Вечером он сидел, ссутулившись, за столом, строча домашнюю работу так, что стол даже мелко потряхивало. На него вдруг неожиданно нашел приступ вдохновения, и захотелось вылить Тино, преподавателю обществоведения, все свои даже самые абсурдные мысли по поводу означенного вопроса. Очки на носу сбились, но Хенрику было все равно: склонившись над тетрадью ниже, он все прекрасно видел. В прогнозах грозились штормом, пугая страшными ледяными ливнями с градом и сильнейшим ветром, сносящими на своем пути все: линии электропередач, деревья, хлипкие крыши домов, машины — погодка, в общем-то, довольно необычная для декабря-месяца. Но небо было ясным — ни облачка. Рыжее холодное пламя на западе постепенно угасало, погружая город в сумерки, и прохлада замирала в воздухе, становясь почти осязаемой. Совершенно спокойно, умиротворенно, тихо. Как легкий сквозняк из склепа.
Хенрик бы не заметил, что Андресс появился в комнате — тот вошел тихо, не скрипнув дверью, не издав ни единого вздоха, — если бы не откинулся на спинку стула, разминая затекшие от долгой работы пальцы. Он покончил с обществоведением, поток мыслей иссяк, и навалилась усталость, подкрепленная досадой: снова Андресс даже не поздоровался! Хотелось хоть слово доброе услышать от него, но Йенсенн, игнорируя Хенрика, переодевался, закрывшись дверцей шкафа. Нещадно хрустнув пальцами, Хансен развернулся на стуле, встречая Андресса расслабленной улыбкой.
— Что-то ты сегодня быстро, — хмыкнул он. — Опять ничего ему не сказал?
— А ты что-то снова дома, — лениво огрызнулся Андресс. — Что, выпить не с кем?
— Значит, не сказал, — сам для себя отметил Хенрик, отворачиваясь, чтобы сдержать обиду: нет, ну ради кого он вообще старается?
Все время с тех пор как было совершено страшное преступление против невинного малыша-Йенсенна (о котором тот и не подозревал), он посвятил самосовершенствованию. Ночевал в их комнате каждый день, просыпался по будильнику, начал учиться готовить что-то, кроме вермишели быстрого приготовления, бросил пить и, следовательно, больше не буянил, не уходил вечерами по барам с друзьями, даже за учебу засел! Его оценки значительно улучшились, про поведение даже говорить не стоит — соседи были в восторге от перемен. И все ради того, чтобы этот неблагодарный увлеченный только своим дражайшим братиком Андресс на нем злость срывал?
— Значит, не с кем, — безразлично парировал тот, раскладывая на столе учебники и искоса глядя на Хенрика.
Хансен слишком резко бросил на стол учебник по истории, поморщившись от звука столкновения твердого переплета с поверхностью стола. Прозвучало, как щелчок хлыста в цирке. Открыв книгу на нужной странице, он, поправив очки, погрузился в чтение. История. История — это наука. Многие называют ее «наукой легкого поведения», ведь можно солгать о том, что было пару столетий назад, слишком обобщить, элементарно ошибиться. Но, как бы то ни было, без нее нельзя. История человечества — история войн. Войн и ошибок. Она рассказывает о том, что было давным-давно, помогая избежать в будущем повторения страшных событий. За историей не сухие факты — за ней живые люди, которые просто делали то, что делали, оставляя в ней свои следы. История — это время. Настолько масштабный его отрезок, что и представить трудно. Эпохи, тысячелетия, века!.. А вот у него времени — нет. Мысли сбивались, мешая изучать пятидесятые годы прошлого века, выдавливая на поверхность два слова: три месяца. У него осталось три месяца на то, чтобы заполучить Андресса, три ничтожных месяца против двадцати одного, что уже прошли, против тысячелетий истории! Злость накатила с такой силой, что кончик страницы, зажатый между пальцами, затрещал, отрываясь от листа. Ударив кулаками по столу, Хенрик впечатался в него лбом, благо, на том месте все еще лежал учебник. «Никаких шансов, никаких шансов, никаких, просто ни единого. Момент упущен, все пропало, все, ради чего жил и старался. Какие действия ни предпринимай — все будет по-старому, ситуация не изменится, как раньше не менялась».
