чтобы мы оставались и дальше также близки, как и сейчас…

– Вау, да она бредит.

– …так что я подумала, что могу просто спросить. Или может быть я просто хотела дать

тебе понять, что я знаю, и если это было преднамеренно, то это как– то отвратительно с твоей

стороны. Конечно, если это была случайность, просто проигнорируй записку. Ты очень милая.

Хохо, Нат».

Я растираю лицо ладонью.

– Серьезно, Отти, найди новую соседку. На ее фоне Райкер кажется нормальным.

– Я не могу! После того, как я видела, как другие меняются соседками, это такая трагедия!

– А это не трагедия?

– Да, – соглашается она. – Но здесь присутствует элемент абсурдности. Это объективно

смешно.

– Хочу сказать, что я еще понимаю записку о крошках от крекеров. Я предупреждал тебя

об этом несколько лет. Но грязные вилка и тарелка, когда ты приносишь еду ей в постель?

Она смеется.

– Можно подумать она не ест в столовке. Там вся посуда подозрительная.

– Да как они посмели! Они что не знают, что это Йель?

– Заткнись. Как в ЛА?

Я выглядываю в окно.

– Солнечно.

Отти стонет.

– Хорошие выходные? Что интересного?

– Мы играли с Вашингтоном вчера, так что половина их наших пошла на игру.

– Кто бы мог подумать, что ты футбольный фанат?

– Я бы сказал не фанат, а больше осведомленный негласными правилами, – я

откидываюсь на спинку своего стула, почесывая челюсть. – Несколько парней из «Хедрика»

устраивали вечеринку прошлой ночью. Я ходил с Брекином, – мой первый и самый близкий друг,

Брекин сбежал из небольшого городка в Техасе, и по какому– то странному стечению

обстоятельств – (1) гей и (2) мормон. Я не мог бы выдумать подобное, даже если бы попытался.

Он чертовски умный и читает так же жадно, как и Отэм. Я бы влюбился, если бы мое сердце уже

не было занято. – Классный день. Не знаю. А что ты делала?

– Вчера у Дикона была гонка, так что мы были на ней.

Дикон. Ее новый парень и, похоже, бог в команде по гребле.

Небольшой виток ревности греется внутри. Я не могу отрицать этого. Но по большей

части, он кажется классным парнем. Он – ирландец, и полностью ослеплен Отэм, так что он уже

мне нравится. Он даже написал мне на прошлой неделе, чтобы спросить, что ему стоит купить на

ее день рождения. Вербовка лучшего друга: умный ход.

– Я скучаю, – говорю ей.

– Я тоже скучаю.

Мы обмениваемся подробностями поездки на День Благодарения, обещаем друг другу

поболтать на следующей неделе и отключаемся.

Пятнадцать минут после разговора мне грустно.

Но потом я замечаю Брекина на своем пороге с Фрисби.

– Кто на этот раз? – спрашивает он.

Благодаря графину водки с тоником и марафона «Во все тяжкие» однажды ночью в моей

комнате, и он знает обо всем.

– Оба.

Он машет Фрисби.

– Пошли. На улице классно.

***

В моей жизни было несколько моментов, когда я думал, что ощущаю высшую силу в

действии. Первый раз, когда мне было шесть, а Хейли – три. Мое самое раннее, четкое

воспоминание, все, что перед ним – нечеткое: швыряние макаронами или разглядывание потолка

по ночам, пока родители читали мне сказку. Но это первое, каждая деталь которого, похоже,

отпечаталась у меня в мозгу. Мама, я и Хейли были в T.J. Maxx22. Стеллажи были установлены так

близко друг к другу и забиты одеждой, что казалось практически невозможным пройти между

ними, не зацепив чего– то шерстяного, шелкового или джинсового.

