в том, что он спешил в Годалминг, оживленный и исполненный жаждой деятельности. Ибо он собирался вложить в каждый элемент своего творения - в каждую пурпурную звездочку цветка, каждый листочек, каждый кусочек решетки, - жизнь и свет, подобно тому, как сумерки, затушевывая небо, открывают нам блестящие жемчужины звезд.
