Чтобы найти эти средства, необходимо вполне убедиться в том, что мы говорили уже в другом месте, именно: в том, что разум не прилагает одинакового внимания ко всем представляемым им вещам; ибо он бесконечно более внимателен к вещам, которые его трогают, модифицируют, проникают, чем к вещам, которые хотя и представляются ему, но не затрагивают его и не принадлежат ему; словом, он занимается несравненно более собственными модификациями, чем простыми идеями предметов, каковые идеи суть нечто отличное от него самого.

Вот почему лишь с неудовольствием и без особого старания рассматриваем мы абстрактные идеи чистого рассудка; гораздо больше обращаем внимание мы на вещи, которые воображаем, особенно если обладаем сильным воображением и если в нашем мозгу запечатлеваются глубокие отпечатки от предметов. Вот почему мы бываем всецело заняты чувственными свойствами и не в состоянии внимательно относиться к чистым идеям разума в то время, когда испытываем что-нибудь очень приятное или очень тяжелое. Ибо страдание, удовольствие и остальные ощущения суть состояния духа, и невозможно, чтобы, испытывая их, мы не представляли их, а следовательно, чтобы способность нашего духа не была поглощена ими, потому что все наши ощущения суть лишь перцепции и ничто иное.

Не то с чистыми идеями разума: хотя они могут быть непосредственно связаны в нас с нашим разумом, однако мы можем не обращать на них ни малейшего внимания. Ибо хотя Бог имеет весьма непосредственное обращение с нами, а в Нем находятся идеи всего, что мы видим, однако эти идеи, находясь в нас самих, все же могут быть скрыты от нас, если движения жизненных духов не вызовут отпечатков их и если наша воля не заставит наш разум обратить внимание на них, т. е. если она не совершит тех актов, с которыми Творец природы связал представление этих идей. Это и есть основание всего, что мы скажем ниже о средствах сделать наш разум внимательнее. Итак, эти средства опираются на самую природу разума, и мы • имеем основание надеяться, что они не

468

химеричны и не бесполезны, как многие другие, которые не столько помогают, сколько затрудняют. Если они даже окажутся не столь пригодными, как мы надеемся, то читатель все же не потеряет даром времени, читая то, что мы скажем об этих средствах ниже, ибо он лучше узнает природу своего разума.

Модификации души имеют три причины: чувства, воображение и страсти. Всем известно, по своему собственному опыту, что удовольствия, страдания и вообще все ощущения некоторой силы, яркие образы фантазии и сильные страсти так сильно занимают разум, что он не способен ко вниманию в то время, когда они слишком затрагивают его: его сила, или способность представления, тогда бывает всецело поглощена ими. Но, если даже эти модификации умерены, они тем не менее раздвояют способность разума, хотя и отчасти, и разум не может приложить всей своей силы к рассмотрению более или менее абстрактных истин.

Итак, мы приходим к следующему важному заключению: все, кто хочет серьезно исследовать истину, должны с большим старанием — насколько оно возможно — избегать всех слишком сильных ощущений, как-то: сильного шума, слишком яркого света, удовольствия, страдания и т. п.; они должны непрестанно наблюдать, чтобы воображение их было чисто, и препятствовать запечатлению в их мозгу тех глубоких отпечатков, которые тревожат и постоянно рассеивают разум; наконец, особенно должны они удерживать движения страстей, которые производят столь властные впечатления на тело и на душу, что по большей части разуму как бы невозможно думать о других вещах, кроме тех, которые вызывают страсти; ибо, если даже чистые идеи разума и присущи нам всегда, мы, однако, не можем рассматривать их тогда, когда наша способность мышления поглощена этими модификациями, захватывающими нас.

Между тем в душе необходимо должны быть страсти, чувства или какие-либо иные особые модификации, а потому приходится покориться неизбежности, и из этих же самых модификаций следует извлечь средства к уменьшению внимания. Но нужны большое искусство и осмотрительность в применении этих средств, дабы извлечь из них некоторую пользу. Нужно хорошо исследовать, насколько эти средства нам необходимы, и пользоваться ими лишь постольку, поскольку принуждает нас к тому необходимость быть внимательным.

