-Ну, дай Бог. Коли так, спешивать никого не придётся, да и конной силы убавлять бы не хотелось.

...Снова катилось над полем и гладью Оки "ура!", когда скакал Дмитрий перед фронтом войска обратно. И, кажется, только теперь, прикоснувшись душой ко всей рати, к каждому её полку, Дмитрий начинал ощущать силу, что вывела на это поле Русская земля. Он привыкал к чувству этой силы со счастливым испугом, - казалось, видит сон и боится пробуждения, которое унесёт желанный образ. Сказал Боброку:

-Полки не разводи. Ждите.

Боброк кивнул.

Ордынский посол ждал в княжеской палате детинца. Встал навстречу, отвесил поклон. Дмитрий помнил этого рослого мурзу, уже немолодого, похожего обличьем на Чингисхана, каким рисовали его в восточных книгах. "Принц крови", сильный и знатный наян, владелец крупнейшего в Орде улуса - вон каких послов стал направлять Мамай к московскому князю!

-С чем пришёл, хан? - спросил Дмитрий.

-Спроси лучше - за чем? За ответом пришёл. Что ты надумал, князь? Войско, говорят, привёл в Коломну?

-Моё слово вы слышали, иного не будет.

Хан, казалось, смутился - не такого ответа ждал. Но вот его жёлтые глаза блеснули.

-У вас, русских, говорят: худой мир - лучше доброй ссоры. Разве ты не желаешь мира с повелителем Золотой Орды?

-У нас говорят и по-другому: сердцем копья не сломишь, покорством врага не вразумишь. Пусть Мамай вернётся в свою степь, распустит тумены - тогда получит он ту дань, что я платил до сих пор. Говорю последний раз: разорять Русь для Мамая не стану, в вечное рабство не выдам ему по доброй воле ни одного человека.

-Князь! Ты боишься разорить своё государство большой данью? А подумал ли ты, на какое разорение толкаешь его своим упрямством? Я - уже немолод и не хочу войны - мне-то она ничего не принесёт, кроме лишней тряски в седле. Но Мамай - не я. Он зальёт твою землю кровью, покроет пеплом. Рад будешь воротить слово, но когда говорят мечи, слова теряют значение. Разве ты не знаешь Мамая? Он может сделать даже то, чего не сделал Батый, - истребит твой народ поголовно. А согласен ли твой народ оплатить подобной ценой упрямство своего правителя? Ты спросил его, прежде чем произнести последнее слово перед властелином Золотой Орды?

-Ты хочешь знать волю моего народа? Иди за мной, посол.

Дмитрий повернулся и зашагал к двери, хан посмотрел ему в спину и заспешил следом.

Князь пересёк площадь перед теремом, по деревянной ступенчатой лестнице стал подниматься на стену детинца. Посол догонял его, за ним спешили бояре и мурзы.

Открылись посадские улицы, далеко разбежавшиеся от крепости, сверкнула Ока синей водой, и Москва, притенённая сосняками, катила в неё зелёную воду. Синели приокские леса, широко, до горизонта расступаясь над левым крутобережьем Оки. И там, на этом поле...

Хан вздрогнул, прикрыл глаза.

-Не может быть...

-Я спросил мой народ, - сказал Дмитрий. - Читай его ответ на этом поле.

-Не может быть!

Узкими жёлтыми глазами хан всматривался в прямоугольники конных и пеших ратей, слитых в один гребень, похожий на вал в океане, поднятый штормом в солнечный день, вал нежданный и оттого особенно страшный. Хану показалось - земля, где полтораста лет назад на снегу, истоптанном копытами, чёрном от пепла сгоревшего города, красном от застылой крови, валялись трупы мужчин, стариков и грудных младенцев, где кричащие женщины и дети волоклись на арканах, где потом ещё много раз в долгие зимние ночи после набегов лишь бездомные собаки плакали на пепелищах, - земля, накопившая невыносимую боль и обиду, вздыбилась и родила этот вал из людей и железа. Хану стало страшно. Хан уже видел, как двинулся этот вал на кочевые степи, втягивая, усмиряя, поглощая в своём движении человеческие водовороты бесчисленных орд, которые веками питали силу восточных завоевателей. Хан отступил от Дмитрия на шаг и поклонился в пояс.

-Великий государь! Дозволь мне поспешить к Мамаю? Я передам ему твоё последнее слово.

-Спеши, посол. Мамай может опоздать.

