Нет. Не будет вам никаких грибов. Мы в другом романе, друзья.
Занавес колыхнулся. Что-то грохнулось о подмостки. Послышался чей-то сдавленный стон.
Подошла Наталья под руку с Вертером, они встали несколько в стороне, не смешиваясь с праздно-навязчивой публикой.
- Что это бок у нее весь голый? Совсем простомясая. И сзади туловище обнажено.
- Как ей не стыдно с той стороны.
- Нынче вечерние платья все таковы.
- Отстань от меня знаешь куда? - раздался возглас Натальи, сдержанный, но визгливый.
- Разве можно удержаться от прикосновения, будучи на волосок от вас, - сказал Иванов, пытавшийся ухватить ее за голое тело.
- Дурак несчастный.
- Не называйте меня несчастным.
- Форменный идиот.
- А вы - дура бесформенная, - сказал Иванов, отходя.
Он пошел еще за бутылочкой, оставив в покое возлюбленных. Но недолго отсутствовал.
- Вот хоть вы рассудите, графиня... - обратился он ко вдове, пытаясь вести себя куртуазно. - Что, чешется? Давайте я.
И он своей пятерней принялся скрести графинину спину.
- Прекратите это немедленно, - решительно заявил я - И ведите себя прилично. Нечего себя неприлично вести.
- Дамы, все-таки, - напомнил Кравчук.
- Это еще не причина, - сказал Иванов, - чтобы себя прилично вести.
- Рассаживайтесь, граждане и господа, - обратился Кравчук к собравшимся. - Распределяйтесь согласно субординации. Да пошевеливайтесь, - заторопился он, пока разгул страстей вокруг стола не перерос в мордобитие.
Предполагая кое-что запечатлевать во время пиршества, я прихватил с собой простыню. Но пришлось подстелить ее под графиню, так как матрас под ней оказался не очень свеж. У меня оставался, впрочем, блокнот и карандаш к нему.
Распоряжался рассаживанием комендант Кравчук. Маргулис сел во главе стола на уготованный ему матрас (впрочем, кажется, два). Прочие были усажены в порядке личной ему преданности. По правую его руку (у целого уха) сел сам Кравчук. Вероятно, чтобы нашептывать. Далее: графиня, я. Справа от меня Крылов. Иванов ему соседствовал. Насупротив, насупившись, сел Гребенюк. Место между ним и Маргулисом пока пустовало. За Гребенюком - Кашапов, Полина, фараон, Наталья, Вертер и т.д.
Я думал, что по такому подходящему поводу будет речь, и даже сам приготовил двухминутный спич - вдруг тоже попросят высказаться. Да и графиня была не прочь сказать пару слов от лица гостей. Но Маргулис лишь вяло махнул своей вилкой, ешьте, мол, и первый приступил к трапезе.
Из продуктов питания ближе к нам были: жареный поросенок (со следами побоев на голове); салаты трех-четырех сортов; устрашающего вида устрицы; упоминавшаяся уже дичь. Кроме того, непрерывно подносили новые. Всё это я быстренько занес в блокнот, но так как спешил, то не все из записанного смог разобрать впоследствии. Сейчас, восстанавливая задним числом, припоминаю, что были балык и окорока. Из напитков ничего, кроме пива не было. Видно, погребок, о котором упоминал Крылов, не был еще рассекречен для широкой публики.
- Давайте, я вам устриц устрою, - глядя воспаленным взглядом на деликатес, предложил графине Крылов. - Специально изыскивали. Готов поспорить, что устриц с таким вкусным уксусом вы никогда не пробовали.
Но графиня лишь слабо улыбнулась ему из вежливости и прижалась ко мне, мелко дрожа. До того напугали ее эти моллюски.
- Мы не употребляем устриц, - поспешно сказал я, отводя его руку с тарелкой, на которой вповалку лежало дюжины три. - Благодарю вас.
Крылов поставил тарелку перед собой.
- Я как-то пробовал, - сказал Иванов к сведению присутствующих. - Маленькие - те ничего. А которые матерые - упираются, в горло не лезут, не дают себя есть. А потом еще полчаса в желудке ворочаются и скулят.
- Потрясающие овоща! - приговаривал Никанор, к которому прикрепили совсем ослабевшего духом и телом Птицына. Насколько мне было известно, он второй день пребывал без таблеток, и третий - совсем без еды. - Взять огурец, хотя бы. Взял? Проще овоща в природе нет. А если разрезать его повдоль да посолить тонко...