— Ты в порядке? — голос тихий и немного — где-то в глубине, совсем незаметно — взволнованный.
Йенсенн действительно беспокоился о Хенрике: тот совершенно переменился, стал сам не свой. Исчез какой-то особый задор, который пусть и слабо, но привлекал к нему. Будто случилось что-то такое, непоправимое, в чем виноват только он, Хенрик, и только он от этого и страдал, не в силах разделить с кем-то боль. Это немного пугало Андресса, он видел часть своей вины в таких радикальных переменах: ведь он ответил тогда на этот проклятый поцелуй, дал надежду, которую потом безжалостно топтал, в бессмысленном стремлении изменить прошлое. Он жалел, что все получилось именно так, он прикипел к Хенрику, привык всегда видеть того рядом, сам шутит, сам смеется, пьет свое пиво литрами, забивает на учебу и болеет театром, иногда разыгрывая перед ним небольшие инсценировки в лицах. Тому Хансену Андресс доверял: он был искренний и настоящий. Не в привычках у Андресса было показывать свои чувства каждому встречному, но Хенрик все-таки заслужил доверие, доказал, что достоин откровенности. И вот теперь он ведет себя так, будто в него демон вселился и стремится власть над телом получить: сдерживается, одевается прилично, мало говорит.
— Нет, я не в порядке, — глухо ответил Хенрик, не отрывая голову от стола и замирая в заинтересованном ожидании: «Что ты теперь будешь делать, Анди?»
— Что случилось? — прямо спросил тот, поворачиваясь к Хенрику на стуле и внимательно вглядываясь в напряженный силуэт.
Why do you waste my time?
Two steps, I donʼt rewind.
Feeling I canʼt define
I give back to you.
Give it all away, take it all away!
Give it all away, take it all away! ¹
Хансен не ответил. Ему было плохо, так плохо, как никогда раньше. Воспоминания этого — да и не только этого, если начистоту, — случайного секса, осознание своей беспомощности перед временем, ничтожности и тщетности всех своих усилий… А тут еще и главная проблема решила состроить из себя заботливого друга, устраивая чуть ли не допрос с пристрастием. «Что случилось? А не очевидно?! Правда, что ли?» Не хотелось отвечать ни на чьи вопросы, хотелось только знать, не со слов, а изнутри, из мыслей, из сердца достать это знание: почему он столько времени водил его за нос? Почему давал надежду? Почему ответил на поцелуй? Почему не съехал в самом начале? Почему до сих пор здесь? Почему вечно «Халлдор», почему бы не взглянуть на того, кто действительно искренне любит?! Он же столько усилий прилагал, чтобы добиться расположения Андресса, а в итоге что? Один случайный поцелуй? Черная неблагодарность? Да он же даже своим другом Хенрика не считает! Зачем, ну зачем все это было? За то время, что они живут вместе, они же не стали ближе ни на йоту! Как были чужими друг другу, так и остались: Андресс по-прежнему презирает, по-прежнему избегает, по-прежнему не доверяет! Что он делал не так? Чего этому несносному ребенку было нужно?!
Хенрик не заметил, что последний вопрос почти прокричал, вызывая на обычно абсолютно спокойном лице Андресса горькое удивление. «Так и знал». Знал, что все из-за него. Йенсенн отвернулся, не в силах смотреть на мучения Хенрика. Один мимолетный взгляд — и когда Хансен успел подняться с места и нависнуть над ним? — поцелуй. Властный, жесткий, с привкусом отчаяния и безнадежности. Замычав Хенрику в губы, Андресс попытался вырваться, упираясь ему в грудь руками, но тот одним незаметным движением обхватил их обе, вжимая вниз, в бедра, раздвинувшиеся под таким давлением. Андресс попытался отвернуться, но Хенрик другой рукой с силой вцепился в его подбородок, удерживая в нужном положении. Йенсенн плотно сжимал губы и зажмуривал глаза, извивался всем телом, но все равно был безнадежно слабее.
I see my demise
From behind your eyes.
I canʼt pass you by.
I put back to you.
Give it all away, take it all away!
Give it all away, take it all away!
Give it all away, take it all away!
