Байльшмидт громко застонал, потянулся вниз, к своему члену, но Ваня перехватил его руки, заломил за голову, прижался теснее, так что член Гилберта оказался зажат между их тел. Гилберт попытался вырваться, дернулся, двинул бедрами, но Иван в ответ только прикусил его губу и сам обхватил член влажной ладонью.

И это было слишком — слишком приятно, слишком горячо, тесно, жарко, восхитительно жарко и слишком, слишком хорошо. Гилберт застонал, задрожал, и кончил себе на живот, а Ваня, оказавшись в плену тугих мышц, не сдержавшись, рухнул сверху. Толкнувшись глубже, он укусил Гила за плечо и кончил внутрь, с трудом сдержав стон.

Тяжело дыша, Брагинский вышел из мокрой скользкой задницы, и немного его спермы вытекло на влажные простыни. С трудом двигая руками, он прижал обессилевшего Гилберта к своей крепкой влажной груди и нежно поцеловал в макушку. Постепенно поцелуями он спустился на лицо, и светлая, все еще красная и блестящая от пота кожа в скором времени вся была покрыта поцелуями влюбленных губ.

Гилберт уже собирался задремать, но Ваня, подхватив его на руки, отнес в душ. Он включил теплую воду и, приобняв Гилберта за талию, встал вместе с ним под сильные струи. Иван бережно прошелся по алебастровой коже мочалкой, по-прежнему покрывая лицо Гила поцелуями, сполоснул их обоих, помог Гилберту выйти и обтереться пушистым полотенцем. Затем он уложил Байльшмидта на его кровать, а сам убрал испачканное белье со своей. Спать хотелось слишком сильно, чтобы еще и застилать кровать свежим бельем, так что Ваня просто упал рядом с Гилбертом, который тут же прижался к теплому крепкому боку, как будто напрашиваясь на еще один раз.

— Гил…

— Мм? — сонно отозвался тот.

— Знаешь, а я ведь тебя…

Гилберт запечатлел у Вани на лбу влажный целомудренный поцелуй, и прижал палец к его губам, не давая договорить, а потом улыбнулся хитро чему-то своему, закрыл немного погрустневшие глаза и мгновенно заснул, примостившись на плече.

***

— Сегодня драмкружок зал попросили в обеденный перерыв, видимо, показывать что-то будут. Пойдешь? — Гилберт положил на свой стол стопку тетрадей и с любопытством уставился на Ваню.

— Было бы интересно взглянуть, как они выкрутились, — тот, в свою очередь, наоборот, взял со стола тетради и направился к выходу. — Ты же их куратор и классный руководитель Артура, неужели не спросил?

— Он молчит. Такое чувство, что из него и под пытками ничего не вытянешь, — Гилберт закатил глаза. — Тоже мне, тайна мадридского двора. Ладно, звонок уже, встретимся здесь. Так и быть, променяю прекрасные места в первом ряду на возможность посидеть с тобой, цени.

Дверь закрылась немного раньше, чем он договорил последнее предложение, так что Ваня определенно не мог услышать последней фразы. Байльшмидт вздохнул, потянулся за новой пачкой тетрадей и тоже отправился на урок.

— Здравствуйте, класс. Что-то я не вижу нашего любимого Франциска Бонфуа. Только не говорите мне, что он пропускает мой урок из-за подготовки к выступлению! — Гил с самодовольной ухмылкой оглядел четвертый «А».

— Тони тоже нет! — раздался выкрик из зала.

— Я и сам вижу, — кивнул Гилберт. — Но у него хотя бы к четвертому году отложились зачатки знаний, в отличие от Франциска. Ну, они знали, на что идут, — вздохнув, он махнул рукой и отметил отсутствующих в журнале. — А теперь все заткнулись и быстро списываем с доски новые слова, не хочу из-за вас стоять у стенки.

Гил быстро выписывал мелом слова и выражения — сегодня они должны отработать в классе их употребление, а дома ребятам предстояло написать сочинение. Не дожидаясь, пока все закончат, он задал ребятам придумывать предложения, а сам зорко выискивал тех, кого будет спрашивать.

Урок он закончил за пять минут до звонка, набросав на доске номера и попрощавшись. Иди он один, стоять у стенки ему бы точно не пришлось. По дороге в учительскую он заметил яркие указатели, призывающие «всех-всех» посетить спортзал: очевидно, этим и занимались Бонфуа и Каррьедо вместо английского.

— Ну что, готов? — шумно распахнув дверь, Ваня с громким стуком поставил журнал на место, и встал перед Гилбертом, загораживая свет.

