Вилла Каскана была во всех отношениях совершенно восхитительным строением, но даже если бы она оставалась в целости и сохранности, ничто во всем свете - я использую эту фразу в буквальном смысле, - не заставило бы меня снова ступить на ее территорию, ибо это прекрасное место запечатлелось в моих воспоминаниях самым ужасным образом.

Большинство призраков, как о них рассказывают, не причиняют вреда; они, может быть, ужасны, но их визиты, как правило, остаются без последствий. Они, даже, могут быть благожелательны и настроены дружелюбно. Но их появление на Вилла Каскана отнюдь не было таким, и если бы они нанесли свой "визит" несколько иным образом, то не думаю, что мне удалось бы оправиться от него более успешно, чем Артуру Инглису.

Дом располагался на покрытом падубами холме неподалеку от Сестри ди Леванте на итальянской Ривьере, откуда открывался прекрасный вид на переливающуюся голубизну чарующего моря, а позади него светло-зеленые каштановые рощи поднимались вверх по склонам, пока не уступали место соснам, казавшимся по контрасту с ними почти черными, которые и увенчивали верхушки холмов. Раскинувшиеся вокруг дома сады пышно расцветали в середине весны, и их ароматы, ароматы цветущих магнолий и роз, смешивались с соленой свежестью ветров с моря и широким потоком вливались в прохладные сводчатые комнаты.

На первом этаже дом с трех сторон опоясывала широкая лоджия, верхняя часть которой представляла собой балкон для нескольких комнат второго этажа. Парадная лестница, широкая, со ступенями из серого мрамора, вела из холла на площадку перед этими комнатами, которых было три, а именно: две большие гостиные и спальная комната, расположенная рядом с ними. Гостиные комнаты использовались, спальная комната - нет. Далее главная лестница вела на третий этаж, где находилось несколько спален, одну из которых занимал я, а с другой стороны второго этажа с полдюжины ступенек вели к другой анфиладе комнат, две из которых в то время, о котором я веду рассказ, занимал Артур Инглис, художник; одна комната была его спальней, а другая студией. Таким образом, с площадки перед моей комнатой я мог попасть как на главную лестницу, так и на ту, которая вела в апартаменты Инглиса. Джим Стенли и его жена занимали комнаты в другой части дома; там же располагалась прислуга.

Я прибыл в обеденное время, прекрасным солнечным днем середины мая. Сады цвели и благоухали; было просто восхитительно оказаться среди прохладного мрамора виллы после прогулки от пристани для яхт под яркими, опаляющими солнечными лучами. Но (читателю придется положиться на мое честное слово, ибо иных доказательств у меня нет), едва ступив в дом, я сразу почувствовал какое-то смутное беспокойство. Это чувство, если можно так выразиться, было весьма неопределенным, хотя и очень сильным, и я помню, что, увидев письма, ждущие меня на столе, сразу же предположил, что причина моего беспокойства скрыта как раз в этих письмах. Тем не менее, вскрыв их и пробежав глазами, я был вынужден признать, что в них не содержалось ни малейшего повода для беспокойства: все известия были исключительно благоприятными. Но то, что мое предчувствие не оправдалось, нисколько не рассеяло моего беспокойства. В этом прохладном, напоенном ароматами доме что-то было не так.

Я упоминаю об этом лишь потому, чтобы постараться объяснить тот факт, что, хотя я, как правило, сплю очень крепко, и свет, который горит, когда я ложусь в постель, гасится обычно с моим пробуждением на следующее утро, свою первую ночь на Вилла Каскана я провел отвратительно. Это также может объяснить тот факт, что когда я засыпал (было это на самом деле, или только думал, что это было на самом деле), сны мои отличались яркостью и оригинальностью, оригинальностью в том смысле, что никогда прежде мне не снились те образы, которые в ту ночь полностью завладели моим рассудком. К тому же, помимо томительного предчувствия чего-то нехорошего, некоторые слова и события, случившиеся в тот день, возможно, также были как-то связаны с происшедшим той ночью, а потому будет не лишним здесь о них упомянуть.

