Он снова сделал паузу, и тень страха промелькнула в его глазах.

- Это будет окончательным откровением, - сказал он, - окончательной ослепительной вспышкой, которая откроет меня, раз и навсегда, полному знанию, полному осознанию и пониманию, что такое я, как и ты, по отношению к существованию. В действительности нет "я", нет "ты", нет "он". Все это является частью одной-единственной вещи, которая и есть существование. Я знаю, что это так, но пока не способен осознать.

- Но это случится, и в тот день, как я понимаю, я увижу Пана. Может быть, я умру, я имею в виду телесно, но это нисколько не заботит меня. Потому что с этого момента меня может ждать вечное существование, бессмертие.

И тогда, постигнув эту великую тайну, ах, мой дорогой Дарси, я стану проповедником Евангелия радости, предоставляя себя как живое доказательство истины моих слов, что пуританство, омраченные религией кислые лица, рассеются, улетучатся и развеются как туман под солнечными лучами. Но сначала мне надлежит овладеть всеобъемлющим знанием.

Дарси внимательно взглянул на него.

- Я вижу, ты боишься этого момента, - сказал он. Фрэнк улыбнулся.

- Это так; твоя наблюдательность делает тебе честь. Но когда этот момент настанет, я надеюсь, что не буду испытывать страха.

На некоторое время наступила тишина; затем Дарси поднялся.

- Ты просто заворожил меня своим рассказом, чудный мальчик, - сказал он. - Ты совершенно очаровал меня своей сказкой о фэйри, и я просто вынужден просить тебя поклясться, что это правда.

- Клянусь тебе, это правда, - ответил Фрэнк.

- Теперь я точно знаю, что не усну, - добавил Дарси.

Фрэнк взглянул на него с каким-то мягким выражением, словно не понимая.

- Извини, а в чем, собственно, проблема? - спросил он.

- Уверяю тебя, это так. И я буду очень несчастен, если я не высплюсь.

- Если хочешь, я могу помочь тебе уснуть, - сказал Фрэнк каким-то скучным голосом.

- Пожалуйста.

- Хорошо, отправляйся в постель. Я поднимусь к тебе минут через десять.

После того как друг ушел, Фрэнк погасил лампу и отнес стол на террасу. Затем он быстрыми тихими шагами поднялся по лестнице в комнату Дарси. Тот уже лежал в постели, несколько возбужденный услышанным, и Фрэнк со снисходительной улыбкой, словно перед ним был не взрослый человек, а капризный ребенок, присел на край кровати.

- Взгляни на меня, - сказал он, и Дарси стал смотреть на него.

- В зарослях птицы уснули, - тихо произнес Фрэнк, - стих ветер. Уснуло море, и дыхание прилива не вздымает его грудь. Звезды мерцают, качаясь в великой колыбели Небес, и:

Он вдруг замолчал, осторожно задул свечу и вышел; его друг уснул.

Утро вернуло Дарси способность мыслить трезво, ясно и четко, как солнечный свет, заполнивший его комнату. Медленно, по мере пробуждения, собирал он воедино все воспоминания о вечере, закончившемся, как он уверил себя, сеансом гипноза. Все слилось воедино; странный вчерашний разговор, то, что он полностью поддался влиянию чрезвычайно яркого собеседника, которого прежде знал совершенно другим, его волнение, его восприятие имели такое ошеломляющее воздействие, поскольку частично отвечали его собственным мыслям. А о силе воздействия его друга можно было судить хотя бы по тому, с какой легкостью он погрузил его в сон. Полностью разъяснив себе ситуацию с точки зрения здравого смысла, он спустился вниз к завтраку. Фрэнк был уже там, с аппетитом и вполне буднично воздавая должное большой тарелке каши и стакану молока.

- Ты выспался? - спросил он.

- Да, конечно. Где ты выучился гипнозу?

- На той стороне реки.

- Прошлым вечером ты наговорил много ерунды, - заметил Дарси с упреком в голосе.

- Согласен. Я повел себя легкомысленно. Слушай, я подумал о том, чтобы заказать для тебя утренние газеты. Ты можешь узнавать новости биржи, политики или матчей в крикет.

Дарси внимательно его рассматривал. В утреннем свете Фрэнк выглядел еще свежее, еще моложе, еще жизнерадостнее, чем вечером, и это его вид проделал брешь в броне здравого смысла Дарси.

