Да и темненько (не видно), плюс сухонько (следов нетути).
Ах, алиби…
Я поставил телевизор на авто включение (программу выбрал самую мерзкую для бабки Зины – там политики орут так друг на друга, что хочется их всех скопом поставить к барьеру, тьфу, к стенке).
Все шло как по маслу.
Бабка дошла до дедки. Вышла. Я ее тюкнул, домчался до ее дома, взял «сундук» и…
Будь проклята деревня! Будь прокляты энергетики. Будь прокляты дачники с их огромным количеством включенных энергоприборов, будь прокляты все…
В деревне ОТКЛЮЧИЛИ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО!!!
Накрылось мое алиби. Ах, как хорошо было задумано! Ведь в тот момент, те пять минут, что я творил добро, бабка Зина готовила спичь по поводу моего громко работающего телевизора. И к тому моменту, когда она начала бы свою гневную проповедь – я уже в окно говорил ей гадости. Бы… Но…
Проклятое электричество!
Но я это сделал. Я – добро.
Часть вторая. За вуалью.
2-го октября 20.. года. Кабинет следователя.
– Скажите, Святослава Олеговна, а вы хоть как-то можете это объяснить? – Следователь протянул коряво написанное чистосердечное признание в убийстве.
Моложавая, красивая, элегантная женщина лет пятидесяти (хотя следователь, заполняя паспортные данные, знал – ей 72 года) вчиталась в документ. Отложила. Ровным голосом произнесла:
– Тут медики нужны. А я преподаватель физики. Хотя… – Она вдруг беспомощно улыбнулась и продолжила: – Очень неприятно было при выходе от Ивана Порфирьевича получить возле калитки по голове «Преступлением и наказанием». Да еще и неизвестно от кого…
– А вы раньше за ним странности замечали?
– Ну… понимаете, был один момент с ним, после которого…
2 октября 20.. года
Кабинет главврача психиатрической больницы города N.
Элегантный, подтянутый, седовласый мужчина произнес:
– До того несчастного случая Миша был любимец у всех учителей. Понимаете, он не просто хорошо учился по всем предметам, нет. Он все предметы любил. Физику, математику, литературу…
– Простите, что перебиваю, Иван Порфирьевич, но можно уточнить?
Дождавшись вежливого кивка, доктор продолжил:
– То есть, до несчастного случая, он не выделял литературу и, в частности, творчество Достоевского?
– Совершенно верно.
Доктор довольно долго отрешенно смотрел на часы учителя литературы и русского языка. Пафнутьев вежливо молчал. Наконец врач произнес мягко, но настойчиво:
– Так все же, что тогда случилось на льду?
Иван Порфирьевич наклонил голову на бок. Вздохнул.
– Понимаете… Выловил его я…
Главврач накрыл своей рукой руку учителя.
– Это мне известно, – так же мягко произнес он и понимающе посмотрел в глаза. – А до этого?
Пафнутьев вытащил руку из-под мощной длани врача, резко вздохнул через нос и… как нырнул.
– Слава тогда передала Мише редкое издание Федор Михайловича «Преступление и Наказание». Это моя книга, я просил ее захватить для Миши…
Миша – он ведь ребенок в ребенке. В общем, он прижал книгу к груди и закружился с ней в вальсе. И слетел на лед. Там то ли подмыло, то ли еще чего, но провалился. Я стоял на верху и видел, как Слава передавала, как он кружился, как он… Он начал тонуть, а книгу все выставлял обоими руками вперед, как… как… молитвенник, что ли… Я не успел ничего предпринять, как она схватила жердину и, видимо, попыталась протянуть её Мише, но не удержалась и ударила его невольно по голове.
Он и ушел под лед…
А книгу успел выкинуть…
Я пробежал по течению и возле второй полыньи его за волосы вытащил…
Пафнутьев какое-то время порывался еще что-то сказать, потом умоляюще посмотрел на врача:
– Она не удержала палку, понимаете. Такое бывает. И мы молчали все это время, потому что… Но ведь я вытащил мальчика… А Слава, она…
Доктор молча смотрел на него.
Учитель с т у ш е в а л с я. Тихо спросил:
– У него есть шансы…
Главврач встал, приглашающе открыл дверь, сухим голосом произнес:
– Спасибо, Иван Порфирьевич, вы нам очень помогли. Всего доброго.
На пороге Пафнутьев еще раз умоляюще взглянул на врача.
И доктор, четко разделяя слова, произнес:
