Комната Леонтин, находившаяся не в самом доме, а в углу двора, возле задней калитки, не отличалась от комнаты хозяйки ни размерами, ни меблировкой. Эта комната тоже была очень большой, и вдоль стен ее были так же расставлены старинные кровати, старинные черные часы так же стояли в углу, движениями медного маятника медленно отсчитывая мгновения, мерно сменяющиеся в неподвижном воздухе, пропитанном древними ароматами, и так же, как и там, ночная тумбочка была приставлена к изголовью его кровати. Только в этой тумбочке и заключалось различие между двумя комнатами, что и открылось ему во всем великолепии, когда вечером, отворив ее дверцу, он, к своему изумлению, обнаружил ночной горшок. И так же, как не чаял он найти возле своей кровати ночной горшок, никогда не представлял себе, что столь великолепные ночные горшки вообще существуют на свете. В отличие от знакомых ему с детских лет эмалированных ночных горшков с черными железными глазками, смотрящими на мир из всех мест, где эмаль была отбита, этот был сделан из цельного белоснежного фарфора, украшенного венком алых, розовых и желтых роз и расцветавшего по кромке венком фиалок и зелени. Вся комната стала ему близкой и милой при виде сего скромного великолепия, хранящегося в ночной тумбочке, и когда он взял его за ручку и вынул из хранилища и поставил на стол, то захлестнуло его изобилие благодати, переполнявшей сей сосуд. Кто богат? Раби Йоси говорит: всякий, у кого есть нужник вблизи стола^[80]. Новая боль, рожденная новым взглядом, разрушила древнее богатство тепла и уюта, оставшееся в далеком детстве рабби Абайе^[81] и не понятое Гавриэлем в его собственные детские годы, когда он отправлялся по большой нужде в дедушкину уборную. Как видно, от избытка чувств, вызванного чудесным ларчиком, который дедушка сделал ему в подарок, ему вдруг приспичило, и дедушка повел его в находившийся с противоположной стороны здания нужник, через темный, пахнущий сыростью и мочой проход под сводчатым потолком.

— Я теперь уже знаю, где уборная, — сказал он дедушке. — Ты можешь вернуться в мастерскую.

Но дедушка остался стоять за дверью, и пока Гавриэль там какал, дедушка продолжал стоять рядом, напевая, чтобы его приободрить, словно он был младенцем, трусишкой, который боится остаться один во мраке нужника.

— Сказал ведь я тебе вернуться в мастерскую! Сказано тебе, что я не маленький и не боюсь остаться в нужнике один! — закричал он на дедушку в досаде, заставившей его в тот момент начисто забыть радость по поводу чудесного ларчика.

Тогда дедушка рассказал ему про Абайе, никогда не видевшего ни отца, ни матери, потому что родился сиротой. Когда мать зачала его, умер его отец, а сама она умерла родами. Воспитательница его была женщина разумная, добросердечная и жалостливая, и растила она для него ягненка, чтобы ходил с ним вместе в нужник и рассеивал страх. Когда Абайе вырос, он сказал, что входящий в нужник должен обратиться к ангелам-хранителям с молитвой, смиренно упрашивая их: «Храните меня, храните! Помогите мне, помогите! Поддержите меня, поддержите! Подождите меня, подождите, пока войду я и выйду, ибо так свойственно человекам».

— Но ведь он же был еще маленьким, когда ходил в уборную со своим ягненком, — сказал Гавриэль. — К тому же он был сиротой и поэтому чувствовал себя таким одиноким. Из-за того, что папа с мамой его покинули и умерли, он и боялся, что ангелы тоже его покинут. К тому же мы ведь уже знаем, что на свете нет ангелов, что это — суеверие. Воспитательница рассказывала ему, что добрые ангелы его все время охраняют и всюду ходят за ним, чтобы он не боялся ходить один. К тому же чего там бояться, в нужнике?

— Есть такой бес из нужника, — ответил дедушка. — Об этом написано в Гемаре. Звать его Бар-Ширикай Пандай. Этот бес рожден из львиной отваги, и тот, у кого острый глаз, может разглядеть его на голове льва и на носу львицы. Если человек сидит в нужнике и вдруг увидит перед собою этого беса, он должен сказать: «У льва на голове и у львицы на носу нашел я его, о грядку порея молотил я его и челюстью осла колотил я его». Тот, кто так скажет, станет героем под стать Самсону, растерзавшему собственными руками льва и челюстью ослиною убившему тысячу человек. Бес его испугается и удерет.