Хейли была резвой и глупой и пару раз пряталась под стеллажами, которые перебирала

мама. Но потом она исчезла. Абсолютно. Десять минут мы бегали повсюду, зовя ее по имени с

нарастающей истерикой, капаясь в каждой стойке, полке или стеллаже. Мы не могли ее найти. Мы

предупредили продавца, которая вызвала охрану. У мамы была истерика. У меня была истерика. Я

никогда не делал этого прежде, но тогда закрыл глаза и начал молить – ни человека, ни силу,

возможно, будущее – чтобы с ней было все в порядке. Только несколько недель назад я узнал

слово «похищение» и казалось мой мозг перестроился так, что я видел все сквозь призму

возможного сценария похищения.

Мне становилось легче, когда я снова и снова повторял – пожалуйста, пусть с ней все

будет в порядке, пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке, пожалуйста, пусть с ней все

будет в порядке – и возможно, позже для меня всегда обретали смысл слова Себастиана, когда он

говорил, что ему становилось легче, когда он молился. Я понимал, что беспомощен, но мне все

равно казалось, что мои намерения имели силу, что они могли изменить траекторию всего, что

произошло с моей сестрой.

Я навсегда запомню, каким спокойствием меня накрыло. Я продолжал твердить про себя,

подошел и обнял маму, пока продавец истерично бегала повсюду, и мое спокойствие передалось

ей. Мы просто так и стояли, молча вдыхая и выдыхая, веря, что она где– то поблизости, пока

охранник рявкал приказы в рацию, а продавец проверяла каждую подсобку. Мы стояли, так пока

Хейли не показалась в пыльном зазоре между стеллажами в самом дальнем углу магазина, с самой

огромной, гордой улыбкой и не прокричала:

– ХЕЙЛИ ВЫИГРАЛА!

Были и другие случаи. Ощущение, что кто– то предостерегал меня, держаться подальше от

океана однажды, когда пляж в итоге закрыли из– за опасной приливной волны. Успокоительное

облегчение от того, что я был расстроен из– за чего– то и вдруг смог остановить катастрофичный

сценарий, вдохнуть и выдохнуть – задаваясь вопросом, что это было, отчего паника закручивалась

беспрерывно, и напоминало мне расслабиться. Иногда случаи были незначительны, иногда

важными, но я всегда чувствовал, что они были частью человеческого существования, воспитания

заботливых людей.

Однако, воспитание заботливыми людьми не объясняло того, что случилось в тот

воскресный день. Мы с Брекином пошли на улицу с Фрисби в руках. Погода была потрясающей –

почти двадцать четыре градуса без ветра и с ясным небом. Странный морской слой, повисший в

воздухе до обеда, испарился, а небо было нереального голубого цвета, цвета, который запоминает

и замечает каждый турист. Ярко– зеленая Фрисби Брекина разрезала его, туда и обратно между

нами. Мы петляли между людьми на лужайке, извиняясь, когда Фрисби приземлялась у чьих– то

ног или – один раз – врезалась в их голень. Мы начали, когда солнце стояло слева от нас, но пока

бросали, носились и ловили, солнце в итоге оказалось прямо перед моими глазами.

Я, вероятно, романтизирую это сейчас – по сути, даже в свои самые атеистские мгновения,

я понимаю, что романтизирую, – но оглядываясь назад, я вижу структуру нашей игры, как

петляющего, точного спирографа. Каждый бросок Брекина, который я ловил, я смещался на

22 Американская сеть универсальных магазинов.

точное количество градусов: десять, пятнадцать, двадцать, тридцать, пока не повернул ровно на

девяносто градусов с того места, откуда начал.

У каждого своя походка, как уникальные и узнаваемые отпечатки пальцев. Походка

Себастиана всегда была прямой, неспешной и осторожной: каждый шаг за предыдущим. Я знал

его плечи – широкие, мускулистые – и как его голова смыкалась с шеей – подбородок вверх в

своего рода изящной осанке. Я знал, что он ходил, свободно спрятав большой палец в ладонь, так

что всегда казалось, будто он слегка сжимает правую руку в кулаке, когда его левая спокойно

болталась с боку.

И там был он, освещенный со спины. Ни одна из его черт не была различимой, только

походка, его приближение ко мне.

Брекин бросил Фрисби, и мой удивленный, изучающий взгляд уловил сердцевину солнца,