Дмитрий не видел, как ордынцы сошли со стены и, отказавшись от трапезы, седлали коней и выезжали из ворот детинца. Дмитрий смотрел в поле над крутобережьем Оки, чувствуя себя уже неотделимым от той силы, что вздыбилась там до окоёма в ожидании его слова.

-Государь...

Он обернулся. Перед ним стоял среди бояр старый знакомец - поседелый в битвах сотский Никита Чекан.

-Государь! Меня прислал князь Дмитрий Михалыч Боброк. Он велел сказать: здесь, на поле, стоит пятьдесят тысяч войска.

-Что?!

-Пятьдесят тысяч - здесь, на поле.

Дмитрий оборотился назад, круто, резко. Бесконечная живая стена пошевеливалась на равнине; он видел войско, какого не видел до него ни один русский князь, но лишь услышав его число, Дмитрий понял, как оно - огромно. Именно с таким числом русской рати он заранее решил выступить против кочевой степи.

-Пятьдесят "тысяч", или пятьдесят тысяч воинов?

-Пятьдесят тысяч воинов, государь. Здесь, на поле.

-Не может быть, - сказал князь.

Но они стояли перед ним, вооружённые, сведённые в полки, готовые к бою. Пятьдесят тысяч русских воинов! А ещё шли новые отряды к Коломне, и, казалось, он слышит поступь десятитысячного московского полка где-то у слияния Лопасни с Окой, и марш русско-литовских ратей дальше на западе.

-Никита, ты помнишь?..

Старый воин утёр глаза рукавом, и Дмитрий увидел - даже вечно холодные глаза князя Владимира затуманило.

-Никита, что ты, Никита Чекан?

-Государь, старые воины плачут только от счастья. Мне - шестьдесят. Твоему деду отроком стремя подавал, и уже тогда ждал сего часа. Сорок лет ожидания для человека - много, государь. А народ сколько ждал!

В церкви Воскресения зазвонил колокол, и гуд поплыл окрест. Бренок напомнил:

-Дмитрий Иванович, пора.

И прежде чем смыло дымку с глаз князя, прежде чем сойти со стены крепости, Дмитрий ещё раз обернулся к полю, где стояли войска, и ближние бояре услышали:

-Спасибо за всё, Русская земля...

КНИГА ВТОРАЯ

БИТВА

I

В начале сентября Мамай поставил свой шатёр на пологом холме в излучине речки Красивая Меча, в двадцати пяти вёрстах от слияния Непрядвы с Доном. Он шёл быстро, и теперь давал отдых лошадям; к тому же его союзники находились далековато от условленного места встречи, а Мамай считал - не честь ему будет ждать литовского и рязанского князей, пусть они подождут повелителя Золотой Орды. Сухие, знойные дни сменились влажными и прохладными, с севера часто наползали отары облаков, временами моросило, по утрам над водой долго стлался туман, увязая в зарослях камыша и ольхи, - казалось, красавица речка прятала лицо от пришельцев и под утренним ветерком цеплялась зелёными руками за края пуховой фаты.

Мамай часами сидел на холме, набросив поверх кольчуги стёганый халат, и слушал, как в тумане всхрапывают кони, чавкает ил и чернозём под сотнями копыт, плещет вода, гукают и пересвистываются табунщики. Холодок прогнал кровососов, после пятидневного перехода ордынские кони в одни сутки до черноты оголили правый берег Красивой Мечи, теперь их перегоняли на левый, на разнотравье, вызревшее к осени. Ветерок, наконец, скомкал, сорвал туманное покрывало с реки, в живой зелёной оправе её берегов обнажились тёмные язвы - следы табунов, прошедших бродами, вороны слетались на эти язвы, каркая, мешая думать.

О том, что Дмитрий выступил из Коломны с большим войском на запад, Мамай знал, и другого не ждал от своего врага. Не пойдёт же московский князь в донскую степь, где хозяйничает Великая Орда! Дмитрий, конечно, думает прикрыть всей силой самый короткий путь на Москву - через Тулу и Серпухов: так поступил бы всякий государь и полководец. Однако скверную шутку сыграл с повелителем Орды его военный союз с рязанским князем. Рязань оказалась невольным щитом для московского ополчения в дни сборов; так случается в бою, когда сильный воин хватает слабого противника и заслоняется им от мечей и копий. Олег, конечно, без вины виноват, и всё же он будет держать ответ - тем, что его полк Мамай первым пошлёт на русские же копья.