После обеда мы отправились на прогулку с миссис Стэнли, и она указала мне на незанятую спальню на втором этаже, попасть в которую можно было из комнаты, в которой мы обедали.

- Мы оставили ее незанятой, - сказала она, - поскольку у меня и Джима есть очаровательная спальная и гардеробная, как ты видел, в крыле, а если бы мы поселились здесь, то должны были бы превратить столовую в гардеробную и обедать внизу. И поскольку у нас есть там маленькая квартира, а у Артура Инглиса тоже есть маленькая квартира, но в другом конце дома, я вспомнила (кажется странным, не правда ли?), что ты однажды говорил, что чем выше располагается твое жилище, тем большее удовольствие это тебе доставляет. Поэтому я выделила тебе комнату на верху дома, вместо того чтобы предоставить эту.

Сказать по правде, сомнения, зыбкие, как и охватившие меня предчувствия, проникли в мой разум. Мне было не понятно, зачем миссис Стэнли рассказывает мне все это, если рассказывать было вовсе не обязательно. Возможно, именно в тот момент у меня появилась мысль о том, что в свободной спальне присутствует нечто, нуждающееся в объяснении.

Второе событие, возможно, ставшее причиной моего сна, было следующее.

Во время обеда разговор на какое-то время переключился на призраков. Инглис, убежденный в своей правоте, заявил, что любой, верящий в существование сверхъестественных явлений, достоин называться ослом. После чего тема была исчерпана. Насколько мне помнится, больше ничего не было сказано и не случилось ничего, что могло бы стать причиной дальнейшего.

Мы все отправились спать довольно рано, и что касается меня, то я проделал весь путь до своей спальни зевая, чувствуя чрезвычайную сонливость. У меня в комнате было довольно жарко, я распахнул все окна настежь, и извне широким потоком хлынул яркий лунный свет и трели полночных соловьев. Я быстро разделся и лег в кровать, но хотя раньше я просто засыпал на ходу, теперь чувствовал необычайный прилив сил. Впрочем, я нисколько не жалел об этом: я был просто счастлив, лежа в лунном свете и слушая соловьев. Именно тогда-то, возможно, я и уснул, и все происшедшее далее было ни чем иным как сном. Мне подумалось, что пройдет совсем немного времени, и соловьи смолкнут, а луна скроется. И еще мне подумалось, что если по какой-то причине мне так и не удастся уснуть, то я мог бы почитать, и вспомнил, что оставил интересовавшую меня книгу внизу, в столовой на втором этаже. Поэтому я встал с постели, зажег свечу и отправился вниз. Я спустился, увидел на столика книгу, за которой пришел и, почти одновременно, увидел, что дверь в незанятую спальню слегка приоткрыта. Странный сумеречный свет, не похожий ни на рассветный, ни на лунный, исходил оттуда, и я заглянул. Напротив двери располагалась кровать, с большим балдахином и гобеленом в изголовье. Я увидел, что сероватый свет в комнате исходит от кровати, точнее от того, что на ней было. По ней ползали огромные гусеницы, фут и более в длину. Они слабо светились, и именно этот свет я заметил в приотворенную дверь. Вместо присосок обычных гусениц, у этих были клешни, похожие на клешни крабов, и они передвигались, хватая ими покрывало, а затем подтягивая тело вперед. Цветом эти ужасные насекомые были желто-коричневые, и все их тело покрывали какие-то наросты и вздутия. Их там были сотни, и они образовали на кровати шевелящуюся, извивающуюся пирамиду. Иногда какая-нибудь из них падала на пол с глухим мягким звуком, и хотя пол был бетонный, он поддавался их клешням, словно был сделан из шпатлевки, и, передвигаясь прежним образом, гусеница снова взбиралась на кровать и присоединялась к своим страшным подругам. Казалось, у них не было лиц, если это слово можно употребить по отношению к гусеницам; на одном конце их туловища располагался рот, который открывался и закрывался в такт дыханию.

Я смотрел на них, и вдруг мне показалось, что они, все разом, вдруг почувствовали мое присутствие.