Он повернулся к своему аппарату и лампе рядом с ним, нашел в ее свете то, что искал, и вставил иглу граммофона в неровное отверстие в черепе.

В течение нескольких минут, пока он возился там, стояла тишина, а затем, совершенно неожиданно, четкий, ясный, обычный человеческий голос, голос миссис Габриэль, раздался из трубы. "Да, я всегда говорила, что поквитаюсь с ним", - говорил этот голос. - "Он использовал меня как боксерскую грушу, он бил меня, когда приходил домой пьяным, и часто лицо мое было в черных и синих отметинах от его побоев. Взамен я окрашу его в красное".

Далее запись оказалась испорченной; вместо четко произносимых слов из трубы доносился какой-то шум. Мало-помалу он становился более внятным, и мы услышали нечто вроде страшного отвратительного смеха. Кроме него больше ничего не было слышно.

- Наверное, игла попала в какую-то колею, - сказал Хортон. - Должно быть, она много смеялась про себя.

В течение довольно длительного времени мы не слышали ничего, кроме все тех же повторяемых слов, и все того же ужасного смеха. Тогда Хортон взялся за второй аккумулятор.

- Я постараюсь простимулировать нервы двигательного центра, - сказал он. - Смотрите на ее лицо.

Он вытащил граммофонную иглу, и поместил в отверстие черепа два провода от второго аккумулятора, устанавливая их с большой аккуратностью. Я наблюдал ее лицо, и вдруг, с ужасом, увидел, как губы ее начали двигаться.

- Ее губы шевелятся, - чуть не закричал я. - Она не умерла!

Он глянул ей в лицо.

- Чепуха, - сказал он. - Это вызвано воздействием тока. Она уже полчаса как мертва. Что такое?

Губы ее растянулись в улыбке, нижняя челюсть отвисла, и мы услышали смех, подобный только что доносившемуся из граммофонной трубы. Потом мертвые губы заговорили, забормотали непонятные слова, напоминавшими скорее поток бессвязных слогов.

- Сейчас я дам полный ток, - сказал он.

Голова дернулась и приподнялась, губы шевелились, и вдруг она заговорила, быстро и отчетливо.

- Когда он отложил свою бритву, - сказала она, - я подошла к нему сзади, положила руку ему на лицо и изо всех сил потянула его голову назад, пригибая к спинке стула. А затем схватила его бритву и одним движением - ха, ха, ха, заплатила ему за все. Но я не потеряла головы, я хорошенько намылила его подбородок и вложила бритву ему в руку; затем я оставила его, спустилась вниз и приготовила ему обед, а когда, спустя час, он не спустился вниз, я поднялась взглянуть, что происходит. Он не пришел, потому что на шее у него был порез...

Хортон вдруг достал два провода из ее головы, и губы ее перестали шевелиться на середине фразы, а рот остался полуоткрытым.

- Клянусь Богом! - сказал он. - Этим мертвым губам есть что порассказать. Но мы пойдем дальше.

Что именно случилось потом, я так и не понял. Мне показалось, что когда он наклонился над столом с двумя проводами от аккумулятора в руках, нога его подвернулась, и он повалился вперед.

Раздался резкий треск, вспышка ослепительного синего света, и он упал лицом вперед, судорожно дернув руками. При его падении два полюса, которых он одновременно коснулся руками, снова резко разошлись в стороны, я подхватил его и положил на пол. Но его губы, как и губы мертвой женщины, более не произнесли ни слова.

ОБЛАКО ПЫЛИ

Большие французские окна, выходившие на лужайку, были распахнуты, и, как только ужин был окончен, две или три партии, кто еще оставался в Комб-Мартин в последнюю неделю августа, вышли на террасу, посмотреть на море, над которым уже взошла большая и полная луна, и от горизонта к берегу протянулась мерцающая золотом дорожка, в то время как другие, менее склонные любоваться луной, отправились в бильярдную или составить партию в бридж. Кофе подавалось сразу после десерта, в конце ужина, как и после завтрака, в соответствии с восхитительным обычаем дома.

