-А што, боярин, правда, не побрезгуй, - басом поддержал горбун. - Кулеш-то у нас особенный, с поджаркой, да сушёные карасики на закуску. Наши боровские с того и здоровские, што мясной кулеш едят от пуза цельный год, окромя зимы и лета, весны и осени.

Ратники засмеялись, на Ваську отовсюду смотрели дружелюбные приглашающие глаза. И хотя сыт был да и спешил к тому же, наверное, не решился бы огорчить воровских ополченцев своим отказом, но от левого крыла полка, где посреди пешцев маячили конные воеводы в золочёных доспехах, скакал отрок к Тупику. Ещё издали крикнул:

-Василь Ондреич!.. Слава Богу, сыскал. Князь Боброк тебя ищет, велел к нему ехать - вон он!..

-Ишь ты, Боброк кличет, - покачал головой кашевар. - Ну, так поспешай, а вечерять к нам заглядывай.

-Благодарствую, мужички, непременно вашего кулешу попробую.

-Да не грусти о зазнобе-то, боярин, дождётся! - крикнул мужик.

"Вон они о чём! - Васька засмеялся, посылая Орлика вслед за отроком. - Я их жалел, а они меня за жалость мою. Нашёл, кого жалеть, дурень, - хозяина Русской земли, что вышел защищать её от ворога. Нужна ему твоя жалость!"

Боброк, приотставший от великого князя, поехавшего в полк левой руки, ожёг Тупика накалённой синевой глаз:

-Где блудишь, сотский? Смотри - снова десятским станешь.

-Дмитрий Михалыч, я же у князя Оболенского отпросился...

-Я те - не Дмитрий Михалыч, нашёл крёстного!

-Виноват, государь.

-То-то! Он, ишь, отпросился. А спать кто за тебя должен? Мне сотский теперь нужен, а не сонная тетеря.

-Да я ж - готов, государь, хоть три ночи...

-Што готов? Из седла на ходу выпасть? - сдерживая пляшущего скакуна, Боброк с сожалением глянул на Орлика - такого-то, мол, коня неслуху подарил. - Беги в свой полк. Пообедаешь и спать. Проверю. К закату вместе с Копыто, и кто у тебя там ещё из сакмагонов, - в княжескую дружину, в большой полк. Беги...

Тупик поворотил коня, решив, что в ночь его снова пошлют куда-то.

-Васька!

-Да, государь.

-Страшно?

-Чего страшно?

-Счастлив - ты, Васька... А мне, брат, - до жути. Русь ведь стоит за нами - ты глянь!.. Ну, скачи...

"Видно, замотался Боброк", - думал, отъезжая. Шутка ли этакую рать построить да и отвечать за неё головой! Тысячи жизней, судьба земли Русской - за всё он в ответе наравне с Дмитрием Ивановичем. Тут либо слава - на века, либо на века - позор и проклятие. Страшно... Ни за какие привилегии и богатства не согласился бы Васька взять на себя ношу Боброка. Чтобы её нести, надо быть Боброком. До обиды ли тут - пусть за мелочь распушил его воевода.

Вечером Тупик получил от князя Боброка приказ: с двумя десятками самых опытных воинов охранять в битве великого князя Дмитрия.

В тот день исчез атаман Фома Хабычеев, вместо него в передовом полку русского войска стал седоватый благообразный человек в новой рясе священника - отец Герасим. Утром Фома побывал у великого князя, поведал о своем видении. Дмитрий выслушал, перекрестился и теперь лишь освободил Фому от службы разведчика, попросив об ином: словом и примером мужества крепить у воинов стойкость и веру в победу. Он сказал, что Небо шлёт ему не первый благоприятный знак, были видения и многим другим людям. Князь Боброк ночью выезжал в поле и слушал землю - о жестокой сече и победе русского оружия говорила она ведуну-воеводе. Отец Герасим понимал: рассказ князя надо донести до ратников, они смелее встретят ворога, зная, что Небо - на их стороне. Двенадцать лесных братьев стали рядом с отцом Герасимом, теперь ими командовал Кряж, назначенный десятским. Днём, как и другие попы, Герасим служил молебны, ходил с кадилом по рядам ратников, наставлял людей на бесстрашие и самоотречение ради Русской земли, ибо судьба человека - в Руке Бога, а эта Рука - щедрее к тому, кто без сомнений и страха сражается за правое дело.

