В Москве ещё не знали, что два года мирной жизни, купленные для Руси кровью куликовских ратников, уже закончились.

КНИГА ВТОРАЯ

ВЛАДИМИР ХРАБРЫЙ

I

Стоял знойный день хлебной страды, и Николка Гридин принёс в полевой шалаш жбан прохладного кваса для матери. Она вошла в шалаш следом, тихая, бесплотная, держа на руках спеленатую грудную девочку. Потом прижала палец к губам, от чего-то предостерегая, положила свёрток на солому и вышла. "Мама!" - хотел позвать Николка, и не смел: кричать было опасно. Бежать следом - но крохотная сестрёнка? Мать не воротится - он знал. А стоит выйти из балагана - сестрёнка останется за неодолимой чертой - и это он знал тоже. Надвигалось страшное, неотвратимое, чего нельзя понять умом. Николка схватил сестрёнку и, холодея, увидел, что это - берёзовая чурочка, обёрнутая повойником. "Я - твой суседка", - сказал сухой, лающий голос. У ног Николки из прикрытой соломой земли вылез по пояс желтолицый человек в собачьем треухе и, скаля зубы, смеялся.

-Мама! - заорал Николка, вскакивая. Он не сразу понял, что спал в сенях у своей холщовской хозяйки. В наружную дверь стучали. Николка отбросил голик, вскочил с лежанки. В избе зашлёпали босые женские ноги.

-Слышу. - Он взялся за щеколду и спросил. - Кто?

-Я - это, Кузьма. - Голос старосты приглушён.

Судя по темени, до рассвета - не близко. Николка, отходя от сна, зевнул и поёжился. У калитки всхрапнула лошадь.

-Ты, никак, - в дорогу?

Староста притворил дверь сеней.

-Беда, Микола, - ордынский хан в двадцати верстах.

-Што-о? - Парень задохнулся. - Да в набат надо бить, а ты шепчешь.

-Не шуми. Сам - как набат. Разбудишь княжьего гонца, бедолага умаялся - день и ночь скакал предостеречь от набатов. С ханом-то идёт князь Олег.

-Куда ж - они?

-"Куда-куда"! Ум заспал?

Николка прислонился к стене. Этой осенью он решил уйти в Звонцы, если даже не освободят от клятвы. Вот только обеспечит Дуню с Устей припасами на зиму - без того уйти зазорно. Звал Дуню с собой, предлагал повенчаться - не соглашается: что скажут его родные? Может, ещё уговорит? Коня с упряжью обещает кузнец - нынешним летом, после многих неудач, они, наконец, сковали булат, но тайну хранили до отъезда Николки.

И вот Кузьма среди ночи приводит лошадей - скачи до Москвы.

-Чё молчишь? Пути забоялся?

Да ведь хан-то идёт на Москву с войском! И как тихо ползёт, змей. Олег, значит, с ним заодно? Но Кузьма-то, Кузьма, тиун рязанского князя!

-Спасибо, отец.

-Я те кой-чево положил там в перемётную суму. Но маловато, однако, ты сухарей возьми.

Прошли в избу. Хозяйка раздула огонь в печи и зажгла лучину. Не поднимая глаз, насыпала чёрных сухарей в холщовый мешочек.

-Побереги ты их, дядя Кузьма,- сказал парень.

-Поберегу.

Николка натянул армяк, перебросил за спину ремень саадака, принёс из сеней длинный свёрток, размотал холст.

-Меч? - удивился староста.

-Не гневайся - тайком сковал.

Опоясавшись, Николка заглянул на полати, где спала Устя, и шагнул к хозяйке. Она ткнулась в его грудь, обхватила руками широкие плечи Николки и всхлипнула. Хотя в селе уже не было тайной, что молодая вдова живёт с постояльцем, как с мужем, Кузьма засопел и отвернулся. Николка поцеловал Дуню.

-Не плачь, я ворочусь за вами.

На подворье Кузьма сказал:

-Там рогатина к седлу приторочена - сгодится.

Топот коней затих во тьме и женщина, сдерживая рыдания, посетовала:

-Хоть бы знать, куда он, соколик, направился, от какой беды молить мне защиты ему у Святой Девы?

Староста помолчал, как бы решаясь, вздохнул:

-Татары идут, Дуняша...

Женщина ойкнула.

-Не бойсь, Орда - мирная. Человек от князя велел оповестить о том деревни - вот я и послал Миколу.

-Пронеси, Господи!