- Сделайте мне, голубчик, как вы сказали, - попросил Герц. - Только огуречные гурманы, вроде вас, знают в них толк.
- Так-то оно так. Ты, мин Херц, огурец-то скорее откусывай, пока я тебе его за голубчика в глотку не вбил, - сказал Никанор, протягивая половину огурца Герцу, а другую почему-то Гребенюку. Вообще, мне показалось, что перед Гребенюком, видя в нем власть, он немного заискивал.
- От огурцов огорченье одно, - сказал Гребенюк. - Мне бы что-нибудь посущественней. - Но свой ломтик съел.
- Помидоры в красном виде едят, - продолжал Никанор свою овощную кампанию.
- В красном? - слабым голосом переспросил Птицын.
- Помидоры надо ждать, пока покраснеют. Огурцы же так и едят зелеными.
- И долго ждать?
- У тебя уже красный. Ешь, - сказал Никанор и потянулся через стол с вилкой, недоверчиво тыча ею в поросенка, словно заподозрив в нем жизнь. - Эх, остаться бы с этим поросенком наедине, - возмечтал он.
- Наедаться наедине является свинством. Вот возьмите к поросенку салат, - сказал Крылов.
- Вы уж и мне откромсайте кусочек, если вам не в напряг, - сказал Иванов.
- Совсем напротив. - Крылов, ловко оперируя двумя ножами, вскрыл поросенку бок. - Не понимаю, почему израильтяне с палестинцами не ладят. Ни те, ни другие свинину не едят.
- Да щедрее кромсайте. Я неплохой едок.
- Каков едок, таков и ебок, - сказал Никанор.
- Благодарю вас, Крылов. Знаете, Крылов, всякой болезни душевный изъян соответствует. Вашему геморрою соответствует скупость.
- Геморрой не у меня, а у Гребенюка. У меня аневризма.
- Это от сердечной недоброты.
- А теперь?
- А теперь, пожалуй, довольно. Благодарю теперь искренне. Вы заметили: как только вы совершаете щедрый жест, геморрой отступает?
- Ешьте, сколько душа пожелает. Наедайтесь до треска.
- Сколько душа пожелает, я столько не съем.
- Мне тоже кусочек хочется.
- Я сделаю для тебя все, что ты хочешь.
- Я хочу есть.
- Хорошо, буду есть.
Конечно, не все реплики уместились в мою записную книжку. И авторство той или иной уже не установить. Последовательность, в какой они были прознесены, тоже утеряна. Но общий настрой, я надеюсь, мне удалось передать.
- Глюки, от лука которые, гораздо острее, чем от моркови или свеклы.
- Не питайте меня иллюзиями, а подайте лангет. Это лангет? Что он такой извилистый?
- Ах, простите. Это лангуст. Чисто фонетическое недоразумение.
- И как его есть?
- Глотайте и все тут.
- Глотай - не глотай, а разве ими насытишься?
- Всецело с вами согласен. Ничто так не способствует насыщению, как жареная свиная плоть. Тающая во рту. Трепещущая в пищеводе. Главное - не спешить глотать. Пищепоглощение не терпит суеты.
- Дайте вашей попробовать. М-м... Нет, знаете...
- Видно, у вас ей во рту не так вкусно. Она гораздо вкуснее, когда я ее ем.
- За тебя, Вертер, любезный. За вас, господа содомники. За вас, кобели и киники. Чтоб гениталии не гнулись. Чтоб сталагмитом стоял, а не сталактитом свисал. Гарсон! Пригласите еще бутылочку!
- Да разве так едят колбасу? Колбасу раздразнить надо сперва. Вилочкой ее потычь. Так. Теперь с другого боку. Тогда и вкус у нее пикантней.
- Вам еще буженины?
- Да, наваливайте. Не стесняйтесь. И салатик с цветочками. И латук. Я в полном объеме ем.
- Что это вы меня тычете?
- Да кто тычет?
- Да вы.
- Я видел, как вы селедку в карман сунули.
- Да идите вы ...
- Ну-ну, договаривайте ваши три буквы.
- Прошло то время, когда я селедки крал.
- Время прошло, а привычки остались.
- Успокойтесь немедленно, господа. Иванов, что вам селедки мало? - вмешался Гребенюк, отвлекаясь от своей тарелки. Но Иванов не услышал его, поддержанный сотрапезниками:
- Шницелем его, шницелем!
