Прохожих нам попадалось не очень много, не более, чем в будний день. Возможно потому, что основная часть публики была сконцентрирована у предвыборных урн - на площадях, площадках, естественных пустырях, везде, где было лысое место, где тому или иному оратору удалось воздвигнуть трибуну и собрать разинь.
Желающих выступить оказалось много, больше, чем было трибун. Иной взбирался на кузов грузовика или постамент, потеснив памятник, и оттуда заявлял о себе, другой держал речь из окна. Но если этим людям еще можно было как-нибудь обойтись, то народу на всех не хватало, и часто можно было видеть, как перед роскошно убранной, с любовью воздвигнутой трибуной тусовалась толпа из трех-четырех человек.
Ораторы понаходчивей еще с прошлого вечера заняли любимые народом места - возле питейных и продовольственных магазинов, в увеселительных парках, и даже общественный туалет в центре города, получивший название Подземный Толчок, оказался в этом плане местом выгодным. Люди, облегчившись, нет-нет да и останавливались или даже оставались послушать лжеца.
- Ну-с, - сказал Утятин, медленно потирая ладонь о ладонь, словно разминая кисти рук перед спаррингом. - Ну-с? - повторил он, игриво ткнув меня локтем в бок.
Я буркнул что-то, опасаясь без надобности поддерживать с ним разговор, догадываясь, что этот граф, пожилой и поживший, принадлежит к сословию словоохотливых.
- Вот вы спрашиваете, - продолжал граф, хотя ни я, ни Шувалов его ни о чем не спрашивали, а я даже отвернулся к окну, уделяя повышенное внимание окрестностям, - что мы будем делать, как к власти придем? Да мало ли ... Мусоров, конечно, повыгоним, отбились от рук. Рухлядь кое-какую снесем. Да и вообще, разберемся поименно с каждым, отменив на неделю гражданские права. Фонтан, конечно, заткнем. Ну а население защитить - это уж наша прямая обязанность. Кто-то должен это взять на себя. Слишком много желающих запустить руку в народный карман. Все, кому не лень, из него тащат. Милиция - штрафы на свое содержание. Администрация - на озеленение и фонтан, на общак и подавление гласности. Карманные деньги и то трамвайные воры крадут. А мы введем сразу на все единый налог. И у народа это будет единственная его обязанность. А прочие права мы максимально расширим. Буквально всё разрешим.
- И может быть, сделаемся вольным городом, затребовав суверенитет, - внес предложение я.
- Суверенитет - вредное суеверие, - возразил граф. - Суверенитет совершенно нам ни к чему. Мы согласны от государства немного зависеть. Но тогда и они, - он погрозил городу кулаком, - пускай беспрекословно зависят от нас. Простите, как ваше имя? - обратился он к шевалье.
- Вот именно, - отозвался тот.
- Вы в этом месте помедленнее. Или остановитесь совсем. Надо понаблюдать.
Пространство перед магазином с примыкающим к нему пивным ларьком, было запружено народом. Ларек, однако, был запечатан, на крыше его возвышалась трибуна, на которой некий оратор, орудуя каменным топором собственного красноречия, раздувал классовую ненависть у собравшейся перед ним толпы.
Судя по лозунгам, здесь собрались приверженцы партии устарелого марксистского толка, только флаги были почему-то оранжевые - выцвели, видимо. Негнущиеся спины трудящихся закрывали урну для бюллетеней, но все же видно было изредка, как кто-либо подходил и опускал в узкую щель карточку, предварительно продемонстрировав ее народу - белую, с красной полосой. Преобладали могильщики буржуазии с лопатами, а кое-кто сжимал в правой руке приготовленный против буржуя булыжник. Пенсионеры, пенсионерки. Человек с драчевым напильником. Суровый рабочий с гаечным ключом через плечо. Два слесаря: один грязный, другой трезвый. Еще двое, едва державшиеся: один на ногах, другой - на его плече. А так в целом народ выглядел трезвым.
Слушали с интересом. Лозунги были простые, доходчивые. Раздавались виваты. Некоторых пробирало до самых недр. Я все никак не мог сосредоточиться на речи оратора. Ни эмоциональный накал, ни пространные периоды не цепляли слух. Во мне эхом отзывались лишь заключительные фразы.
