Тпмка надел шапку, на плечи накинул хозяйский зипун. Проводили его в сени, светя лампой. Ветер стучал дверью, сипела в щелях поземка. Свет лампы будто вытолкнул Тпмку в спину, и тьма подхватила его, раскрылатив зипун, понесла по двору.
- Листья чтоб мокрые! - прокричал Степан Лежачий, заслоняя ладонью мигавшую лампу.
За перегородкой на кути, закрыв дверку, Отчев налил водки Захару и себе.
- Выпей, пока Тимка отлучился. Переживает, если увидит тебя во хмелю.
- Тимофа чудной, так иной раз глядит, не знаешь, куда деваться. Ну и уважает меня, прямо за батю родного почитает.
- Глазищами вопрошает почесть каждого: мол, не знаешь ли, кто сгубил моего тятю?.. Да, вот и расстаюсь я, Захар Осипович, со своей первой дочерью... Пей, - Что-то мутит на душе, Максим Сешюновпч, уж так погано, места себе не нахожу. И вино в рот нейдет... Не поторопился Марьку выдавать? Ей бы оглядеться, выбрать... есть люди...
- Себя метишь в женихи? Не выйдет, Захар Осипович. Знаешь свою слабинку сам.
- Да слабинку я осилю.
- Нет, брат, человек может броспть впно, табак, но баб... тут уж само естество власть показывает... Не серчай, судьба, знать, твоя такая мирская, кочетпная.
- Тоска-унылина в сердце зашевелилась, дядя Максюра.
- Привел ты коня ковать, когда кузня загорелась...
Пей, да дело разумей.
Захар выпил, весь передернувшись, захрустела вилковая капуста на зубах.
Отчев совсем мимоходом пожаловался на трату со свадьбой. Захар посулился поубавить налог.
Загалдели парни и высыпавшие из горницы девки, окружив вернувшегося Тимку. Лицо его было бледным и торжествующим. Он вынул из-под полы чапана мокрый, распространяющий запах бани веник с прихваченными морозом листьями на конце.
Все потянулись к венику, ощупывая и обнюхивая его.
А Грипка Горячкнна назвала Тимку миленком, припав головой к груди его. Семка Алтухов выбил валенками глухую чечетку, нахлобучил шапку, побежал в баню, мелькнув замеленной спиной.
Страшный дурной крик услышали рапыне, чем распахнулась дверь и в дом влетел Семка Алтухов без шапки, с запорошенной снегом головой. Колесиками повертывались туда-сюда молочно-мороженые глаза. Не мог он толком объяснить, что перепугало его, чуть родимчик не хватил.
Толмил одно - наткнулся в бане пятерней на лохматое с рожками страшилище, а что было дальше - не помнил.
Одни ахали, другие смеялись, спрашивали Тимку, оробел ли он.
Тимка усадил Семку на табуретку против себя, ласково, со строжинкой успокаивая его. Сказал, что и он сам дрогнул, когда, присев в еще теплой бане на корточки, запутался пальцами в чем-то лохматом. Однако, овладев собой, ощупал морду и рожки теленка, почесал подбородок и даже дозволил облизать руку. И Тимка похвалил парня за смелость.
Гости расходились, остались только постоянные сотоварищи жениха и соподруги невесты. В кути на кухне баба Катя говорила сердито и умоляюще:
- Будешь аль нет ставить жениху самовар?
Марька, закрыв рукавом кофты лицо, плакала.
И столько горя было в ее опущенных плечах, в склоненной голове.
- Смотри у меня, закон порушишь, потащу за косы через всю избу, а отцу велю сечь кнутом.
Неловко было Тимке за Марьку. И он насилу высидел чаепитие с нарядными конфетами.
И Автоном не веселился.
- Ты что? На поминках? - спросил его Отчев. - Если девка не по душе...
- Максим Семконовпч, уговори Марьку, чтобы без попа, без венца...
- Не я женюсь, а ты. Тебе и уговаривать. Меня не послушается. На твою голову наденут венец... Да ты, Автоном, зажмурься на это время... Без венца-то за тебя сейчас кто пойдет?
Автоном хмуровато намекнул невесте об ее обязанности проводить его за ворота:
- Домой пора.
- Ну, идите, - тихо ответила она, опустив жалкое лицо.
- Мы дорогу не знаем.
- Да вот она, дорога, идите, - совсем уж по-детски недоумевала Марька.
Автоном сорвал с вешалки поддевку и, разбрасывая шапки, отыскивал свою папаху.
Взглянув на его тугое красное лицо, Тпмтга вышел. За стволом ветлы у ворот он затаился надолго, хотя такой обжигал мороз с ветром, что трещали уши. Качало его непривычное горе, томило предчувствие беды.