ГЛАВА III

Как можно пользоваться страстями и чувствами, чтобы поддерживать внимание разума.

Страсти, к которым можно с пользою прибегать, чтобы побудить себя к исследованию истины, — это те страсти, что дают силу и мужество преодолевать труд, неизбежный при напряжении внимания.

469

Есть дурные страсти и страсти хорошие; хорошие, как например желание найти истину, желание быть просвещенным настолько, чтобы управлять собою, чтобы стать полезным ближнему и т. п.;

дурные или опасные, как например желание приобрести известность, желание создать себе некоторое положение, стать выше равных себе и другие, еще более порочные, о которых нет необходимости говорить.

В том жалком состоянии, в каком мы находимся, часто наименее разумные страсти наиболее влекут нас к исследованию истины и больше услаждают нас в трудах, чем страсти, самые праведные и разумные. Так, тщеславие волнует нас гораздо более, чем любовь к истине, и мы постоянно видим, что люди усердно прилежат к учению, если находят кому сообщить свои знания, и, обратно, совершенно бросают занятия, как скоро не находят никого, кто внимал бы им. Смутное представление своего рода славы, которая окружает их в то время, когда они излагают свои воззрения, поддерживает их мужество даже в самых скучных и сухих занятиях. Если же случайность или необходимость заставляют их расстаться с маленьким кружком своих почитателей — их пыл тотчас остывает;

самые основательные науки и те не имеют более прелести для них;

ими овладевает отвращение, скука, тоска, и они все бросают. Тщеславие брало верх над их природною леностью, и леность, в свою очередь, берет верх над любовью к истине; ибо тщеславие противится лености иногда, леность же почти всегда побеждает любовь к истине.

Однако страсть к славе может иметь благую цель; приобретенною известностью можно пользоваться во славу Бога и на пользу другим, и, быть может, некоторым лицам позволительно в известных случаях прибегать к этой страсти, как средству сделать разум внимательнее. Но ею должно пользоваться только тогда, когда разумные страсти, о которых мы говорили выше, недостаточны, и когда по обязанности мы должны заниматься предметами, нам противными. Во-первых, потому, что эта страсть очень опасна для совести; во-вторых, потому, что она незаметно вовлекает нас в вредные занятия, дающие, хотя и блестящие с виду, но далекие от пользы и истины результаты;

наконец, очень трудно бывает управлять ею, и она часто обманывает нас; поэтому, желая просветить свой разум таким путем, рискуют лишь усилить гордость, не только развращающую сердце, но также погружающую разум во мрак, который невозможно рассеять.

Ибо мы должны принять во внимание, что эта страсть возрастает, усиливается и незаметно утверждается в сердце человеческом; когда же она становится достаточно сильной, то вместо того, чтобы помогать разуму в разыскании истины, она поразительно ослепляет его и заставляет даже думать, что вещи таковы, какими он желал бы их видеть.

Несомненно, не было бы стольких ложных изобретений и мнимых открытий, если бы люди не ослеплялись страстным желанием

30«

470

казаться изобретательными. Ибо твердое и упорное убеждение, например, некоторых лиц в том, что они нашли вечное движение или квадратуру круга и удвоение куба путем простой геометрии, очевидно, возникло в них вследствие сильного желания показать, что они сделали то, чего тщетно добивались многие.

Следовательно, лучше поощрять в себе такие страсти, которые чем сильнее, тем полезнее для разыскания истины, и в которых менее страшна крайность, каковы: желание хорошо пользоваться своим разумом; желание избавиться от своих заблуждений и предрассудков; желание быть просвещенным настолько, чтобы управлять собою в том состоянии, в каком мы находимся, и другие подобные им страсти, которые не вовлекают нас в бесполезные занятия и не заставляют составлять слишком поспешные суждения.