Вечером князь Оболенский велел священникам удалиться из передового полка - они станут за войском, куда будут относить раненых и умирающих, чтобы облегчить их страдания, принимать покаяние, давать отпущение грехов. Герасим, однако, остался в полку, готовом во всякий момент встретить удар подошедших к Куликову полю войск Орды. Тут находилось немало монахов, иные в схимах, но кресты у них прятались под бронёй, в руках же - щиты, мечи и копья, а чаще - шестопёры, ибо слуги Бога горазды действовать оружием, которое насмерть оглушает врага, не проливая его крови. У Герасима - ни щита, ни копья, ни брони, в руке - лишь кадило, на груди - медный крест, похожий на тот, с каким он встречал однажды разбойную конницу. Однако надёжнее щита и кольчуги его готовы были оградить двенадцать братьев.

На закате князь Оболенский прислал за Герасимом отрока, просил благословить княжескую трапезу и принять в ней участие. Возле шатра воеводы, среди именитых бояр, Герасим увидел два знакомых лица - оба воина в простой на вид, но тщательно отделанной и, видимо, крепкой броне, поверх остроконечных шлемов надеты чёрные, вышитые белым крестиком схимы. Один седобородый, среднего роста, глыбоватый и большерукий, с умным лицом и твёрдым взглядом, другой - заметно моложе, лицом похож, но высок, сухощав и плечи - по аршину. Сила угадывалась в его движениях, во взгляде, казалось, ему - неловко среди обыкновенных людей, которых он жалеет и боится покалечить неосторожным жестом. Оба поклонились Герасиму.

-Вроде видел вас где-то, а не упомню.

-В Троице встречались единожды, - улыбнулся старший. - Я - Ослябя, это - мой брат Пересвет. Послал нас отче Сергий послужить Дмитрию Ивановичу, освящённый хлеб привезли ему. Да вот в передовой полк и попросились.

-Благослови вас Господь, братья. Что святой Сергий?

-Здрав душой и телом, уверен в нашей победе.

Ослябя обернулся, подозвал отрока в чеканенных серебром доспехах.

-Сын мой, Яков. В миру моё боярское дело наследует, ныне же рядом будем в битве. Благослови его, отче.

Приняв благословение, отрок отступил, стушевался среди ратников.

Странные, однако, схимники в обители Сергия Радонежского. Боярин Ослябя, знаменитый на всю Русь, не достигнув преклонных лет, вдруг оставил свои поместья, отказался от почестей и привилегий, которые заслужил мечом и верностью делу Москвы, поменял светскую жизнь на прозябание схимника. Вслед за ним ушёл в Троицу молодой брянский боярин Пересвет. Этот пока не так знаменит на Руси, но стоит лишь взглянуть на него, чтобы понять: на воинском поприще он превзошёл бы Ослябю. Какая нужда погнала этого молодого, не последнего в миру человека от радостей жизни в стены монашеской обители? Правда, Фома слышал, будто Пересвет полюбил княжескую дочь и имел дерзость просить её руки, чем вызвал гнев своего удельного господина. Княжну в жёны захотел средний-то боярин! Пересвет сгоряча, мол, и постригся в той же обители, где укрылся Ослябя. Так ли было, кто знает? Однако, трижды побывав в Троице, поп-атаман не мог не заметить, сколько там послушников со статью и ухватками воинов. И дубовые стены монастыря год от года растут, укрепляются - обитель на крепость уж смахивает. А слышно, Сергий замышляет каменные стены воздвигнуть. Вспомни ещё непроходимые леса, облегшие Троицу, - лучшей запасной крепости для московских правителей не сыщешь. Вот и приходит мысль: Небесному Царю служит Сергий Радонежский или земному? И сам ли он додумался основать обитель в лесах близ Москвы, или направляли его иные мудрые головы в митрах и золочёных шлемах, что в Московском кремле обо всей Руси думают? С чего бы вдруг посыпались на Троицу грамоты с перечнем жалованных земель и деревень, едва занялась её слава? Далеко умеют смотреть московские государи. Троице ещё не раз придётся подпирать Москву и крестом, и плечом. Уж теперь сколько таких витязей, как Ослябя и Пересвет, прислали государю монастыри! Все они, особенно те, что на окраинах Русской земли, похожи на военные крепости, а братья в них - привычны и к молитвеннику, и к булаве. Пришёл час решающего спора с Ордой, и обители, отворив ворота, вывели на поле войско, до срока укрытое под одеждой послушников. Отец Герасим дал себе обет: коли уцелеет - пойдёт в обитель Сергия, да и сподвижников, кто захочет, возьмёт с собой.