— А как выглядит этот бес? — спросил Гавриэль.

— У него облик козла, козлища, и не только Абайе его боялся, но и все мудрецы наши, блаженной памяти. Этот бес завидует ученым людям и является изводить их в нужнике. Равва не был сиротой, как Абайе, и тем не менее жена старательно охраняла его от всевозможной нечисти. Когда он отправлялся в нужник, она клала орех в медный кувшин и гремела им из-за двери, а когда он возглавил йешиву, она стала тревожиться за него еще больше — она сделала в двери нужника окошко, и все время, что он там сидел, ее рука лежала у него на голове.

Вид Раввы, тужащегося в то время, как просунутая сквозь окошко в двери нужника рука жены лежит у него на голове, так развеселил Гавриэля, что он начинал смеяться всякий раз, как вспоминал об этой воображаемой картине. Впервые услышав эту историю от дедушки, он так хохотал, что заразил своим хохотом и его. Дедушка смеялся и поднял его в воздух, смеясь, поцеловал в макушку, смеясь, стал плясать с ним в обнимку, как плясал прежде в синагоге со свитком Торы в руках. Дедушку это рассмешило, но не маму.

— Как зовут беса из нужника?

В своем ликовании Гавриэль не мог дотерпеть, пока мать его разгадает загадку, и радостно крикнул:

— Бар-Ширикай Пандай!

От этой загаданной сыном загадки с ее разгадкой заодно лицо госпожи Луриа побелело.

— Дедушка тебе опять забивает голову своими мидрашами!

Если у нее еще оставалось какое-то сомнение, то теперь явился бес из нужника и воочию продемонстрировал ей, что ее старый, выживший из ума отец окончательно решил утопить внука в выгребной яме суеверий и сумасшедших фантазий своих блажных дурацких мидрашей, после того как сумел разрушить жизнь детям.

— Ноги его больше не будет в этом доме! — воскликнула она в пророческом гневе, а Гавриэлю строжайше запретила навещать этого полоумного.

— Ты, конечно, можешь продолжать ходить к нему, да и он, ясное дело, придет сюда, когда ему захочется, ведь он твой дедушка и любит тебя, и человек он хороший, хотя и немного рассеянный от старости, — передумала она после минутного размышления, вспомнив, как видно, о психологической правде сентенции «запретный плод сладок». — Но не обращай внимания на россказни об ангелах и бесах и на прочие его глупые мидраши. Ты ведь мальчик умный и знаешь, что призраков и бесов нет ни в школе, ни в отхожем месте, ни в ночном горшке, ни в кухонном.

«Что-то таится в этом ночном горшке для ученого господина из Парижа» — словно говорила появившаяся на лице Леонтин улыбка, когда та, войдя, увидела Гавриэля, дивящегося на горшок, который он не выпускал из рук. И он тоже внезапно увидел ее в зеркале большого платяного шкафа напротив и смутился при виде этой улыбки. Мне он сказал, что смутился потому, что понял: вытащив ночной горшок из тумбочки, поставив на стол и разглядывая его, он невольно вторгся в личную жизнь Леонтин, которая по доброте душевной пустила его в свою комнату вместо амбара, где фермерша селила своих сезонных батраков. На всей ферме был всего-навсего один нужник — в господском доме, и морозными ночами старая служанка, которой было слишком далеко идти до главного здания и слишком холодно выходить за ограду в поле, конечно, нуждалась в ночных горшках. Большинство окрестных крестьян, не охваченное смятением столичных веяний, ходило до ветру в поле.

— Красивый горшок, — сказала Леонтин.

— Очень красивый, — сказал Гавриэль. — Никогда не видал такого красивого горшка.

— Он и вправду самый красивый из моих горшков, — продолжала Леонтин. — Я специально приготовила его для вас. Думаю: этот чувствительный господин, верно, будет опасаться ночных ветров.

Ветры дули там постоянно, и порой резкие океанические порывы сдували с Дикого Берега тех немногих парижских путешественников, которым доводилось туда заехать и которые даже при обычном бризе кутались и обматывались шарфами и бесчисленными платками.