591

однако, чтобы он был вынужден принять их. Он мог еще удержаться от суждения, а следовательно, он должен был это сделать. Недостаточно было рассмотреть в твердом теле то, что может сделать его таковым; он должен был также подумать о невидимых телах, которые могут сделать тело твердым, как г-н Декарт и подумал о них в конце своих «Начал философии», когда он им приписывает причину упругости; он должен был сделать точное подразделение, обнимающее собою все, что может содействовать твердости тел. Недостаточно также было искать причину ее в воле Божией;

следовало подумать о тонкой материи, окружающей их. Ибо хотя существование этой материи, находящейся в очень сильном движении, и не было еще доказано в том месте его «Начал», где он говорит о твердости, но оно не было и отброшено; следовательно, он должен был задержать свое суждение и припомнить, что то, что он написал о причине твердости и о правилах движения, должно быть вновь пересмотрено, а мне думается, он не сделал этого с достаточною тщательностью. Или же он недостаточно рассмотрел истинное основание одной вещи, которую очень легко узнать и которая в то же время имеет громадное значение в физике. Я объясню ее.

Г-ну Декарту было хорошо известно, что для защиты истинности своей системы, которая, впрочем, для него, может быть, и не подлежала сомнению, было безусловно необходимо, чтобы большие тела всегда сообщали свое движение тем небольшим телам, которые они встречают, а небольшие тела отражались бы при встрече с большими без подобной же потери своего движения. Ибо без этого первый элемент не обладал бы тем движением, которое необходимо ему, чтобы превосходить второй, а второму превосходить третий, и вся его система оказалась бы, безусловно, ложной, как оно достаточно известно всем размышлявшим несколько над нею. Но если предположить, что покой имеет силу противостоять движению и что большое тело, находящееся в покое, не может быть приведено в движение другим телом, которое меньше его, хотя бы последнее ударялось о него в высшей степени сильно, тогда станет ясно, что большие тела должны были бы иметь гораздо меньше движения, чем равный им объем небольших тел, потому что, согласно этому предположению, они всегда могут сообщать свое движение небольшим телам, но не всегда могут воспринять его от них. И это предположение вовсе не противоречит всему, что г-н Декарт говорит в своих «Началах» с самого начала и до установления своих законов движения; оно весьма согласуется также в дальнейшем с этими самыми принципами, а потому он и думал, что законы движения, причину которых, как ему казалось, он доказал достаточно, подтверждаются вытекающими из них следствиями.

Я согласен с г-ном Декартом по существу дела, т. е. что большие тела гораздо легче сообщают свое движение, чем тела небольшие, а следовательно, что его первый элемент находится в более сильном

592

движении, чем второй, а второй — в более сильном, чем третий. Но причина этого ясна, если и не прибегать к его предположению. Небольшие тела и тела жидкие: воздух, вода и т. д. — могут сообщать большим телам только свое единообразное движение, общее всем их частицам. Вода реки может сообщить лодке только движение вниз по течению, которое общо всем частицам, составляющим воду; каждая же из этих частиц, помимо этого общего движения, имеет еще множество других частных движений. Если принять вышеупомянутый довод, то выйдет, что лодка, например, не может никогда иметь столько же движения, как равный ей объем воды, потому что лодка может получить от воды лишь прямое движение, общее всем составляющим ее частицам. Если двадцать частиц какого-нибудь жидкого тела толкают некоторое тело с одной стороны, то столько же частиц толкает его с другой; следовательно, оно остается неподвижным, и все частицы жидкого тела, в котором оно плавает, отражаются от него, не теряя ничего из своего движения. Стало быть, тела грубые и тела, части которых соединены одни с другими, могут воспринять лишь круговое и единообразное движение вихря тонкой материи, окружающей их.