- Я бедноту уважаю, - говорил граф Утятин с обескураживающей чистосердечностью. - Я с беднотой на ты. Но эти поборники примитивного равенства мне глубоко не симпатичны, маркиз. Ну как можно маркиза с марксистом равнять?
- Мы, опальные, объединившись с подпольными, - поднимал голос оратор, - и выйдя из тени ...
'И эти в тени', - подумал я.
Утятин пошире открыл окно и пронзительно засвистел. Я не ожидал от него такого умения.
-Там богатые бедных бьют! - заорал Утятин, как только на его свист обратили внимание.
- Где? - взметнулась толпа.
Чем человек бедней и честней, тем он доверчивей. Не знаю, чем эту взаимосвязь объяснить. Пролетарии постоянно пролетают из-за своей доверчивости. Толпа, еще минуту назад доверчиво внимавшая оратору, рванулась туда, куда простер свою руку Утятин.
Нас один за другим обогнали наши автобусы. Я написал: 'наши'? Вычеркните. Не хочу себя с феодалами отождествлять.
Последний притормозил, из окна высунулся какой-то боксер.
- Что ж это вы, Иван Павлович? Где мы их теперь ловить будем? У нас разнарядка, на наш автобус - восемьсот человек.
- Извините, Сережа, - сказал виновато Утятин. - Удержаться не мог. Ничего, наловите где-нибудь. Там подальше анархисты будут.
Шувалов, полагая, что разговор исчерпан, тронул педаль. Мы вновь обогнали эти четыре автобуса. Но минут через пять шевалье вновь вынужден был притормозить.
На этот раз толпа была меньше, а социальный статус более разнородный: от опрятных интеллигентов до оборванцев-бомжей - элемент сплошь нетрудовой и нетрезвый. Оратор на баррикаде из каких-то бочек, ящиков, деревянной и пластмассовой тары, вещал:
- Анархия - мать порядка, и как всякая порядочная мать ...
- Твою мать, - выругался, успев увернуться от нашего 'Пежо', какой-то пожилой анархист.
Я думал, анархизм как архаическое вероисповедание прекратился уже. Однако в этом городе еще пребывал в реликтовом состоянии.
Мы, лавируя, обогнули толпу. Оглянувшись, я увидел, как один из наших автобусов остановился там, откуда мы только что отъехали. Выскочившие из него боксеры принялись хватать и запихивать в салон всех, кто попадался им под руки.
- Куда их? - поинтересовался я.
- На избирательный участок, в Дворянский Клуб. Шутка ли, шестьдесят тысяч по всем прогнозам не добираем. Не понимает народ своего счастья. У нас основные соперники - мотыгинские и Старухин, - продолжал граф. - А эти марксизматики и штирнеристы все равно не пройдут. Ходили, правда, слухи о некой третьей силе, четвертой уж теперь, раз Старухин откололся от нас, да что-то не видно их.
Кто не чужд увлечения жанровой живописью, тот помнит 'Выборы бобового короля'. Иные сценки были не менее жанрово выписаны. И вообще, состояние населения напомнило мне смутное время в Содоме перед самым бунтом. То же разнообразие мнений - от кумачовых революций до бархатных, от шоковой терапии до шелковой, а один банкир, вынув чековую книжку, предлагал задумать какое-нибудь число и тут же выписывал чек на задуманную сумму желающим. Предупреждая не каждого, что до понедельника его банк закрыт.
На медленной скорости проехал автомобиль с откидным верхом. Стоя на заднем сиденье, моя знакомая Маша, чаруя чернь, демонстрировала стриптиз. За машиной скорым шагом, а иные бегом, трусила изрядная часть населения.
- Куда они с этой голой женщиной во главе? - спросил я.
- К Старухину, - сказал граф. - Его методы.
У мэрии народу было побольше, и его все прибывало благодаря энтузиазму Маши и других волонтёрш. Площадь была запружена полностью, и чем ближе к трибунам, тем более возрастала плотность толпы.
И трибуна здесь была повыше, и площадка просторней. Можно было предположить, что основные события разворачиваются здесь. Гусар-основатель со своего постамента насмешливо взирал на сборище, а вокруг напирала, аплодировала, вопила народная толпа, заходилась в криворотом 'Ура!'. Ораторы, поочередно сменяли друг друга, всячески электризуя электорат. Говорил и Старухин. Граф первое время что-то помечал у себя в блокноте карандашом, но вскоре соскучился.
