Бастрык - страшен не только простым людям, потому-то и боязно искать на него управу. Был проездом от князя в Орду ратный человек, отдыхал в Холщове, и завернул тут боярин из ближней вотчины о государе сведать. "Мужики у вас что-то угрюмые, - заметил гость за мёдом. - Подати платят хорошо, село, вижу, устроено, значит, и живут ладно. А в глаза не смотрят. Или холопами себя уже не считают?" Тут сосед-боярин и ввернул притчу: не холоп-де в холопах, кто у холопа работает. Зыркнул гость на Бастрыка, погрозил: "Ох, Федька, не в баскаки ли ты лезешь, не тиунскую ли вотчину создал вдали от господина? Гляди, Бастрык, - переломишься. Вот как обратным путём допрошу мужиков!.." Но обратный путь гостя пролёг иными местами, - видно, забыл с похмелья свою угрозу. Да и немудрено забыть - крепок был медок в жбанах, коими нагрузили гостя на подворье тиуна, ароматны рябчики с орехами, запечённые в тесте, нежны копчёные стерляди и осетры, привезённые с Дона, сладки расстегаи и пряники, выпеченные, холщовскими бабами. Или те слова перетянул кошель, оброненный Федькой в суму гостя?
Проезжий забыл, а Федька помнил. На соколиной охоте сосед-боярин заскочил однажды в холщовские земли, ан глядь - Бастрык тут как тут со своими мордоворотами. Прежде шапку ломал, в сокольничие набивался, теперь же непотребным словом обругал, чуть не в шею гонит. Боярин - за плеть: "Как смеешь, холоп!" Федька же - его людей в бичи и боярину из бороды клок выдрал. Вышибли люди Федьки соседскую охоту из угодий князя, да ещё и новый сором учинили боярину, показывая издали стыдные места.
Ну-ка, вольный купец, тронь боярина пальцем! А что взять с холопа князя? Он в имении своего господина - недосягаем, если князь его покрывает. Правда, всякого другого из своих рабов князь велел бы убить за такое, но любимого тиуна лишь пожурил через поверенного да приказал заплатить пострадавшему "за сором". Не разорят князя несколько серебряных рублей. Одна только мельница, построенная Бастрыком, приносит в год доходу на пяток попорченных боярских бород. А рядом с ней - и смолокурня, и кузня, и винокурня, и мыловарня, и кожевня, и коптильня - по какой только нужде не ездят люди в Холщово! И за всякую платят. Федька даже торжище устроил в Холщове по праздникам, когда окрестный люд съезжается в церковь, и за торг берёт.
Князья не затем покупают в челядины прогорелых купцов, чтобы казнить их до смерти, когда они, охраняя княжьи интересы, перепутают боярскую бороду с холопской...
Многое разузнал Фома Хабычеев о холщовском тиуне, прежде чем в рубище странника вчера заглянул к нему на подворье. Ох, не простой разбойник Фома Хабычеев. Сколько уж лет многие князья и бояре сулят награду за его голову, да всё целёхонька. Тверской князь людей в лес посылает по его душу, а он уже под Брянском трясёт пришлого литовского помещика. Трубчевский князь Дмитрий Ольгердович, узнав о том, велит изловить его и повесить на перекрёстке дорог, а он под Коломной зорит ордынских купцов. Его имя выкликают на коломенском торжище - двадцать рублей серебром за живого или мёртвого! - а Фома, помолясь на маковку церквушки, входит на подворье холщовского тиуна в Рязанской земле, где стали уже забывать его.
Федьку Бастрыка, бранившего у крыльца поварёнка, Фома признал сразу - кто же так орёт на холопов, коли не тиун? Телом - грузен, осанист, чреват, рожа - красная, борода - лопатой, глаза - навыкате, липучие и наглые - самые что ни на есть глаза холопа, который из-за спины сильного господина готов орать всякому, в ком ему нужды нет: "Я те вот как тресну! А што ты мне сделаешь?!" Заметив странника, Федька перенёс брань на него:
-Ещё побирушка! И што вы все ко мне прётеся? Ворота у меня в меду, што ль?
Поймав его взгляд, Фома подумал: "Правду, знать, люди баяли: такому что сирота, что вдовица, что убогий странник - пнёт да ещё и плюнет. Чистый разбойник. - И торопливо перекрестился. - Прости меня, Господи, великого грешника!" Ответил смиренно, однако с достоинством:
-Божий человек хозяину - не в тягость. Хлеба много не просит, а в молитвах перед Господом помянет.
-Как же! Ты помянешь! Тебе, чай, поминальную книгу с собой носить надобно, - поди, всю жизню чужие пороги обиваешь? Откель идёшь-то, странник Божий?
-Оттель, Федя, где не пашут, не сеют, а калачи с маслом едят. Вот и тянет меня всё на те даровые калачики.