- Ты самый странный парень из всех, кого мне приходилось видеть, - сказал он. - Мне бы хотелось кое о чем тебя расспросить.

- Пожалуйста, - отозвался Фрэнк.

Следующие день или два Дарси терзал своего друга многочисленными вопросами, пытаясь узнать его воззрения и в чем заключается его критический подход к теории жизни, пока, наконец, не составил себе более или менее ясное представление о его опыте и представлениях. Короче говоря, Фрэнк полагал, что "снимая покровы лжи", как он это называл, с той силы, которая управляет движениями звезд, вздымает волны, лежит в основе роста деревьев, любви юноши и девушки, он таким образом добился успеха, о котором даже не мог мечтать, в познании важнейшего жизненного начала. День за днем, по его словам, он приближался к нему, стремился к союзу с ним, - или с ней, с великой силой, которая дает жизнь всему вокруг, - Великому духу природы, или Силы, или Святому Духу. Для него, - по его собственному признанию, другие назвали бы это язычеством, - для него было достаточно знать о существовании этого начала. Он не поклонялся ему, не молился ему, не восхвалял его. Это начало присутствовало в той или иной мере во всех человеческих существах, в деревьях, в животных; осознать и почувствовать, что все вокруг едино с ним, имеет одну природу, было его единственной целью.

Здесь, однако, Дарси был вынужден предупредить его.

- Будь осторожен, - сказал он. - Увидевший Пана умрет, так что не делай этого.

Фрэнк удивленно поднял брови.

- Какое это имеет значение? - сказал он. - Правда, греки всегда оказывались правы, и они в самом деле так считали, но есть и другая возможность. Чем ближе я становлюсь к нему, тем более полным жизни, тем более молодым чувствую себя.

- И чего же ты ожидаешь для себя от последнего откровения?

- Я уже говорил тебе, - ответил Фрэнк. - Бессмертия.

Но гораздо менее из слов и аргументов своего друга понял Дарси его концепцию жизни, чем из наблюдений за его повседневной жизнью. Однажды, например, они шли по деревне, когда старая женщина, согнутая и очень дряхлая, но с необыкновенно жизнерадостным выражением на лице, показалась на пороге своего дома. Фрэнк замер, увидев ее.

- Здравствуй, милая старушка! Как твои дела? - приветствовал он ее.

Она не ответила, ее тусклые старые глаза устремились на его лицо; казалось, она впитывала в себя, как жаждущий воду, красивое свечение, от него исходившее. Вдруг она положила ему на плечи свои старые сухие руки.

- Ты подобен солнцу, - сказала она, он поцеловал ее и двинулся дальше.

Но едва они миновали сотню ярдов, как случилось событие, странно противоречащее тому, что произошло только что. Ребенок, бежавший по направлению к ним, споткнулся, ударился лицом и издал громкий крик боли и испуга. Выражение ужаса промелькнуло в глазах Фрэнка; он, закрыв уши руками, помчался по улице и не остановился, пока ребенок не остался далеко позади и он не мог слышать его криков. Дарси, выяснив, что все обошлось и ребенку на самом деле не так уж и больно, в недоумении догнал его.

- Вам его совсем не жалко? - спросил он. Фрэнк нетерпеливо покачал головой.

- Разве ты не понимаешь? - спросил он. - Разве не понимаешь, что вещи такого рода как боль, гнев, что-нибудь неприятное, отбрасывает меня назад, задерживает пришествие великого часа! Возможно, когда он настанет, я смогу менять эту часть жизни на другую, на истинную радость. Но сейчас я этого сделать не могу.

- А как же старая женщина? Разве она не уродлива?

Сияние постепенно возвращалось на лицо Фрэнка.

- Вовсе нет. Она подобна мне. Ей хотелось радости, она знала, что увидит ее, и она увидела ее, милая старушка.

Следующий вопрос возник сам собой.

- Но как же тогда быть с христианством? - спросил Дарси.

- Я не могу принять его. Я не могу воспринять веру, в которой основной мыслью является то, что Бог, который есть радость, должен был страдать. Возможно, так оно и было, но я не понимаю, как это возможно. Я забыл о нем; мой удел - радость.