Литмир - Электронная Библиотека

- Так с утречка и начнем, - сказал он, пятясь к выходу.

Мне хотелось его догнать и избить. Но, боюсь, что потом этому механику самому механик понадобится. Потянет ли столько механиков графинин бюджет?

Остатки суток мы провели в неге и праздности. Было выпито много вина, Акустический зал ломился от фуг и прелюдий, но теперь эта музыка уже не удручала меня, а возносила ввысь.

Ах, что они вытворяли, Бахус и Бах! О музыка, о лгунья! Пятая стихия, злая волшба! Вороны, напуганные фугой, больше не залетают в наш сад.

- Ах, расскажите, я какая? - теребила меня моя бахиня. Я не лез в карман за эпитетами, они сами вертелись на языке.

Нет, мы не теряли времени эти несколько суток, пока механик готовил апартамент. Нам, словно бездомным кошкам, нравилось ютиться в самых неприспособленных для любви местах. Где мы только ни обтирали углы! Кабинет, каморка под лестницей, зеленая комната, а наипаче - Акустический зал, где мы глюкались, бахались, где накатывало с особенной остротой.

В спальне попахивало лаком после ремонта, что странным образом возобновляло к жизни призрак механика. Мы их долго выветривали - запахи, призраков, но зато командорово присутствие не ощущалось вообще. Хотя изредка вдова поминала его.

Но командор окончательно, как мне думалось, отошел в мир теней и не тревожил меня. Я бодро и безо всякого раздражения произносил его имя: Артур, или Командор. - Кто такой командор? - ухватилась графиня, когда я однажды при ней впервые обмолвился этим словом.

Я, помявшись, признался, кто.

- Ах вы ... Дон Жуан. - Она хлопнула меня веером.

- Кто такой дон Жуан? - спросил я, чтобы выяснить, нет ли в ее понятиях в этом имени негативного.

- Так. Есть про него опера.

Она порылась в виниловых залежах и выхватила одну.

- Вы полюбите. Это прекрасное удовольствие, - говорила она, ставя диск на вертушку.

Увы, это оказался Реквием. Мы его выслушали, но она так и не врубилась, про кого эта опера.

Я полюбил на это время не только вдову, но и произведения композиторов. И даже подпольная музыка (андеграунд) насыщалась гармонией, казалась музыкой сфер. Контрабас-барабас, барабан-тарабан, бас-ритм-гитары ... Ритм-группа порой идеально накладывалась на ритм-процесс.

Этот мир стал для меня раем, который искал. Мне казалось, что я счастлив вполне, не омрачали идиллии даже графинины графики, и только черные четверги наводили уныние, да пугала зависть богов.

Но она возвращалась, едва кончался четверг, едва стрелки переваливали за полночь, и пока я путался в помочах, буквально набрасывалась на меня, поскуливая от нетерпения, словно малое дитя, а не взрослая терпеливая женщина.

Вероятно, именно после этих уныний я накидывался на нее с особым рвением, что отмечалось графиней.

- Сегодня вы особенно проникновенны, - говорила она.

Как это у графинь принято, она даже в постели была со мной на вы. Приходилось отвечать тем же.

- Не хотите ли помузицировать? Давайте! - как-то сказала она. - Исполнять музыку - более глубокое ощущение, чем пассивно слушать ее. Это моя лучшая виолончель. На ней сам Ростислав Мстистропович играл.

И показала, как водить смычком по виолончели, вибрируя струну. Я попробовал - мне понравилось. Мы немного помузицировали - в две виолончели и в два смычка. Ощущение и впрямь оказалось глубоким, судя по тому, как внезапно я возбудился, парой скорых аккордов завершив эту тему, чтобы продолжить ее в постели - с другой виолой и другим смычком.

С тех пор мы частенько с ней музицировали, если дело стопорилось или не шло.

Зима и прочие событья проходили мимо меня. Всё моё время и помыслы были отданы исключительно ей. В те часы, когда приходилось быть одному, я пытался писать - чтобы что-то добавить к этому миру, а не просто жить и получать чувственные удовольствия. Я добросовестно выстраивал сюжет, плел фабулу, как того требует популярный жанр: интересно, захватывающе, остросюжетно, хитро. Кабинет, мой рабочий стол, слева - стопа белых листов, справа - исписанная, но перо не повиновалось, не удавалось сосредоточиться, мысли улетали далеко-далеко и возвращались квёлые, а листы крайне медленно и неохотно перелетали из левой стопы в правую. И я бросил перо - что толку напрасно терзать книгу, если лежит она перед тобой, словно бревно, а не страстная любящая женщина.