-Ну, ты! - нахмурился Бастрык. - У меня за такие речи берёзовой кашей потчуют, а не калачиками... Чего рот раззявил? - накинулся на поварёнка и дал ему затрещину.
-Лют - хозяин-то, - сказал Фома вышедшей с яйцами и калачом женщине. - Спаси тебя Христос, хозяюшка.
-С вами будешь лютовать! - ещё больше озлился Бастрык. - Всё бы вы бездельничали, а жрать давай от пуза. Вот ты тож... Яйца-то ему нашто дала? Корки хватит - не на молотьбу идёт.
-Стыдись, Фёдор! - укорила женщина. - Бог велит привечать странников.
-Богу-то што? Он, ишь, велит. Кабы Сам их кормил, дак не велел бы. А то расплодил саранчу... Ишь хлеб-то жрёт, ровно оголодал...
Фоме сказал с прибауткой:
-За всяко добро, Федя, Бог сторицей воздаст. Вижу, зело ты с гостями ласков, так и жди их в скором времечке. Не утром, не вечером, не в полдень ясный, не со шляха большого, не с просёлка малого, а гости будут.
-Ну-ка, чего ты там опять мелешь? Это какие ж такие гости, откель?
-Да всё оттель, Федя, где булки на берёзах растут, а серебро - на боярыньке. Да у боярыньки той что ни ручка - то колючка. Один ловок был - кошель сорвал, другой старался - да сам сорвался, хотел бежать - голова соскочила, в народ пошла, и ноги в пляс пустились. Недолго плясал - вино кончилось. Так и пришёл к Господу с головой в руках, а руки те с ногами в узелок завязаны да к спине пришиты.
Бастрык налился кровью, сверкнул бельмами.
-Мудрены - твои речи, странник, да и я - не прост, - зашипел он. - Вот как возьму в батоги - ясно скажешь.
И тут не смолчал Фома:
-Батоги, Федя, о двух концах: один - прям, другой - с загогулиной. Кому какой выпадет - то Богу лишь ведомо.
-Эй, люди! - заорал Бастрык.
Не миновать бы беды, но выручила ключница - была набожна и не столь проницательна, сколь её хозяин. Оттолкнула выбежавших холопов, на Федьку накинулась:
-Сбесился, кобель цепной? Мало на тебе грехов, хочешь ещё Божьего человека погубить? Он за нас, грешников, идёт гробу Господню молиться - басурман ты, что ли?
Под шумок и улепетнул Фома.
Сейчас он высмотрел: хозяин - дома, тиунская челядь - на жатве, один слуга да конюх - ватаге не помеха. От кузни долетали удары железа; возле мельницы, что на пруду за селом, ходили люди; струйка дыма закурчавилась над винокурней. Кончается голодная половина лета, поспела озимая рожь, приходит пора пышных хлебов из новины, ярого крестьянского пива и зелёного вина. Федька времени даром не теряет... Фома заметил невдалеке бабу с ребёнком, толкнул Никейшу, тот замычал, повернулся на бок.
-Потише, сопелка. Баба сюды идёт.
-Чё, уже? - Ослоп открыл глаза, отёр слюну со щеки.
-Баба, говорю, идёт, нишкни.
-А-а, баба, тады поймаем.
-На чё она нам?
-Баба-то?.. Гы-ы...
-Тише, жеребец стоялый, с ребёнком она - по ягоды али за хворостом.
Женщина начала собирать сушняк на опушке, приближаясь к ватажникам, девочка ей помогала. Протяжная и тоскливая, долетела её песня, и Фома, подперев седоватую бородку, задумался, ушёл в такую даль, откуда век бы не возвращался,
Снеги белые пали,
Все поля покрывали,
Только девичье горе
И они не покрыли...
Песня - печальна, а лицо, которое видит Фома в дальней дали, румяное от морозного ветра, осиянное свадебным венком и снежной пылью из-под копыт, светится счастьем. И кажется, вовек не избыть того счастья никаким силам.
...Только годик гуляли,
Только годик любили.
Те златые денёчки
Злые люди сгубили...
Люди... Фома знал людей, всю жизнь имел дело с людьми, всяких перевидывал... Вот они подходят один за другим к новопоставленному попу, мужики с опущенными лохматыми головами, с одной просьбой на устах: "Благослови, отец Герасим". Он знает, он видит по их лицам, который работал вчера до полуночи в счёт предстоящего праздника, который молился, который воевал с женой, а который дорвался до лагунка браги, припасённой к Троицыну дню, и хлестал, пока не свалился у того лагунка, в погребе или в клети. Со свинцовой башкой еле поднялся к заутрене, едва отстояв и получив благословение, пойдёт дохлёбывать, коли что осталось.