— Быстро ты, — тот поднялся, отложив тетради в сторону.

— Ну не мог же я позволить великому тебе опоздать и упустить сидячие места, — тепло улыбнулся Ваня, и они вдвоем вышли из учительской.

По пути им встречались стрелки, расклеенные на стенах и полу, чтобы призвать как можно больше народу, ученики, оживленно обсуждавшие предстоящее выступление и спешащие в спортзал, Людвиг, которого с утра не пускали в родной кабинет… Когда они подошли, дверь была распахнута, ученики толпились на входе и занимали почти все свободные места — так что Гилберту пришлось с боем отвоевать два стула, но это, к счастью, не было так уж трудно, учитывая, как много учеников его знали и любили. В «Кагами» любили представления драмкружка, хотя большинство ребят никогда не интересовались театром, поэтому в зале было многолюдно. Кто-то даже решил совместить приятное с приятным и начал обед прямо на месте.

— Спасибо, что нашли время и пришли на наше скромное вводное представление! — по всем углам разнесся бодрый голос Антонио. — Давайте ненадолго забудем об учебе и погрузимся в волшебный мир сказок!

Занавес разъехался, открывая картину уютной девчачьей комнатки, где, посреди зала, в кресле свернулась в голубеньком кружевном платье Алиса. Ближе к зрителям, в правом углу сцены, сидели еще трое актеров — в кошачьих ушках, с пушистыми хвостиками, в брюках и галстуках-бабочках. Не стесняясь своих тел, они занимались умыванием, причем с одним, черненьким Кику, мама-кошка Геракл уже закончила, а вот беднягу Франциска отпускать не желала. Аплодисменты не смолкали так долго, что директору пришлось шикнуть на зал.

— Все-таки оставили «Алису», — пробормотал Гил. — Тебе не кажется, что это слишком сложно для мальчишек?

— Они бы не стали браться за что-то легкое, это не в их стиле, — пожал плечами Иван. — Вспомни хотя бы предыдущие постановки драмкружка.

— Но в этот раз спортивные клубы сильно урезали им время.

— Ты так волнуешься? — Ваня хитро улыбнулся.

— Я же классный руководитель Артура, — Гилберт нахмурился и покраснел. — Он амбициозный, хоть и пытается это скрыть. Провалится он, а великому мне ему сопли подтирать?

— Вот и узнаешь, каково мне с тобой было, — фыркнул Иван.

Гил рассмеялся, хлопнув его по плечу. О представлении они благополучно подзабыли, хотя пошлые, раззадоривающие актеров вопли из зала указывали на то, что действие в самом разгаре.

— Зато… — Байльшмидт придвинулся. — Зато ты смог привязать меня к себе.

— Только этим? — Брагинский притворно ужаснулся. — Я думал, кое-кто великий просто без памяти влюбился в своего талантливого кохая, а ты…

— Ну, за мою любовь еще нужно побороться! — Гил кивнул себе, задрав подбородок. — Заслужить, понимаешь? Не то что у вас в России: помог девке убежать от медведя — и все, она твоя навеки.

— Стереотипы, Гил, ну что за стереотипы?

— Я же образно, чтобы понятней было, — отмахнулся он.

Ваня только улыбнулся загадочно, и Гилберт усмехнулся в ответ. Воспоминания об их знакомстве всегда заставляли его чувствовать себя счастливым. Гилберт тогда побаивался Ивана, но стоило им вместе выпить — как страх исчез, а на его месте поселилось что-то большое и теплое.

— Смотри-ка, пройти сквозь него теперь совсем нетрудно! — неожиданно донесся до них голос Артура-Алисы.

Иван и Гилберт синхронно повернулись к сцене, заметив, как занавес стремительно закрывается. Зал наполовину разочарованно вздохнул.

— Алиса сделала свой выбор и шагнула в сказку, — немного грустно, прекрасно играя голосом, начал Антонио. — Теперь — ваш черед! Двери драмкружка открыты для всех желающих. Вам осталось сделать лишь один шаг, и сказочный мир театра — мир, где все иначе, где чудеса превращаются в реальность — станет вашим! Не бойтесь. Следуйте за Алисой и своим желанием. Берите друзей, и — смелее! — приходите к нам в зал в любой день после уроков. Мы покажем вам, какая магия творится за кулисами, научим вас жить в сказке всегда, с нами вы никогда не соскучитесь! Мы станем вашей семьей, вашими друзьями, вашим домом. Ступив за порог драмкружка, нашего маленького театра жизни, никто не способен вернуться тем, кем он был! Мы — были готовы к этому, когда делали свой выбор, и ни о чем не жалеем.