Вести, доходившие с воли, были двоякого рода и поступали двояким путем.

Первые, касавшиеся новейшей администрации, доставляла графиня, по-прежнему отлучавшаяся по четвергам. Новостями из Содома нас снабжала баронесса Борисова, которая что-то зачастила туда (в поисках своего маркиза, быть может) после того, как барон был застрелен партнером по робберу, обвинившем его в подлом подлоге: барон ему проиграл троих краснодеревщиков, которые оказались пьющие слесаря.

Эти оба застенка - кремлевский и содомский - находились, по моему мнению, в теснейшей связи. Дело в том, что новым градоначальником оказался не кто иной, как падишах, слухи о котором ходили все лето и активно муссировались командой Маргулиса. Я также подозреваю, что именно он, используя неизвестные пока политтехнологии и нетрадиционный пиар, поставил во главе города это таинственное лицо.

Об этом косвенно говорил тот еще факт, что один из первых указов касался пациентов больницы, объявленных вольными в их стенах. Были немедленно возобновлены потоки питания.

Сам падишах не появлялся пока на публике, общаясь с населением через пресс-секретаря, чрезвычайно интересную, говорят, женщину лет 25-и.

Мотыгинская девица - та, что для него специально воспитывали - очень падишаху понравилась. Он даже предложил в обмен на нее нефть, мотыгинские же требовали одиннадцать мест в городском самоуправлении. Падишах согласился только на четыре, остальные семь - компенсировал нефтью. Мотыгинские и тому были рады весьма, так как девка истомилась по суженому, и держать ее в тереме взаперти становилось опасно. А мотыгинские угодья по дешевке скупил падишах.

Дворянам, допущенным к пресс-секретарю, было обещано оставить их при своих кормушках, однако все помыслы о крепостном праве они должны были забыть. Они и этим были довольны, так как отчаялись надеяться на что-либо вообще.

Не знаю, нашла ли себе маркиза Борисова, но стала беременеть. В Содом, наконец, пустили воду, сообщила она, причем вода так шибко пошла, что затопила подвалы, так что один из зеленых в ней утонул по неосторожности, а еще двое скончались от сырости.

Это обернулось трагедией и для Маргулиса: он так долго мылся в бане - гениям гигиена тоже нужна - что совершенно сошел на нет. В моечном отделении обнаружили наутро в клочья исхлестанный веник, да скользкий обмылок, который никак не давался в руки. Выскальзывал, да так и улизнул в канализацию. Так что ничего и не осталось от выдающегося некогда бунтаря. Сожалею о нем.

Птицын, несмотря на мирный режим, все носился по клинике со своей трубой, грозя кому-то перешибить хребет, пока самого не перешибли засохшей соплей.

Вертера, господа, засмеяли до смерти. До этого он окончательно замкнулся в герметичных границах Германии, никого не впуская к себе.

Иванов как-то принял Наталию за Надежду, крича: 'Уберите от меня эту Дурову!'. Кавалерист-девицами до смерти загнан был.

Кашапов сделал открытие, что бог - есть, и этот бог - покойный медврач Очаков. Мысль о том, что нет бога, кроме Очакова и не будет теперь, до комы его довела.

Санитаров и врачей постепенно разобрали родные.

Сердюк погрузился в туман (дразнилку помните?). Наиболее последовательные из его последователей последовали за ним до конца. И, в общем-то, счастливы.

Беременная баронесса Борисова, врывалась к нам и, шурша шиншиллой, громко рассуждала о сексуальной революции, с которой преемники Маргулиса, Кравчук и Гребенюк, не знали, что делать далее.

Что ж, успеха этим психам.

Кстати, раз уж взялись мы о грустном. Капитан милиции Запашной убит заказным образом. Ибо по пьяному недоразумению собственный свой портрет (который для Маши предназначал) лично вручил исполнителю. Утверждают, что сам Галицкий привел в исполнение этот ноктюрн.

93
{"b":"599353","o":1}