Каждый, таким образом, мог остаться или уйти, выкурить сигару, выпить портвейна или воздержаться, в соответствии с личным вкусом. В тот вечер случилось так, что мы с Гарри Комб-Мартином очень скоро остались одни в столовой, поскольку обсуждали мастерскую в гараже, остальным партиям (что неудивительно), было скучно, и они удалились. Гараж-мастерская располагалась в доме, и была полностью предназначена для бесконечного усовершенствования нового шестицилиндрового "Непира", который мой хозяин, по причине своей экстравагантности, о которой не раз жалел, недавно приобрел, и на котором он предложил отвезти меня на обед в дом своего друга, расположенный неподалеку от Ханстэнтон, на следующий день. Он, с законной гордостью, заявил, что рано вставать нет никакой необходимости, поскольку расстояние составляет всего восемьдесят миль, и по дороге нет никаких полицейских кордонов.

- Странные вещи, эти большие машины, - сказал он, сказал он в заключение, когда мы уже поднялись, чтобы разойтись. - Иногда мне трудно поверить в то, что мой новый автомобиль всего лишь автомобиль. Мне кажется, что он живет своей собственной жизнью. Он больше похож на прекрасного скакуна с удивительно тонким прекрасным экстерьером.

- И таким же своенравным? - спросил я.

- Нет, у него прекрасный нрав, должен признаться. Даже когда он мчится на максимальной скорости, ничего не стоит замедлить его или остановить. Немногие большие машины способны спокойно к этому отнестись. Они обижаются, - в буквальном смысле, уверяю вас, - если их останавливают слишком часто.

- Автомобиль того парня, Гая Элфинстоуна, например, - сказал он, - это был злой, грубый, неистовый монстр среди автомобилей.

- А что это за зверь? - спросил я.

- "Амадей", двадцать пять лошадиных сил. Самая капризная порода автомобилей; слишком изящное создание, тонкая кость - и слишком нервный для такой кости. Этот грубиян вел себя как кролик или курица, хотя, возможно, это было менее болезненно для автомобиля, чем для его владельца. Бедный парень! Он дорого заплатил за это - даже слишком дорого. Вы знали его?

- Нет, но уверен, что уже слышал это имя. Ах, да, это не он, случайно, сбил ребенка?

- Да, - отвечал Гарри, - а затем разбился прямо напротив ворот собственного парка.

- Он погиб, не так ли?

- Да. Он погиб на месте, а машина его превратилась в груду обломков. Это старая история, и, насколько мне известно, в деревне ходят слухи как раз по вашей части.

- Как-то связанные с призраками? - спросил я.

- Да, призрак его автомобиля. Вполне современно, не так ли?

- А что это за история? - поинтересовался я.

- Что-то вроде этого. За пределами деревни Бирхэм, в десяти милях от Норвича, есть место; там есть довольно длительный участок прямой дороги - именно там он сбил ребенка - а парой сотен ярдов далее дорога очень неудобно упирается в ворота парка. Так вот, месяц или два назад, вскоре после аварии, один старик из деревни клялся, что видел там машину, двигавшуюся совершенно бесшумно на полной скорости, и исчезнувшую в воротах парка, хотя они были заперты. Вскоре после этого другой житель деревни заявил, что слышал рев мотора в том же месте, затем ужасный крик, но ничего при этом не видел.

- Ужасный крик, - пробормотал я.

- Я понимаю, что вы имеете в виду! Я тоже подумал о клаксоне. Этот парень поставил себе такой же клаксон, как у меня. Его звук напоминает ужасный вопль, и я иногда невольно вздрагиваю, услышав его.

- Истории на этом исчерпываются? - спросил я. - Один старик увидел бесшумно мчавшийся автомобиль, а другой слышал звук, исходивший от чего-то невидимого?

Гарри стряхнул пепел с сигареты в камин.

- Вовсе нет! - ответил он. - С полдюжины жителей видели или слышали что-либо подобное. Очень тяжело отличить, где правда, а где досужие байки.

- Особенно если подобные вещи рассказываются и повторяются в трактирах, - заметил я.