Вышел Автоном, за ним - Марька.
- Слышь, Марья, давай без попа обойдемся, а? Уступи мне, на руках буду носить, - напористо говорил Автоном.
- Сполоумел? Насмехаешься? Да нас с тобой проклянут, съедят, если мы с тобой не по-людски... Ищи другую...
- Ну, как ты не поймешь? Ведь по-новому надо. Комсомолец я, Марья Максимовна. Жизнь меняется. Уступи, ради бога.
Автоном потянул Марьку за руку, норовя укутать полой поддевки, но она не давалась, уцепившись за калитку.
- Ну, Марька, навыкамуриваешься на свою голову.
изобью тебя в первую же ночь, коли желаешь по старинке жить.
Стыдно и тоскливо стало Тимке. и он побежал меж сугробов. В переулке налетел на Острецова - никак не мог влезть на коня Захар Осипович, пьяно качаясь. Из всего его косноязычного хмельного бормотания только и понял Тимка, что непременно надо Захару в совхоз, к Таняке.
Измаялся Тимка за дорогу, валился Острецов кулем.
В конюшне Тимка, хороня Острецова от конюха, насмешливого старика Клюева, завалил сеном в санях. Оберегал авторитет председателя. Клюев все видел, но, щадя парня, прикинулся незрячим. А когда Острецов вылез из-под сена, по-щенячьему дрожа, не попадая зуб на зуб, конюх погрозил ему кнутом.
- Выпорю как Сидорову козу, - топтался круг его, тыча в бока. - Как он об вас хворает, этот Тимка. Святой, я вы голубым огоньком взялись - не присыхаете от водки.
Башка-то, верно, улей с потревоженными пчелами? Похмелись, батюшка, конюх вытащил из боковушки мерзавчик водкп, разлил на двоих.
- Па девишннке... Глаза-то у невесты, как у матери Христа, на картинке, конечно. Ну разворошило всего меня. Понимаешь, дед?
- Одно понимание и осталось у меня...
15
В свадьбу втянулась вся родня. Только со стороны жениха гуляли пять дядьев да две тетки. Егор пошел за дружка, головой работал, блюдя ритуалы и очередность съедов. Тетки жениха - писаные красавицы - позаботились по женской части, полымем горя от воспоминания своих первых ночей. Козырным тузом шел с жениховской стороны Ермолай, до зубовной ломоты подсластив пиршество разными лампасеямп и прочей конфетностыо.
Сторону невесты важпли три заречных брата бабы Кати - угловатые, коричневые крепыши. А накануне венчания приехал к Отчеву на спвом коне башкприп Усмап.
Поднимая черные с сизппкоп, как перо скворца, брови, сказал старому кунаку:
- Князь Максим, вера разная, бог один, дочь твою Марьям любим. Гулять хотим.
Знали Усмана по тем временам, когда пас оп табун конского молодняка. Охотно усоседилп ц Усмана. С исстари жили в ладу с башкирами старики.
Рано утром потянулась с горы белошерстная метелица, сбивала причудливо волнистые козырьки у домов.
И вдруг двенадцать парных санок и одна тройка, визжа полозьями по снегу, рванули от двора Чубаровых, звеня Еоддужнымп колокольцами. Тройка мчала жениха с крествой матерью в клетчатой шали, с иконой на коленях.
А у Отчевых за тесовыми воротами на широком выметенном дворе уже били копытами рьяные кони, СОБХОЗский рысак Кудряш дрожал, как птица, косил глаза на небо, прял ушами, ловя приближающийся бег. Рысака с ковровыми санками и меховой лохматой полостью для укрытия невестиных ног дал управляющий Калмык-Качаргинским отделением совхоза: "Утри, Максим Семиояович, нос Ермошке, короткому барину, чтоб рыло кулацкое не задирал до небес. Совхоз поддерживает тебя, середняка, - центральную фигуру села".
Карауливший за воротами парнишка узпдал в проулке разукрашенные лентами гривастые головы лошадей, засвиристел по-заячьему звонко:
- Мчатся! - И уже с испугом уточнил: - В корне рысак Ермолая Данплыча.
Распахнули двустворчатые ворота. Сам Максим Сешюнович, заткнув за пояс подвернутые полы крытой черным сукном шубы, глубоко, до бровей, надвинув шапку из серой переярки, вскочил на козлы, взял в правую руку вожжи рысака-коренника, в левую - две вожжи пристяжных скакунов. Оглянулся на Марьку и ее крестную мать Ольгу Цезневу, вспомнил молодость свою, дерзко улыбаясь. Выехал тыхой развалкой, крадучись.