Мне кажется, этого основания достаточно, чтобы уяснить себе, что тела грубые не находятся в таком же сильном движении, как небольшие тела, и что вовсе нет необходимости для объяснения этого прибегать к предположению, что покой имеет некоторую силу противостоять движению. Итак, достоверность принципов философии г-на Декарта не может еще служить доказательством в защиту его законов движения, и есть основание думать, что если бы г-н Декарт сам просмотрел снова свои «Начала», без предубеждения и взвешивая доводы, подобные приведенным мною, то он не думал бы, что явления природы подтверждают его законы, и не впал бы в противоречие, приписывая твердость твердых тел одному лишь покою их частиц, а их упругость действию тонкой материи.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕХ ПОСЛЕДНИХ КНИГ

Мне кажется, я достаточно показал в четвертой и пятой книгах, что природные наклонности и страсти людские заставляют нас часто впадать в заблуждение, потому что они не столько побуждают нас тщательно рассматривать вещи, сколько склоняют судить о них поспешно.

В четвертой книге я показал, что наклонность ко благу вообще является причиною тревожности воли, а тревожность воли повергает разум в постоянное волнение, разум же, постоянно волнующийся, совершенно неспособен открыть несколько сокровенные истины; что любовь к вещам новым и необычайным часто подкупает нас в их пользу, и все, носящее характер бесконечного, способно ослеплять

593

наше воображение и прельщать нас. Я объяснил, каким образом наша наклонность к величию, возвышению и независимости незаметно вовлекает нас в ложную ученость и в изучение всех пустых и бесполезных наук, тешащих нашу тайную гордость, потому что они заставляют толпу удивляться нам. Я показал, что наклонность к удовольствиям непрестанно отвлекает внимание ума от созерцания абстрактных истин, каковые суть простейшие и плодотворнейшие истины, и не позволяет ему рассматривать ни одной вещи с достаточным вниманием и беспристрастием, чтобы хорошо судить о ней; что удовольствия суть модусы нашей души и потому они неизбежно раздвояют способность разума, а разум раздвоенный не может вполне понять того, что имеет некоторую широту. Наконец, я показал, что отношение наше ко всем тем, с кем мы живем, и природная наша связь с ними бывает причиною многих заблуждений, в которые мы впадаем и которые мы сообщаем другим, как и другие сообщают нам те заблуждения, в которые они впали, в свою очередь.

В пятой книге, стараясь дать некоторую идею о наших страстях, я, как мне кажется, достаточно показал, что их назначение заключается в том, чтобы связать нас со всеми чувственными вещами и заставить нас занять среди них положение, которое мы должны иметь для их поддержания и для поддержания себя самих; подобно тому как наши чувства связывают нас с нашим телом и разливают, так сказать, нашу душу во всех частях, составляющих тело, так наши эмоции заставляют нас как бы выходить из нас самих и распространяют нас на все, окружающее нас; наконец, они постоянно представляют вещи не такими, какими вещи суть сами в себе, что дало бы нам возможность составить истинные суждения, а сообразно отношению вещей к нам, что заставляет нас составлять суждения, полезные для поддержания нашего бытия и бытия тех, с кем мы связаны или по природе, или по нашей воле.

Постаравшись раскрыть заблуждения в самых причинах их и освободить разум от предрассудков, которым он подвержен, я нашел, что пора подготовить разум к разысканию истины. Поэтому в шестой книге я объяснил те способы, которые мне казались самыми пригодными для того, чтобы увеличить внимание и обширность разума, показывая, как можно пользоваться своими чувствами, страстями и воображением, чтобы дать разуму всю ту силу и проницательность, на какую он способен. Затем я установил известные правила, которые следует неизбежно соблюдать для нахождения какой бы то ни было истины; я объяснил их на нескольких примерах, чтобы сделать их нагляднее, и я выбрал примеры, показавшиеся мне более полезными или содержащими более плодотворные и более общие истины, чтобы читатель прочел их с большим прилежанием и сделал бы их себе более наглядными и ясными.