-Ты баба - с понятием. - Староста понизил голос. - Орда - она всё ж Орда. Сама соберись да с бабами потолкуй. Пущай не шумят, не мечутся, мужиков не терзают, а тихо и скоро изготовятся. Коли недобрые вести дойдут, на сборы часа не дам.

-Поняла, дядя Кузьма.

В избе Дуня достала свечу, при её свете связала в узлы одежду и вышла в сени. Последние полпуда ржи пересыпала из ларя в короба, достала мешочек проса. Потом со ступкой на коленях уселась на лавку и стала толочь просо. Полпуда ржаного толокна да с четверть просяного - надолго ли им хватит? А поля стоят несжатые, не уж то бросать? Ведь всё потравят своими табунами, дома пожгут. Не верилось рязанской женщине, что хан явился на Русь с миром. Ратники князя Олега перехватывали малые отряды грабёжников, но от большой Орды Олег - не защита, хотя и едет рядом с ханом, как уверяет староста. На её памяти лишь князь Донской дважды громил и выбрасывал за пределы Руси войско Золотой Орды. Но где он, князь-надёжа, с его ратями? Знает ли, что степные кони уже топчут пределы соседней Рязани? Может, его дружины тоже подступают к Дону, заграждая врагам дорогу щитами и копьями? Или он почивает в своём тереме рядом с княгинюшкой, не чая о тревогах рязанских матерей?

Её толкнуло в сердце: Никола! Никола-то был московским ратником, и в Холщове его держали неволей. И Кузьма ведь служил московскому князю, на Куликовом поле рубился с Ордой.

Удары медного пестика погасали в углах, шелест проса казался чьим-то шёпотом. В глазах женщины дрожало пламя свечи, а глаза видели тёмную дорогу в полях и дубравах, всадника, скачущего на полуночную звезду. "Обереги его, святой Никола, заступник странствующих, от лихих татей, от зуба звериного, от чёрной татарской стрелы, от болотных зыбей, от цепких клешней зелёного деда, сидящего в чёрном омуте у речной переправы. Пусть он не возвращается ко мне - только бы доскакал..."

Дуня не замечала, что в её молитве больше материнской жалости к парню, чем желания любовницы вернуть залётного сокола.

Утром село казалось спокойным, но никто не выехал на поля, детей не пустили по ягоды и грибы. Пастухи погнали стадо не на полдень, в степное разнотравье, - в другую сторону, к речке, за которой начинались Волчьи лога. Мужики проверяли телеги и упряжь, женщины пекли пресные лепёшки, которые затвердевают и сохраняются месяцами. На дворе старосты грузили подводы кормами для дружинников. Наконец обоз потянулся на закат, в сторону Тулы. Село вздохнуло - Орда уже обошла Холщово. А вечером Касьян привёз новость: в дальних деревнях побывали разъезды Орды, торговали бычков, тёлок, молодых коней и платили серебром.

-Не уж то на Литву хан собрался? - гадали одни.

-Почто же Олег-то - с ним? - сомневались другие. - Он же с князем Ягайлой - в давней дружбе.

Чесали бороды и прятали глаза друг от друга. Про себя гадали: чем же их князь так подкупил хана, что его войско не отбирает даже корма, а предлагает за них серебро? Не уж то Великая Орда стала бояться рязанских мечей? Старосту расспрашивать опасались - он готов был укусить собаку. И никто не спрашивал, где - Дунин постоялец. О нём напоминала лишь Устя, целый день смотревшая из ворот на дорогу.

Когда стемнело, в кузне сошлось десятка полтора мужиков и парней. Кузьма каждого окликнул по имени.

-Слава Богу, все, кто - надобен. Касьян, зажги свечу да окошко закрой - как бы кто на свет не набрёл.

В сумерках, среди закопчённых стен, бородатые лица казались зловещими.

-Теперича каждый даст крестное целование, што о нашем вече не обмолвится ни дома, ни на улице.

Поп обошёл сход с крестом и заговорил:

-Снова, братие, приспели злые времена: Орда идёт на Москву. Великий князь Олег Иванович, наставленный Провидением, решил в дела Орды с Москвой не вступаться. За то хан позволил ему провести татарское войско краем рязанских владений. О наших грешных животах, о благе нашем радеет Олег Иванович, являя пример христианского миролюбия и смирения. Тем смирением укротил он злобу хана, но руку на брата свово Дмитрия Ивановича поднять отказался с твёрдостью, достойной государя. Возблагодарим же Небо за спасение от нечестивых агарян, помолимся о здравии государя и его жены и его чад...